Чудотворцы

Но иудейские стратиги выкрикивали уже новые приказы и нестройные линии воинов потянулись навстречу врагу. Сефи схватился руками за голову:

– Что они делают?! Нельзя же так лезть на фалангу. Публий, стреляй скорее. Ну скорей же! Куда они прут, эти идиоты?

Однако баллисты успели дать только два залпа по наступающим. Каменная картечь проделала две бреши в передних рядах гоплитов, которые тут же затянули опытными ратники вторых рядов. Второй залп пришлось направить на задние ряды фаланг, потому что иудейские войны уже схватились с первыми рядами фалангистов. Стоя у заряженных баллист, Публий пытался понять, что происходит там, за пыльным облаком, скрывшем сражение. А там творилось страшное… Иудеям удалось, ценой больших потерь остановить продвижение центральных фаланг, но не расстроить ряды гоплитов. Вооруженные лучше сариссофоров, бившихся под Бейт-Цуром, они несли огромные, обитые бронзой щиты-гоплоны, непробиваемые ни мечом, ни копьем. Все же иудеи бились отчаянно и, в конце концов, даже начали теснить центральные фаланги, но это оказалось западней, хорошо продуманной опытным Горгием. По его команде, хорошо управляемое сирийское войско начало загибать фланги, окружая сражающихся иудеев своими крайними фалангами. В середине схватки иудеи бросались на острые копья-дори гоплитов, поднимали их вверх, доставали передних фалангистов мечом или секирой и гибли сами, заколотые сбоку гоплитским ксифосом или дротиком пельтаста. А в это время свежие фаланги гоплитов планомерно и неторопливо замыкали кольцо под непрерывный зуд флейт.

– Инженер, твою мать! – крикнул прибежавший Сефи – Да сделай же ты что-нибудь!

Публий опомнился и бросился к баллистам. Мысли бешенными скачками неслись в его голове под старым легионерским шлемом. Ударить по фланговым фалангам? Разбить эти стройные квадраты? Дать людям выбраться из ловушки? Но у них же бронза на щитах! На левом фланге поднимается невысокий холм… Это их, конечно, не остановит, даже не задержит, но можно будет бить снизу по ногам. Да, все верно, не трогать правую сторону, а бить только по левым фалангам!

И снова, как уже неоднократно бывало ранее, время разбилось на куски, на рваные отрезки. Вот он накатывает баллисту, кто-то помогает ему с другой стороны, навалившись на колесо, а ложка уже наполнена камнями. Вот он выстреливает раз за разом из каждой баллисты по очереди и видит, как смешались ряды гоплитов. Ага, сбоку-то щитов нет! Потом он видит как из-за его спины бегут куда-то вбок растерянные люди и их много. Внезапно раздается крик "спасайте инженера!". Это кричит Сефи, но о ком это он? Смотреть некогда, надо стрелять. Но что-то явно происходит за спиной, и теперь можно наконец обернуться, потому что в ложке нет камней. Он обернулся и в единый миг навсегда запечатлел картину, стоявшую потом перед его глазами всю жизнь…

Все трое его помощников лежали ничком около лафетов баллист один с дротиком в груди и двое с чем-то красным вокруг разбитых голов. Похоже было, что Горгий успел понять опасность баллист и пельтасты постарались. На земле вокруг его баллист и всюду куда доходил его взгляд лежали люди, некоторые молча и неподвижно, a некоторые – корчась и испуская стоны. Дальше стояла редкая стена людей с копьями, мечами и секирами: Сефи, Азария, поддерживающий раненого Йосефа, несколько знакомых, смутно знакомых и совсем незнакомых лиц, а на них неторопливо накатывалась фаланга гоплитов с выставленными вперед копьями. Две стены: стройная, ощетинившаяся наконечниками копий и закрытая бронзой, и неровная, выставившая свое разнокалиберное оружие, столкнулись. Но фаланге не удалось сломить строй иудеев одним, мощным ударом, поэтому фалангисты оставили строй и, выхватив свои ксифосы, бросились в свалку. Публий увидел двоих, навалившихся на Сефи. Первого тот немедленно зарубил одним сильным, размашистым ударом своей секиры, но инерция мощного замаха подставила его под удар второго. Сефи уже не успевал отбить страшный удар, но ему удалось подставить под него ребром удачно подвернувшийся ему под руку гоплон первого, рассеченного им врага. Инженер с ужасом увидел, как секира сирийца прошла через ребро щита, разметав бронзовые накладки и коснулась лица Сефи. Не издав ни звука, тот выронил свою секиру и схватился обеими руками за лицо. Гоплит занес свое оружие для последнего, решающего удара, и только тут Публий вышел из оцепенения и заметил, что он сжимает в руке чье-то копье. Неимоверным движением всех мышц он метнулся к Сефи, прихватив копье двумя руками и весь устремившись вперед, стремясь успеть, не дать нанести этот страшный удар. Он и гоплит ударили одновременно. Копье ударило в чешуйчатый доспех на груди врага, но не отбросило его назад, а лишь ослабило удар страшной секиры. Публий не видел что случилось с Сефи, он был занят. Он давил и давил на копье из всех сил и со злой радостью увидел, как острый наконечник раздвигает плохо пригнанные пластины и, разорвав тунику, входит в плоть. Он надавил из последних сил и, упав на поверженного им гоплита, увидел изумление в его светлых глазах. С трудом поднявшись, он успел увидеть Сефи, по-прежнему закрывающего руками лицо и успел увидеть струйки крови, стекающие из-под его ладоней. Еще он успел увидеть лезвие топора, падающего ему на голову, успел неловко подставить древко своего копья под удар, успел увидеть, как тусклое лезвие перерубает это древко, а больше уже ничего не видел…

Первое, что он увидел очнувшись, была огромная, разлапистая ветка дуба, сквозь листья которой было видно темное ночное небо, подсвеченное звездами. Я лежу, подумал Публий, я лежу и я жив. Страшно кружилась и болела голова, но чья-то маленькая, нежная рука гладила его волосы на затылке, осторожно прикасалась к вискам, ко лбу, и боль отступала. И еще были губы, они тоже убивали подлую боль своими мягкими, осторожными касаниями, а еще они что-то шептали эти губы и этот шепот был невыносимо приятен, вот только слов он не разбирал. И тогда боль постепенно затихла, ушла в тайное, скрытое место и там затаилась. Но он ведь знал, что она там и обязательно вернется, как только маленькая рука и мягкие губы исчезнут, он так боялся этого и даже попытался это сказать, но тут голове стало холодно и мокро. Тогда боль уснула и он тоже уснул.

Когда он пришел в себя в следующий раз, было раннее, холодное утро, но он был заботливо укрыт теплой овчиной. Не было ни звезд, ни дуба, ни маленькой ручки, ни мягких губ. Он сумел приподняться на локтях и увидел, что лежит на плоской крыше дома, по видимому – в какой-то деревне. Неподалеку виднелись еще два дома, небольшая роща и поле за ней. По лестнице поднялся человек и Публий узнал в нем сотника из хиллиархии Сефи.

– Сефи? – с тревогой спросил он, радуясь тому, что язык его слушается.

– Жив, жив – ответил сотник – И будет жить. Вот только…

– Что "только"?

– Сам увидишь – хмуро сказал сотник.

Публий попытался встать и это ему удалось. По-прежнему кружилась голова, но боль была терпимой. На голове у себя он обнаружил огромную шишку и неглубокую, затягивающуюся рану. Сотник рассказал ему, что отступающие бойцы, наткнулись на его тело, неподвижно лежащее около баллисты. Удар топора разрубил железный легионерский шлем, подарок Перперны, но застрял в твердой кожаной подкладке и лишь оглушил его, содрав кожу на голове. Бесчувственного Публий, окровавленного Сефи, стратига Йосефа и еще нескольких раненых бросили на повозку и начали медленно отступать прикрывая повозку наскоро выстроенной стеной щитов. К вечеру удалось оторваться от преследующих их селевкидов Горгия, и раненых разместили в лесочке, где ими смог, наконец, заняться лекарь. А следующим утром двинулись дальше, пока не достигли пределов Иудеи. Таким образом, как догадался инженер, он провалялся в забытие полтора дня.

Вскоре ему удалось навестить Сефи. Оказалось, что хилиарх не только жив, но и страшно зол, потому что ему не разрешали открывать глаза, закрытые белой льняной повязкой. Но не только глаза, а вся его голова была плотно замотана повязками, как у мумии фараона, пропитанными ахалем[15 - Алоэ]. Хмурый лекарь пояснил Публию, что его друг получил два удара крест-накрест по лицу, раздробивших ему часть челюсти и, очевидно, изуродовавших лицо. Глаза, похоже, удалось спасти, но лекарь не был в этом уверен и требовал не снимать повязку по крайней мере неделю. Ко всему прочему, Сефи не мог говорить, пока не заживет челюсть и выражал свою злость бурной жестикуляцией.

Поначалу Публий не решился спросить лекаря про маленькую ладошку и мягкие губы, думая, что ему это всего лишь привиделось. Однако, осторожные вопросы помогли ему узнать, что женщина была, но никто не мог сказать ему ни кто она, ни как ее имя. Она пришла под вечер и ухаживала за ранеными всю ночь, а потом исчезла так же внезапно и таинственно, как и появилась. И только лекарь вскользь упомянул, что у нее были тяжелые темные волосы, отливающие медью при свете факелов. Конечно, думал Публий, это могла быть любая сердобольная селянка, пришедшая помочь своим, да и мало ли у кого бывают темные, отливающие медью волосы. Вот только шепот, тихий шепот в ночи… Неужели он тоже ему померещился? Как жаль, что он не расслышал слов, нашептанных ему той ночью. Он знал, какие слова ему хотелось бы услышать, но были ли это те слова? И были ли слова? Ответа пока не было, и он понимал, что ответы ему придется искать самому.

Постепенно, он узнавал новости. Иудеям все же удалось прорвать так и не сомкнувшееся кольцо фаланг и унести раненых. Тем не менее, потери были огромны. Йосеф и Азария оставили под Явниэлем две тысячи тел и не всем из раненых удалось выжить. Победа воодушевила селевкидов, но все же Горгий так и не решился вторгнуться в Иудею, опасаясь ловушки. Повязки на лице Сефи сняли, и он мог говорить, но только шипел от злости.

– Несчастные придурки – ругался он – Если бы не твои машины, Публий, и не твои люди, они положили бы там всех.

Мои люди, сокрушенно подумал Публий, а я опять, так и не запомнил, как их звали. Челюсть Сефи заживала, но плохо, и лекарь не велел ему вставать, что бесило его еще больше. Его лицо пересекали теперь два страшных багровых шрама, левый глаз закрылся навсегда, а былая красота исчезла безвозвратно. Поэтому, когда пришла Дикла чтобы навестить раненых, он весь напрягся и смотрел на нее настороженно, судорожно стиснув зубы. Женщина, подойдя к его ложу, осторожно коснулась шрамов на лице, бережно провела по ним пальцами, и тихо сказав: "Прости меня…", выбежала из комнаты.

– Ничего не понимаю в женщинах – сказал он Публию – Ты видел, как она на меня смотрела? На урода? Жалела наверно…

На это нечего было сказать и Публий промолчал. Когда весть о его выздоровлении дошла до маккавеев, инженера немедленно вызвали в Ерушалаим. Туда уже вернулся Симон из победоносного похода на север. Ему удалось дойти до стен Птолемаиды и евреи Галилеи и Израиля получили должную защиту, селевкиды – предупреждения, а воины – добычу. Иуда, вернувшись с добычей из земель моавитян, немедленно предпринял стремительный рейд над Явниэль. Как и предполагал Сефи, он не пошел на город, а ворвался в незащищенный Явне-Ям и сжег все корабли в гавани. Горгий, увидев призрак голода, понял намек, и еврейские погромы в городе прекратились, а войско Иуды вернулось домой без потерь.

В Ершалаиме состоялся суд над Азарией и Йосефом, который оправился от ран только для того, чтобы принять смерть.

– Римлянин бросился бы на свой меч – сказал Публий Симону.

– Они дураки, но не трусы – ответил тот – И примут свою смерть как положено. Вот только Иуду жалко.

Иуда сам совершил приговор, но ни Симон, ни Публий, ни кто-либо из маккавеев, не пришли посмотреть. На казнь пошел только немного оправившийся от ран Сефи, чтобы, по его словам, "этим храбрым придуркам не было так обидно умирать в одиночку".

– Эти горе-стратиги невольно сослужили нам хорошую службу своим поражением – доверительно сказал Симон инженеру – Теперь люди будут еще больше доверять Иуде. Вот только погибших жалко…

А события, тем временем, начали развиваться стремительно. Антиох Эпифан спешно собирал новую армию для похода на Иудею, и это не могло не тревожить жителей Ершалаима.

– И где он только берет людей? – спрашивал Сефи – У него что, воины не кончаются? Скольких из них мы положили под Эммаумом и Бейт-Цуром, а они все прут и прут…

– Не в людях дело, а в золоте – объяснял ему Публий – Он гребет серебро и золото со всей своей огромной державы. А если не хватает податей, то он грабит храмы, благо лишних богов в его империи хватает. Ну, а если есть серебро и золото, то можно нанять наемников. Он уже бросил клич, и теперь к нему стекаются голодные до добычи авантюристы со всей Ойкумены.

Однако вскоре до Иудеи дошла весть о болезни Базилевса. Слухи были противоречивы. Одни восторженно рассказывали, что царь так расстроился узнав о победах Иуды, что сразу занемог и немедленно раскаялся в том, что навлек беды на Ершалаим и Храм. Публию, однако, плохо верилось в раскаяние Базилевса, в чем его поддерживали Сефи и Агенор. Последний возник, как всегда, неожиданно и, как всегда, в попине, где сидели оба друга за кувшином дешевого, по случаю безденежья, вина.

– Раскаялся он, как же – доверительно говорил Агенор, с опаской посматривая на изуродованное лицо Сефи – Раскаялась бабушка, что дедушке дала… На самом деле, как рассказывали мне верные люди, его давно уже убили в Персии и убили свои же люди, которым он задолжал жалование. Слухи же об его болезни распространяет наш общий друг Лисий, неоднократно битый Иудой, но все еще бодрый. А на престол империи взошел сын покойного, Антиох Евпатор, опекуном которого покойник успел назначить Филиппа…

– Что это за Филипп такой? – спросил Сефи, ухмыляясь.

– А этого, мой друг, не знает никто – отвечал Агенор – Он возник из ниоткуда и, хочется надеяться, уйдет в никуда. Тем более, что в этом заинтересован этот подлец Лисий, фактически захвативший власть в империи и отстранивший Филиппа.

– Так Лисий у нас теперь царем? – удивился Публий.

– Царем он выставляет Евпатора, которому всего лишь девять лет. Но юный царь уже успел назначить Лисия верховным правителем и, заодно, главнокомандующим.

– А что Филипп?

– Филипп, похоже, затаил зуб на нового правителя, по крайней мере на это хочется надеяться. Чем раньше они подерутся, тем лучше для нас, а после этого пусть хоть оба проваливаются в свой Аид. И чем раньше, тем лучше, потому что на Иудею уже идет их войско.

– Много ли их?

– Да уж немало – мрачно ответил Агенор – Одних только пеших у них чуть ли не сто хилиархий. А еще тысяч двадцать конных.

– Где только набрали? – удивился Сефи.

– В нашей империи народу уже не хватает, а может им надоело гибнуть за царя. Ну так Лисий набрал вместо них всякой сброд из соседних государств. Пришли наемники из Пергама, Вифинии и Каппадокии, есть там бойцы с Крита, Кипра, Родоса и даже с Киклад. Есть у них и слоны.

– Так, выходит, римляне еще не всех слонов отравили, согласно Апамейскому договору? – воскликнул Публий.

– К сожалению, не успели. Их, этих последних слонов Лисий двигает на нас. У него их не менее тридцати.

– Откуда ты только все это знаешь? – удивился Сефи.

Агенор лишь многозначительно усмехнулся и подмигнув Публию, покинул попину. Его сведения оказались точны. Как раз в это время Публий руководил возведением земляной насыпи напротив Хакры. Дело в том, что сирийская цитадель, несмотря на все победы Иуды, даже не думала сдаваться и время от времени угрожала Храму. Это сковывало силы, так как под ее стенами приходилось держать заслоны, препятствуя вылазкам наверх, в Ерушалаим. Но разделаться с Хакрой, стены которой он сам же и возводил, Публий так и не успел. Как оказалось, не решаясь идти прямо на Ершалаим, Лисий повел свое огромное войско на Бейт-Цур. И теперь Публий направлялся туда, чтобы укрепить оборону, и едва успел до подхода сирийцев. Стены, которые начали восстанавливать под его руководством, продолжали строить по его чертежам и после того, как он ушел с войском на Гезер, и теперь они представляли собой серьезное препятствие для войск Лисия.

– Вода у нас есть из своих колодцев – говорил Йешуа, командующий гарнизоном – Оружия тоже хватает. Нас тут немного, конечно, но крепость мы удержим. Помогут и те машины, что сделали наши умельцы по твоим чертежам. Вот только с едой плохо. Склады почти пусты, ведь год-то был субботний. Будем надеяться на Иуду…

– Надеяться будем только на себя – строго сказал Публий и внутренне усмехнулся: так, пожалуй, мог бы выразиться Симон.

Четыре баллисты, собранные местными мастерами, выглядели вполне достойно и Публий установил их на стенах в заранее намеченных им местах. Войска Лисия появились на следующий же день. У них тоже были боевые машины и эти машины немедленно приступили к разрушению стен. Публий с ужасом смотрел, как не такие уж и большие камни, выпущенные из баллист и онагров, выбивают целые куски из непрочных саманных блоков. Он немедленно направил свои баллисты против вражеских машин, но сирийцы быстро поставили защитные щиты и разрушение стен продолжилось. К ночи, когда сирийцы прекратили обстрел, Йешуа собрал совещание.

– Что будем делать? – спросил он – Еще два дня и от нашей стены ничего не останется.

– Вылазка – предложил один из сотников – Ударить по ним ночью и сжечь все их проклятые машины дотла.