Полёт на трапеции

И скитался одиноко новый полубог.

Преданность ведь тоже тайна. Нет над ней суда.
А потом судьба случайно привела сюда.
Поп, кузнец, пастух и пекарь… Каждый – человек,
Прост, хитёр, неглуп. Аптекарь вот уж третий век
Лечит их, отводит войны. Честно говоря,
Оттого ему спокойно, что живёт не зря.
Три села и две деревни – все к нему идут.
Он тут свой, хотя и древний, как овраг и пруд…
И, выходит, не бессмертным – добрым надо быть,
Чтоб в миру жестокосердном ближнего любить.
Тёмен ближний и не вечен, свыше не храним,
Но душа в нём человечья! – значит, надо с ним,
Часто слабым и усталым, разделить пути,
Значит, там, где света мало, сам ему свети…

Русские книги в Израиле

Что морочить вам голову сказками или интрижками,
Если рядом сюжет очень горестный и настоящий?
У подъездов в Израиле ящики с русскими книжками,
Будто траурный знак, появляются чаще и чаще.

Через Чехию, Венгрию, Австрию и Адриатику
Мы за взятки везли, превышая пределы загрузки,
Философию, физику, химию и математику,
Блока, Бунина, Чехова – всё, как понятно, по-русски.

Цену мы себе знали и были не глупыми, вроде бы,
Но как много углов оказалось в обещанном круге…
И не шибко счастливые на исторической родине,
Русским словом спасались мы, книгу раскрыв на досуге.

Нанимались на всё, до рассвета вставали в полпятого,
– и за швабру, и лом, и лопату, – а чтоб не дичали,
Поломойка-филолог в уме повторяла Ахматову,
А маляр-математик листал Фихтенгольца[2 - Г.М.Фихтенгольц – автор популярного в вузах СССР; «Курса дифференциального и интегрального исчисления».] ночами.

Мы пробились к владению скальпелем, числами, перьями,
И гортанный язык перестал тяготить, как вериги.
Мы остались собой – мастерами, а не подмастерьями! —
Но состарились люди, а рядом состарились книги…

Нашим детям и внукам иврит уже много привычнее,
Чем их простенький русский, бесцветный, как стены приюта.
И когда мы уходим, потомки считают приличнее
Ящик с книгами вынести – вдруг пригодятся кому-то.

Я прощенья прошу у любителей слога изящного,
Что безрадостны часто метафоры нового века…
Не считая своих – слава Богу, не сложенных в ящики! —
Этих траурных книг у меня уже – библиотека.

Нелюбовь

Жизнь, как мячик, кидаю – лови! —
А во взгляде читаю тоску.
Я привык к твоей нелюбви,
Будто к тесному воротнику.

И возьму я руки твои,
И безволию их удивлюсь.
Так привык я к твоей нелюбви,
Что уже её не боюсь.

Напролом, от стужи дрожа,
Сквозь болотные камыши.
О любви ты пела, душа?
Так поди-ка теперь попляши!

Было всё – и тонул, и горел,
И с обрыва прыгал во тьму —
И не смог, не хотел, не посмел
Научиться жить одному,
Без тебя.

Но опять позови
И отринь – скитаться по льдам…
Я привык к твоей нелюбви.
Я её никому не отдам.

Полёт на воздушной трапеции

Веря в то, что большое всегда отражается в малом
И что путь муравья так же важен, как трассы галактик,
Обманув тяготенье, вершим мы подкупольный слалом:
Ты – блестяще-прекрасна, а я – серебрист и галантен!

Там, внизу, всё не так – неотчётливо, зыбко и ложно,
То ли да, то ли нет, то как хочешь, а то непременно…
Наверху же, в юпитерах, кроме шарниров и лонжей,
Есть всего лишь два тела над чёрной воронкой арены.

А в начале – как Слово! – раскрутка до свиста и гула.
Воздух бьётся в ушах – и вселяется Бог в акробата.
Поворот – Атлантида! Ещё поворот – утонула…
Ну работай, партнёрша, чтоб Ною достичь Арарата!

Чтоб доплыл до америк сеньор Христофоро Коломбо!