Полёт на трапеции

Полёт на трапеции
Марк Борисович Шехтман

Эта книга далеко не первая среди сборников Марка Шехтмана, но именно в ней, по словам автора, собраны наиболее значимые для него произведения, написанные за почти 50 лет работы. Подборки стихов М. Шехтмана печатались во многих журналах, альманахах и сетевых изданиях. Литературоведы, критики и читатели отмечают высокую поэтическую культуру его стихотворений, их яркую образность и следование классическим традициям. Стихи и подборки автора неоднократно получали высшие места в российский и международных конкурсах поэзии.

Важное место в книге занимает продолжение М. Шехтманом пушкинского романа в стихах «Евгений Онегин», давно получившее широкую известность и изучаемое в школах РФ по инициативе школьных педагогов.

Марк Борисович Шехтман

Полёт на трапеции

Предисловие

Я не хочу покидать этот город!

Когда держишь в руках избранное поэта – итог определённого периода творчества или всей жизни, неизбежно сталкиваешься с проблемой этического характера. Нужно сказать о каждом стихотворении и даже о каждой строке, поскольку они этого заслуживают. Не скажешь – обидятся строки. И последствия их обид непредсказуемы. Впечатления от прочитанного объёмнее прочитанного. Так и должно быть, ведь поэзия – это предельная концентрация жизни и смысла. Но придётся выбирать и отделаться от чувства вины не удастся.

Книга стихов подобна Городу. Что-то построено в нём по плану, что-то сложилось стихийно, исторически, да и сам план менялся по ходу дела. Расположив произведения в определённом порядке, автор предлагает собственный маршрут по проспектам, улицам и переулкам своего воображения. Для него все места памятны. Тот, кто попадает в Город впервые, постепенно осваивается в нём, обживает, нащупывает собственные маршруты. В каких-то местах он станет бывать чаще, какие-то облюбует особенно, а кое-что много раз минует, не обратив внимания, и только потом заметит открывающуюся перспективу или укромный уголок.

Город стихотворений расположен не только в пространстве, но и во времени. Время в Городе стихов идёт по-разному в разных местах, меняет направление, замирает и срывается в бешеный галоп. С Холма Поэзии можно спуститься в любое из времён, а на его вершине – всегда детство, вечное состояние удивления и непреходящее ощущение, что всё главное – впереди:

Мальчик смотрит с вершины крутого холма
На колеблемый памятью город и век…

От края до края пересекает Город проспект Бога. Бог Марка Шехтмана – тоже человек. Он обязан пережить человеческую судьбу. Человеческий путь Его размечен неумолимой Судьбой:

И, наверно, с Богом мы похожи
Больше, чем он сам того хотел.

«Над Богом тоже кто-то есть», «Бог боится Страшного Суда». Возможно, страшно не только быть судимым, но и судить? Особенно тому, кого мы придумали сами. И разве можно на этом проспекте равнодушно пройти мимо окна, в котором Экклезиаст «поник своим царственным носом»? Очерченный одним движением пера силуэт неведомого пророка оживает и приобретает конкретность и достоверность портрета.

Дома влюблённых. В каждом – своя жизнь, своя неповторимая и, в то же время, узнаваемая сцена. Дом покинутый хозяином – он на кладбище, и его женой – она вышла замуж за живого. Два горящих в ночи окна – одно напротив другого, на некотором отдалении, два одиночества отражающихся друг в друге.

В кабачке сидит постаревший Гарри Поттер. Как это могло случиться? Не ту магию он выучил – и не смог повторить достижения Питера Пэна. Но было и в его жизни счастье – иметь настоящего врага. Думаю, он не откажется выпить с тобой, читатель. А кем из двух мальчишек хотел бы быть ты?

В литературных предместьях имени Бабеля, Чехова, Гоголя, Булгакова жизнь идёт заведённым порядком. За это мы и ценим старые, уютные улицы, адреса, где по-прежнему живут хорошо знакомые нам персонажи. А вот и автор-экскурсовод – ведёт группу туристов по предместьям, обращая их внимание на детали, которые милы его сердцу. В аптеку устроился на работу древний маг, подлинная личность которого никому неизвестна. Но эффективность снадобий выгодно отличает заведение от конкурентов.

Ручьи текут с Холма в море и уносят в священные края душу кораблика… Мальчик прощается с ним – и пока прощается, проходят годы.

Некоторые кварталы неотличимы от Иерусалима. Физически ощущается тёплая влага дождя, запах прибитой первыми каплями пыли смешивается с ароматом кофе, и, не узнанная паломниками, пережидает вместе с ними грозу Мадонна в армейской униформе и автоматом, прислонённым к лавке. На лестничных клетках лежат русские книги, не нужные детям и внукам эмигрантов. Пара танцует на улице под псалом Давида…

Несколько в стороне от центра разбит парк, создававшийся десятки лет. Нет, не парк. Сад. И сегодня его аллеи, фонтаны, статуи, секретные беседки сложились в загадочный лабиринт, отдельный мир, где можно забыть об остальном Городе, чтобы потом вернуться в него с новым чувством неожиданного открытия. Будь этот сад в Петербурге, он бы так и назывался – Летний. В нём много воздуха, много свободного пространства, оставленного потомкам Гением Поэзии. Гуляя тут на досуге, невольно начинаешь ощущать, что и сам Гений здесь побывал (а может – и продолжает бывать?) и нашептал садовнику, как лучше устроить и общий план, и укромные уголки, одобрил скульптуру и боскеты…

Адрес сада – «Онегина, 10» – найти нетрудно. Но можно просто наткнуться на него, блуждая от квартала к кварталу. Герои давно ушедшего Гения обрели в саду покой и счастье, которые – будь у Гения побольше времени и везения и поменьше политических неурядиц – могли быть даны им самим. В конце концов, они всегда решали сами, что им делать, как жить. И, может быть, Гений с интересом наблюдает за их новой жизнью. Когда-нибудь тут снимут кино – о встрече Гения со своими творениями:

Чем ближе я к моим героям,
Тем расставаться нам трудней.
Бог даст, я верю, им обоим
И долгих, и блаженных дней!

Ночами над Городом стоит волшебная Луна, «изглоданный камень», у которого

Душа – как первый снег, как недотрога,
Как девушка, пришедшая во тьму…

Потому неудивительно,

Что рядом с мощью лунной партитуры
Ничтожны эры, страны, города,
Аттилы, чингисханы и тимуры,
Людские миллиардные стада…

Есть тут и место постижения – у него нет адреса, туда нельзя прийти, но там можно оказаться. Часы в нём показывают всегда одно и то же: одна стрелка – мгновение, другая вечность.

Погашен свет, закрыта книга, —
И медленно входили в дом
Звезда, фонарь, и шум арыка,
И три чинары за окном.

Удивителен двойной резонанс блоковской и пушкинской строк! Он отдаётся гулким эхом, подтверждая необычайную твёрдость и незыблемость мира, построенного Марком Шехтманом.

Но бывают моменты, когда Город поглощён непонятным свечением. Это сон. Тают стены, и остаётся только звучание, чистая Музыка, пугающая своим откровением:

Горький сон мне явился сегодня под утро некстати,
Что поставлен я паузой в Божьей великой сонате…

В городском театре выходят на поклон вечно живые артисты, с которыми мы не хотим прощаться. Цирк занят тем, что полёт гимнастов на воздушной трапеции каждый раз заново разбирает на атомы и снова собирает в целое не только самих бесстрашных летунов, но и Вселенную.

Но вернёмся на проспект Бога. Странная процессия следует по нему:

Я видел карнавал наоборот:
Слоны и черви, дьяволы и птицы
Вдруг нацепили человечьи лица,
Под барабаны двинулись в поход.

Невольно автор присоединяется к шествию, и, ощупав своё лицо, переживает один из самых страшных моментов в жизни. Как очнуться от ужаса? Может быть, услышав вот это:

И голос во мгле произнёс:
– У Бога просить надо Бога! —

В коммунальной квартире едва теплится тусклый электрический свет. Жильцы (какое холодное слово!) едят вангоговскую картошку, испечённую атмосферой страха. Но здесь же мальчик получит в подарок портфель умершей девочки, чтобы жить и учиться в школе вместо неё. Как могла затесаться за соседней дверью квартира Модильяни и Ахматовой? Разве она не в Париже? И, тем не менее, за стеной слышен их приглушённый разговор. А за третьей дверью на той же площадке горит камин, там едят гороховый суп и не знают, что рядом летят в огонь любви прекрасная танцовщица и оловянный солдатик.

Пушкин и Дантес проплывают над городом – хотя поэту, который задумался о своём, они могут показаться лишь облаками. А вот Маяковский занял место статуи Командора, и беседа с ним – лишь вопрос приглашения. Кажется, эта площадь называлась Триумфальной…

Почта доставляет письма, написать которые не хватило сил и слов.

«Как приросший к земле вертолёт», под ветром на берегу гудит пальма.

На пересечении неевклидовых параллельных улиц здесь часто встречаешь самого автора – Архитектора и Строителя. Город растёт и не боится того, чего страшатся многие города, – конца света. Чем дольше живёшь тут, тем яснее становится – Город этот для того и строился, чтобы выстоять в Армагеддоне: