Похождения Гекльберри Финна

– Да ведь вы же постоянно ходите в церковь?

Я опять попал впросак, так как совсем упустил из виду, что состою в услужении у старого плута. В следующее мгновение я принялся с горячностью объяснять, что лакей – существо привилегированное и находится на совершенно ином положении, чем остальная прислуга. Он должен по обязанности ходить в церковь и сидеть на скамье вместе с членами семьи. Того требует закон и обычай. Мои объяснения оказались, однако, не вполне удовлетворительными, и я убедился, что де вица с заячьей губой порядком-таки сомневается в истине моих слов.

– Могли ли бы вы сказать, как честный индеец, что не наговорили мне теперь с три короба всяческой лжи? – спросила она.

– Как честный индеец, уверяю вас, что говорю чистую правду.

– Так вы ничего не солгали?

– Ровнехонько ничего! Все, что я сказал – сущая правда!

– Положите руку на эту книгу и повторите ваши уверения.

Убедившись, что книга эта оказалась попросту словарем, я смело положил на нее руку и повторил свои слова. На Джоанну это отчасти подействовало: она отнеслась с известным доверием к моим объяснениям и сказала:

– Ну, ладно! Я, в таком случае, постараюсь верить кое-чему из того, что вы сказали, но разрази меня Господь, если я в состоянии буду поверить всему остальному!

– Чему же ты не хочешь верить, Джое? – спросила Мэри-Джен, подходя вместе с Сюзанной к нам. – С твоей стороны несправедливо и нехорошо говорить таким образом с ним потому уже, что он здесь на чужбине, вдалеке от родных и близких! Разве тебе было бы приятно, если бы с тобой обращались таким образом?

– Ну, вот, ты опять, Мэри-Джен, бросилась, по всегдашней своей привычке, защищать человека, которого вовсе не обижают. Я ему абсолютно ничего не сделала. Он начал нести мне разную ахинею, а я дала ему понять, что не верю его россказням. Этим все и окончилось: ничего другого я ему и не сказала. На деюсь, что он может стерпеть такую малость без особенной для себя обиды.

– Тут, милочка, дело вовсе не в великом и не в малом, а в том, что он чужеземец и наш гость! С твоей стороны было нехорошо говорить с ним таким образом. Если бы ты была на его месте, тебе, без сомнения, было бы совестно слушать заявления о том, что твоим словам нельзя верить. Никогда не следует говорить другим людям что-нибудь такое, что могло бы заставить их стыдиться.

– Помилуй, Мэри-Джен! Он говорил…

– Что бы он ни говорил, это совершенно безразлично! Суть дела вовсе не в том. Тебе следовало держать себя с ним как доброй девушке, а не напоминать ему, что он здесь не на родине и не среди родных и друзей.

Слушая ее, я говорил себе самому: «Неужели я позволю старой змее обокрасть такую девушку?!»

После Мэри-Джен выступила на сцену Сюзанна; она, в свою очередь, так отделала свою младшую сестру, что бедная Заячья Губа окончательно смутилась.

Я поневоле сказал самому себе: «Вот какова еще одна девушка, которую эти негодяи рассчитывают обо красть; неужели я им это позволю?»

Тем временем Мэри-Джен, по своему обыкновению, ласковым, любящим тоном провела вторичный натиск на Джоанну и вызвала у нее такие угрызения совести, что бедняжка принялась плакать навзрыд. Обе другие сестры принялись ее тогда утешать.

– Ничего, милочка, – говорили они, – только по проси у него прощения, и все будет исправлено.

Она действительно стала просить у меня прощения и сделала это так трогательно и мило, что мне положительно приятно было ее слушать. Я готов был на лгать ей еще не с три, а с тридцать три короба, единственно для того, чтобы опять дать повод просить у меня прощения.

«Так вот какова и третья из сестер, которых собираются обокрасть, – сказал я самому себе. – Нет! Я ни за что этого не позволю!»

После того как Джоанна извинилась передо мной, все три девушки стали стараться, чтобы я чувствовал себя у них как дома и понял, что нахожусь среди друзей. От всего этого у меня делалось на душе страх как скверно до тех пор, пока я не принял окончательного решения припрятать деньги для них или же погибнуть при такой попытке.

Остановившись на этом решении, я ушел, объявив, что мне надо уснуть.

Прямой лжи в данном случае с моей стороны не было, хотя я и не рассчитывал уснуть немедленно же.

Придя в свою каморку, я принялся тщательно обдумывать обстоятельства дела.

«Не лучше ли всего будет зайти потихоньку к док тору и разоблачить перед ним обман? – спрашивал я себя самого. – Нет, ничего путного из этого не выйдет! Он, пожалуй, расскажет, от кого получил эти сведения, а тогда герцог и король сообща устроят мне такую баню, что небу будет жарко. Уж не рассказать ли всю правду Мэри-Джен? Нет! Это тоже не годится. Лицо у нее слишком уж откровенное; при одном взгляде на Мэри мошенники сейчас же поймут, в чем дело, и улепетнут, захватив деньги с собой. Если она, раньше чем повидаться с этими негодяями, призовет соседей на помощь, то я непременно окажусь замешанным в дело, что будет вовсе нежелательно для меня, а в особенности для Джима».

Сколько я ни ворочал мозгами, все-таки никак не мог придумать никакого иного выхода, кроме того, чтобы выкрасть у короля и герцога эти шесть тысяч долларов. Необходимо было стянуть деньги так, чтобы на меня не падало ни малейшего подозрения.

Обстоятельства складывались к этому довольно благоприятно: мошенники добрались здесь до богатой добычи и, без сомнения, пробудут в городе до тех пор, пока не ограбят дочиста не только сироток Уильксов, но и все городское население. У меня хватит поэтому времени привести любой план в исполнение. Улучив удобную минуту, я украду мешок с деньгами, спрячу его в укромное место, а потом, отплыв на порядочное расстояние вниз по течению, напишу Мэри-Джен письмо и объясню, где деньги спрятаны. Лучше всего, впрочем, не откладывать дела в долгий ящик, а спрятать деньги немедленно; чего доброго, доктор Робинсон устроит королю какой-нибудь подвох и напугает мошенников так, что они поторопятся дать тягу с деньгами.

В связи с этими соображениями я решился осмотреть комнаты обоих дядюшек. На верхнем этаже было совершенно темно, но я добрался ощупью до комнаты герцога и собрался уже ее обшарить, но сообразил, что король навряд ли кому доверил деньги, кроме своей собственной особы. Поэтому я отправился в комнату его величества с намерением произвести там тщательный обыск, но не замедлил убедиться, что без свечи ничего путного не выйдет. Зажечь же свечу я, разумеется, не смел. При таких обстоятельствах я решил где-нибудь спрятаться и подслушать разговор короля с герцогом в надежде, что мне удастся таким образом разузнать, где именно находится мешок с деньгами. Как раз в это время я услышал на лестнице их шаги и счел самым удобным для себя залезть под кровать. Принявшись ощупывать вокруг себя руками, я не нашел кровати там, где она должна была стоять по моим соображениям, но зато мне попалась под руку драпировка, за которою висели платья Мэри-Джен. Я тотчас же спрятался за нею, забился между юбками в самый угол и стоял там, не смея шелох нуться. Они вошли в комнату и заперли за собою двери, после чего герцог немедленно нагнулся и по смотрел, нет ли кого-нибудь под кроватью. Это за ставило меня сердечно обрадоваться, что я ее не на шел. Между тем, согласитесь, что человеку, вошедше му по своим делам в чужую комнату, всего естествен нее спрятаться под кроватью. Полагая, что в комнате посторонних нет, король и герцог сели, после чего его величество спросил герцога:

– Ну, что ж там такое? Говорите покороче, так как нам приличнее оплакивать покойника, чем предо ставить случай судачить про нас.

– Дело в том, Капет, что я чувствую себя теперь не в своей тарелке. Мне кажется, над нами собирается что-то такое неладное: этот проклятый доктор со своим недоверием лежит у меня на душе тяжелым бременем. Я хотел бы разузнать ваши планы. У меня самого явилась идея и, как мне кажется, очень здравая!

– В чем же она заключается, герцог?

– В том, что мы хорошо бы сделали, если ускользнули отсюда часам к трем утра и пустились бы вниз по течению с тем, что удалось уже здесь раздобыть. Заметьте себе, что мы получили деньги на самых удобных для себя условиях: они были отданы добровольно; нас почти заставили принять то, что мы с вами рассчитывали украсть. Ввиду всего этого я предлагаю немедленно же сложить наши пожитки и незаметно удалиться.

Предложение герцога произвело на меня лично весьма неприятное впечатление. Час или два тому назад оно подействовало бы иначе, но теперь я чувствовал себя недовольным и разочарованным. То же самое впечатление произвело оно, впрочем, и на короля. Проворно вскочив со стула, он возразил:

– Как! Что вы говорите?! Улетучиться отсюда, не продав остального имущества?! Ведь это было бы верхом безумия! Поймите, что ценность имущества, которое может быть продано чуть ли не одним мановением руки, доходит до восьми или девяти тысяч дол ларов и что оно положительно, что называется, само напрашивается в наши карманы!

Герцог проворчал в ответ, что можно было бы удовлетвориться и мешком с золотом, – что ни к чему зариться на что-либо большее и что у него нет ни малейшего стремления ограбить вконец бедных сиро ток, лишив их всего имущества.

– Какой вздор вы мелете, герцог! – возразил ко роль. – Сиротки не потеряют через нас ни гроша, за исключением именно этих денег, отданных нам из рук в руки. Пострадают покупатели имущества. Как только выяснится, что мы были не вправе им располагать, т. е. вскоре после того, как мы ускользнем, – продажи окажутся несостоявшимися и все имущество вернется обратно наследникам. У сироток останутся: дом, ферма, завод со всем инвентарем; этого им вполне довольно. Кстати, они девушки молодые, не глупые, так что без труда успеют заработать себе кусок хлеба. Им из-за этого страдать не придется. С другой стороны, подумайте только, герцог, о многих тысячах людей, находящихся в гораздо худшем положении! Поверьте, что нашим племянницам не будет ни малейшего основания жаловаться на судьбу.

Короче говоря, король так ловко заговаривал зубы, что герцог под конец уступил и согласился с его доводами, объявив, однако, что считает величайшим безрассудством задерживаться долее в этом городке, где приходится иметь дело с таким опасным врагом, как доктор. Король успокоил его замечанием:

– Черт бы побрал этого доктора! Какое нам до него дело? Все здешние дураки на нашей стороне, а известно, что в каждом городе дураки составляют пре обладающее большинство.

Собираясь уже сойти вниз, герцог сказал:

– Кажется, мы спрятали деньги не в особенно надежное место?

Слова эти меня очень обрадовали. Я начинал уже побаиваться, что не услышу ничего, способного по мочь осуществлению моих планов. Король встревоженно спросил:

– Отчего вы так думаете?

– Мэри-Джен, разумеется, будет носить траур и прикажет негритянке, которая убирает в комнатах, уложить все цветные платья, чтобы спрятать их в кладовой. Неужели вы думаете, что негритянка, которой попадется мешок с золотом, может устоять против искушения позаимствовать из него малую толику?

– Вы опять выказали себя гениальнейшим человеком, герцог! У вашей светлости очень умная голова! – объявил король, принимаясь шарить под драпировкой всего лишь в двух или трех футах от того места, где я находился. Плотно прижавшись к стене, я стоял совершенно смирно, стараясь по возможности задерживать дыхание, но вместе с тем чувствовал, что дрожу всем телом. Я задавал себе вопрос: что бы сказали эти молодцы, если бы изловили меня здесь? – и пытался приду мать какое-либо оправдание на случай, если бы меня застали. Король вытащил, однако, мешок прежде, чем я успел обдумать свою мысль до половины. Он, очевидно, и не подозревал, что я был от него так близко. Взяв мешок с золотом, король засунул его в соломенный матрац, лежавший под периною. Засунув его подальше в солому, мошенники решили, что теперь деньги в пол ной безопасности, так как негритянка взбивает одну только перину, а соломенный матрац выколачивает лишь дважды в год.

Король и герцог были убеждены, что никто не найдет спрятанного ими золота; они находились в приятном заблуждении, а мешок с деньгами оказался в моих руках прежде, чем они успели спуститься с лестницы. Я пробрался тогда на цыпочках в свою каморку, в ожидании возможности подыскать для де нег более подходящее место; понятное дело, что лучше всего было спрятать мешок с золотом где-нибудь вне дома, так как если пропажу заметят, то в доме, без сомнения, обыщут все углы и закоулки. Не решаясь тотчас же выйти из дома, я лег в постель совершенно одетый, но чувствовал себя до такой степени взволнованным, что не мог бы никоим образом уснуть, даже при всем желании! На самом деле это и не входило в мои расчеты; напротив, мне хотелось как можно скорее отделаться от мешка с золотом. По прошествии некоторого времени я услышал, что ко роль и герцог идут к себе наверх. Спустившись потихоньку с кровати, я прильнул подбородком к верх ней ступеньке моей лестницы и некоторое время поджидал, не случится ли у них какой-нибудь казус, но ничего особенного не случилось.

Обождав, пока в доме смолкли все поздние вечерние звуки, а ранние утренние еще не начались, я осторожно сошел с лестницы.

Глава XXVII

Подкравшись на цыпочках к дверям короля и герцога, я начал прислушиваться, но убедившись, что они храпят во все носовые завертки, прошел потихоньку мимо и спустился на нижний этаж. Там нигде не было слышно ни малейшего звука. Заглянув сквозь щели в дверях в столовую, я увидел, что чтецы Псалтыри, которым надлежало бодрствовать над покойником, спят крепким сном, сидя в своих креслах; дверь из столовой в залу, где стоял гроб, была открыта, и в обеих комнатах горели свечи. Пройдя по коридору дальше, я убедился, что дверь в залу тоже открыта, а в самой зале не было никого, за исключением без жизненного тела Питера Уилькса. Я смело направился дальше, надеясь выйти через парадную дверь. Она оказалась, однако, запертой на замок, а ключ был куда-то припрятан; я принялся было его разыскивать, но как раз в это время услышал, что кто-то спускается по лестнице. Не на шутку перепугавшись, я вбежал тогда в залу, и, поспешно окинув ее взглядом, нашел, что мешок можно спрятать единственно лишь в гробу. Крышка с гроба была сдвинута приблизительно на фут, оставляя открытым лицо мертвеца, покрытое мокрым полотенцем и окутанное саваном. Я мигом просунул мешок с деньгами под крышку гроба, как раз до того места, где у мертвеца были сложены крестом руки. При этом мне пришлось до них дотронуться, и они показались мне до того холодными, что у меня дрожь пробежала по всему телу. Поспешно выскользнув из залы, я успел своевременно спрятаться за дверью. Особой, спустившейся с лестницы, оказалась Мэри-Джен; она подошла тихонько к гробу, стала перед ним на колени, приподняла полотенце и взглянула на мертвеца, а затем поднесла к лицу носовой платок и принялась плакать. Я, впрочем, только догадывался об этом, так как она плакала потихоньку и стояла ко мне спиной. Выбравшись на цыпочках из-за дверей, я направился в обратный путь, причем, проходя мимо столовой, счел своим долгом убедиться, не заметили ли меня прилежные чтецы Псалтыри. Взглянув сквозь дверную щель, я вполне успокоился, так как увидел, что они по-прежнему спят мирным сном.

Благополучно пробравшись в свою каморку, я улегся в постель, разочарованный и недовольный тем, что дело приняло такой неблагоприятный оборот; между тем мне пришлось из-за него вытерпеть так много беспокойства и подвергаться такой опасности. Если мешок с золотом останется там, куда я его положил, то это будет, разумеется, превосходно: тогда спустившись миль на сто или на двести вниз по течению, можно послать Мэри-Джен письмо, из которого она узнает, где спрятаны деньги; она распорядится разрыть могилу и найдет их в сохранности. К сожалению, гораздо правдоподобнее, что дело примет совершенно иной оборот: деньги, вероятно, найдутся в ту самую минуту, когда станут завинчивать гробовую крышку. В таком случае король получит мешок с золотом об ратно, и тогда жди, чтобы представился снова случай подкараулить этот мешок; разумеется, следовало вторично сойти вниз и вытащить деньги из гроба, но я не решался на такую попытку. С каждой минутой время приближалось к утру; кто-нибудь из чтецов может, чего доброго, еще проснуться, и в таком случае меня, пожалуй, изловят с шестью тысячами долларов в руках, тогда как никто не уполномочивал вашего покорнейшего слугу заботиться об этих деньгах. «Нет! Мне вовсе нежелательно заваривать такую кашу!» – сказал я себе самому.