Приключения Гекльберри Финна

Я вышел на берег, сел на бревно в верхнем конце острова и стал смотреть на широкую реку, на черные плывущие бревна и на город в трех милях отсюда, где еще мерцали три-четыре огонька. Огромный плот плыл по реке; сейчас он был на милю выше острова, и посредине плота горел фонарь. Я смотрел, как он подползает все ближе, а когда он поравнялся с тем местом, где я стоял, кто-то там крикнул: «Эй, на корме! Бери правей!» Я слышал это так ясно, как будто человек стоял со мной рядом.

Небо стало понемногу светлеть; я пошел в лес и лег соснуть перед завтраком.

Глава VIII

Джим – негр мисс Уотсон

Когда я проснулся, солнце поднялось так высоко, что, наверно, было уже больше восьми часов. Я лежал на траве, в прохладной тени, думая о разных разностях, и чувствовал себя довольно приятно, потому что хорошо отдохнул. В просветы между листвой было видно солнце, но вообще тут росли все больше высокие деревья, и под ними было очень темно. Там, где солнечный свет просеивался сквозь листву, на земле лежали пятнышки вроде веснушек, и эти пятнышки слегка двигались – значит, наверху был ветерок. Две белки уселись на сучке и, глядя на меня, затараторили очень дружелюбно.

Я разленился, мне было очень хорошо и совсем не хотелось вставать и готовить завтрак. Я было опять задремал, как вдруг мне послышалось, что где-то выше по реке раскатилось глухое «бум». Я проснулся, приподнялся на локте и прислушался; через некоторое время слышу опять то же самое. Я вскочил, побежал на берег и посмотрел сквозь листву; гляжу, по воде расплывается клуб дыма, довольно далеко от меня, почти наравне с пристанью. А вниз по реке идет пароходик, битком набитый народом. Теперь-то я понял, в чем дело! Бум! Смотрю, белый клуб дыма оторвался от парохода. Это они, понимаете ли, стреляли из пушки над водой, чтобы мой труп всплыл наверх.

Я здорово проголодался, только разводить костер мне было никак нельзя, потому что дым могли увидеть.

Я сидел, глядя на пороховой дым, и прислушивался к выстрелам. Река в этом месте шириной в милю, и в летнее утро смотреть на нее всегда приятно, так что я проводил бы время очень недурно, глядя, как они ищут мой труп, если бы только было чего поесть. И тут я вдруг вспомнил, что при этом всегда наливают ртуть в ковриги хлеба и пускают по воде, потому что хлеб всегда плывет прямехонько туда, где лежит утопленник, и останавливается над ним. Ну, думаю, надо смотреть в оба: как бы не прозевать, если какая-нибудь коврига подплывет ко мне поближе. Я перебрался на иллинойсский край острова; думаю – может, мне и повезет. И не ошибся: гляжу, плывет большая коврига, и я чуть было не подцепил ее длинной палкой, да поскользнулся, и она проплыла мимо. Конечно, я стал там, где течение ближе всего подходит к берегу, – настолько-то я смыслил в этом деле. Через некоторое время подплывает другая коврига, и на этот раз я ее не упустил. Я вытащил затычку, вытряхнул небольшой шарик ртути и запустил в ковригу зубы. Хлеб был белый, какой одни только богачи едят, не то что простецкая кукурузная лепешка.

Я выбрал удобное местечко, где листва была погуще, и уселся на бревно, очень довольный, жуя хлеб и поглядывая на пароходик. И вдруг меня осенило. Говорю себе: уж наверно, вдова, или пастор, или еще кто-нибудь молился, чтобы этот хлеб меня нашел. И что же, так оно и вышло. Значит, правильно: молитва доходит – то есть в том случае, когда молятся такие люди, как вдова или пастор; а моя молитва не подействует. Наверно, действует только молитва праведников.

Я закурил трубочку и просидел довольно долго – курил и смотрел, что делается. Пароходик шел вниз по течению, и я подумал, что, когда он подойдет ближе, можно будет разглядеть, кто там на борту, а пароход должен был подойти совсем близко к берегу в том месте, куда прибило хлеб.

Как только пароходик подошел поближе, я выколотил трубку, побежал туда, где я выловил хлеб, и лег за бревно на берегу, на открытом месте. Бревно было с развилиной, и я стал в нее смотреть…

Скоро пароходик поравнялся со мной; он шел так близко от острова, что можно было перекинуть сходни и сойти на берег. На пароходе были почти все, кого я знал: отец, судья Тэчер, Бекки Тэчер, Джо Гарпер, Том Сойер с тетей Полли, Сидом и Мери и еще много народу. Разговор шел про убийство. Но тут вмешался капитан и сказал:

– Теперь смотрите хорошенько! Здесь течение подходит совсем близко к берегу: может, тело выбросило на берег и оно застряло где-нибудь в кустах у самой воды. Во всяком случае, будем надеяться.

Ну а я надеялся совсем на другое. Все столпились на борту и, наклонившись над перилами, старались вовсю – глядели мне чуть ли не в самое лицо. Я-то их отлично видел, а они меня нет. Потом капитан скомандовал: «От борта!» – и пушка выпалила прямо в меня, так что я оглох от грохота и чуть не ослеп от дыма; думал, тут мне и конец. Если бы пушку зарядили ядром, то они наверняка получили бы то самое мертвое тело, за которым гонялись. Ну, опомнился – гляжу, ничего мне не сделалось, цел, слава Богу. Пароход прошел мимо и скрылся из виду, обогнув мыс. Время от времени я слышал выстрелы, но все дальше и дальше; а после того как прошло около часа, и совсем ничего не стало слышно. Остров был в три мили длиной. Я решил, что они доехали до конца острова и махнули рукой на это дело. Оказалось, однако, что пока еще нет. Они обогнули остров и пошли под парами вверх, по миссурийскому рукаву, изредка стреляя из пушки. Поравнявшись с верхним концом острова, пароходик перестал стрелять, повернул к миссурийскому берегу и пошел обратно к городу.

Я понял, что теперь могу успокоиться: больше никто меня искать не станет. Я вытащил свои пожитки из челнока и устроил себе уютное жилье в чаще леса. Из одеяла я соорудил что-то вроде палатки, чтобы вещи не мочило дождем. Я поймал соменка, распорол ему брюхо пилой, а на закате развел костер и поужинал. Потом закинул удочку, чтобы наловить рыбы к завтраку.

Когда стемнело, я уселся у костра с трубкой и чувствовал себя сначала очень недурно, а потом соскучился и пошел на берег. Слушал, как плещется река, считал звезды, бревна и плоты, которые плыли мимо, а после этого лег спать. Нет лучше способа провести время, когда скучаешь: уснешь, а там, глядишь, куда и скука девалась.

Так прошло три дня и три ночи. Никакого разнообразия – все одно и то же. Зато на четвертый день я обошел кругом весь остров, исследовал его вдоль и поперек. Я был тут хозяин, весь остров, так сказать, принадлежал мне – надо же было узнать о нем побольше, а главное, надо было убить время. Я нашел много крупной, совсем спелой земляники, еще зеленый виноград и зеленую малину, а ежевика только-только начала завязываться. «Все это со временем придется очень кстати», – подумал я.

Ну, я пошел шататься по лесу и забрел к нижнему концу острова, как мне казалось. Со мной было ружье, только я ничего не подстрелил: я его взял для защиты, а какую-нибудь дичь решил добыть поближе к дому. И тут я чуть не наступил на здоровенную змею, но она ускользнула от меня, извиваясь среди травы и цветов, а я пустился за ней, стараясь подстрелить ее; пустился бегом – и вдруг наступил прямо на костер, который еще дымился.

Сердце у меня заколотилось. Я не стал особенно разглядывать, осторожно спустил курок, повернул и, прячась, побежал со всех ног обратно. Время от времени я останавливался на минуту там, где листва была погуще, и прислушивался, но так громко дышал, что ничего не мог расслышать. Прокрался еще подальше и опять прислушался; потом опять и опять. Если я видел пень, то принимал его за человека; если сучок трещал у меня под ногой, я чувствовал себя так, будто дыхание мне кто-то переломил пополам и у меня осталась короткая половинка.

Когда я добрался до дому, мне было здорово не по себе, душа у меня совсем ушла в пятки. «Однако, – думаю, – сейчас не время валять дурака». Я поскорей собрал свои пожитки и отнес их в челнок, чтобы они не были на виду; загасил огонь и разбросал золу кругом, чтоб костер был похож на прошлогодний, а потом залез на дерево.

Я, должно быть, просидел на этом дереве часа два, но так ничего и не увидел, и не услышал – мне только чудилось, будто я слышу и вижу много всякой всячины. Ну, не сидеть же там целый век! В конце концов я взял да и слез, засел в чащу и все время держался настороже. Поесть мне удалось только ягод да кое-каких остатков от завтрака.

К тому времени, как начало темнеть, я здорово проголодался. И вот, когда стало совсем темно, я потихоньку спустился к реке и, пока луна не взошла, переправился на иллинойсский берег – за четверть мили от острова. Там я забрался в лес, сварил себе ужин и совсем было решил остаться на ночь, как вдруг слышу: «цок-цок, цок-цок», и думаю – это лошади, а потом слышу и голоса. Я поскорее собрал все опять в челнок, а сам крадучись пошел по лесу – не узнаю ли чего-нибудь. Отошел я не так далеко и вдруг слышу голос:

– Нам лучше остановиться здесь, если найдем подходящее место; лошади совсем выдохлись. Давайте посмотрим…

Я не стал дожидаться, оттолкнулся от берега и тихонько переправился обратно. Челнок я привязал на старом месте и решил, что переночую в нем.

Спал я неважно: почему-то никак не мог уснуть, все думал. И каждый раз, как просыпался, мне чудилось, будто кто-то схватил меня за шиворот. Так что сон не пошел мне на пользу. В конце концов я и говорю себе: «Нет, так невозможно: надо узнать, кто тут есть на острове вместе со мной. Хоть тресну, да узнаю!» И после этого мне сразу стало как-то легче.

Я взял весло, оттолкнулся шага на два и повел челнок вдоль берега, оставаясь все время в тени. Взошла луна; там, где не было тени, было светло почти как днем. Я греб чуть ли не целый час; везде было тихо, и все спало мертвым сном. За это время я успел добраться до конца острова. Подул прохладный ветерок, поднимая рябь, – значит, ночь была на исходе. Я шевельнул веслом и повернул челнок носом к берегу, потом вылез и крадучись пошел к опушке леса. Там я сел на бревно и стал смотреть сквозь листву. Я увидел, как луна ушла с вахты и реку начало заволакивать тьмой; потом над деревьями забелела светлая полоска – и я понял, что скоро рассветет. Тогда я взял ружье и, на каждом шагу останавливаясь и прислушиваясь, пошел к тому месту, где я наступил на золу от костра. Но мне что-то не везло: никак не мог найти то место. Потом смотрю – так и есть: сквозь деревья мелькает огонек. Я стал подкрадываться, осторожно и не торопясь. Подошел поближе; смотрю – на земле лежит человек. Я чуть не умер со страху. Голова у него была закутана одеялом, и он уткнулся носом чуть не в самый костер. Я сидел за кустами футах в шести от него и не сводил с него глаз. Уже почти рассвело. Скоро человек зевнул, потянулся и сбросил одеяло. Смотрю – а это Джим, негр мисс Уотсон! Ну и обрадовался же я! Говорю ему:

– Здорово, Джим! – и вылез из-за кустов.

Он как подскочит да как вытаращит на меня глаза! Потом бросился на колени, сложил руки и начал упрашивать:

– Не тронь меня, не тронь! Я никогда мертвецов не обижал. Я их всегда любил, все, что мог, для них делал. Ступай обратно в реку, откуда пришел, оставь в покое старика Джима, он с тобой всегда дружил…

Ну, мне недолго пришлось ему объяснять, что я не мертвец. Уж очень я обрадовался Джиму. Теперь мне было не так тоскливо. Я не боялся, что он станет кому-нибудь рассказывать, где я прячусь, – я так ему и сказал. Я говорил, а он сидел и смотрел на меня, а сам все молчал. Наконец я сказал:

– Теперь уже совсем рассвело. Давай-ка завтракать. Раздуй костер получше.

– А какой толк его раздувать, когда варить все равно нечего, кроме земляники и всякой дряни!.. Да ведь у тебя есть ружье? Значит, можно раздобыть чего-нибудь и получше земляники.

– Земляника и всякая дрянь… – говорю я. – Ты только это и ел?

– Ничего другого не мог достать, – говорит он.

– Да с каких же пор ты на острове, Джим?

– С тех самых пор, как тебя убили.

– Неужто все это время?

– Ну да.

– И ничего не ел, кроме этой дряни?

– Да, сэр, совсем ничего.

– Да ведь ты, верно, с голоду помираешь?

– Просто лошадь съел бы! Верно, съел бы. А ты давно на острове?

– С той самой ночи, как меня убили.

– Да ну! А что же ты ел? Ах да, ведь у тебя ружье! Да-да, у тебя ружье. Это хорошо. Ты теперь подстрели что-нибудь, а я разведу костер.

Мы с ним пошли туда, где был спрятан челнок, и, покуда он разводил костер на лужайке под деревьями, я принес муку, грудинку, кофе, кофейник, сковородку, сахар и жестяные кружки, так что Джим прямо остолбенел от изумления: он думал, что все это колдовство. Да еще я поймал порядочного сома, а Джим выпотрошил его своим ножом и поджарил.

Когда завтрак был готов, мы развалились на траве и съели его прямо с огня. Джим ел так, что за ушами трещало, – уж очень он изголодался. Мы наелись до отвала, а потом легли отдыхать. Немного погодя Джим начал:

– Послушай-ка, Гек, а кого же это убили в той хибарке, если не тебя?

Тут я рассказал ему все как есть, а он сказал, что это очень ловко, даже Тому Сойеру лучше не придумать.

Я спросил:

– А ты как сюда попал, Джим, зачем тебя принесло?