Приключения Гекльберри Финна

Он замялся и, должно быть, с минуту молчал; потом сказал:

– Может, лучше не говорить…

– Почему, Джим?

– Мало ли почему… Только ты меня не выдашь? Правда, Гек?

– Провалиться мне, если выдам!

– Ну ладно, я тебе верю, Гек. Я… я убежал.

– Джим!

– Смотри же, ты обещал не выдавать! Ты помнишь, что обещал, Гек?

– Да уж ладно. Обещал – и не выдам. Честное индейское, не выдам! Пускай все меня назовут подлым аболиционистом[4 - Аболиционист – так называли в США в XIX веке сторонников движения за освобождение негров от рабства.], пускай презирают за это – наплевать! Я никому не скажу, да и вообще я туда больше не вернусь. Так что валяй рассказывай.

– Ну вот, видишь ли, как было дело. Старая хозяйка – то есть мисс Уотсон – все ко мне придиралась, просто жить не давала, а все-таки обещала, что в Орлеан меня ни за что не продаст. Но только я заметил, что последнее время около дома все вертится один работорговец, и стал беспокоиться. Как-то поздно вечером я подкрался к двери – а дверь-то была не совсем прикрыта – и слышу: старая хозяйка говорит вдове, что собирается продать меня на Юг, в Орлеан; ей бы не хотелось, но только за меня дают восемьсот долларов, а против такой кучи денег где же устоять! Вдова начала ее уговаривать, чтоб она меня не продавала, только я-то не стал дожидаться, чем у них кончится, взял да и дал тягу.

Спустился я с горы; думаю, стяну лодку где-нибудь на реке выше города. Народ еще не спал, и я спрятался в старой бочарне на берегу и стал ждать, пока все разойдутся. Так и просидел всю ночь. Все время кто-нибудь шатался поблизости. Часов около шести утра мимо начали проплывать лодки, а в восемь или девять в каждой лодке только про то и говорили, что твой папаша приехал в город и рассказывает, будто тебя убили. В лодках сидели дамы и господа, все они ехали смотреть то место. Иной раз лодки приставали к берегу для отдыха, прежде чем переправиться на ту сторону; вот из разговоров я и узнал про убийство. Мне было очень жалко, что тебя убили, Гек… Ну, теперь-то мне, конечно, не жалко.

Я пролежал под стружками целый день. Есть очень хотелось, а бояться я не боялся: я знал, что вдова со старой хозяйкой сразу после завтрака пойдут на молитвенное собрание и там пробудут целый день, а про меня подумают, что я еще на рассвете ушел пасти коров, и хватятся меня только вечером, когда стемнеет.

Остальная прислуга меня тоже не хватится, это я знал: они все улизнули гулять, пока старух дома нету.

Ну ладно… Как только стемнело, я вылез и пошел по берегу против течения; прошел, должно быть, мили две, а то и больше – там уж и домов никаких не было. Тогда я решил, что мне делать. Понимаешь, если бы я пошел пешком, меня выследили бы собаки; если же украсть лодку и переплыть на ту сторону, лодки хватятся, узнают, где я пристал на той стороне, и найдут мой след. Нет, думаю, для меня самое подходящее дело – плот: он следов не оставляет.

Скоро вижу – из-за поворота показался огонек. Я бросился в воду и поплыл, а сам толкаю перед собой бревно. Так я заплыл на середину реки, спрятался среди плывущих бревен, а голову держу пониже и гребу против течения – жду, пока плот подойдет. Потом подплыл к корме и уцепился. Тут нашли облака, стало совсем темно, так что я вылез и лег на плоту. Люди там собрались на середине, поближе к фонарю. Река все поднималась, течение было сильное, и я сообразил, что к четырем часам проплыву с ними миль двадцать пять вниз по реке, а там перед рассветом слезу в воду, доплыву до берега и уйду в лес на иллинойсской стороне.

Но только мне не повезло. Мы почти что поравнялись с островом, и вдруг на корму идет человек с фонарем. Вижу, дожидаться нечего, спрыгнул за борт, да и поплыл к острову. Я думал, что где угодно вылезу на берег, да разве тут вылезешь – уж очень круто. Пришлось мне плыть до нижнего конца острова, пока не нашел подходящего места. Я спрятался в лесу и решил с плотами больше не связываться, раз там расхаживают с фонарями взад и вперед. Трубка, пачка табаку и спички были у меня в шапке, они не промокли, так что все оказалось в порядке.

– Значит, все это время ты не ел ни хлеба, ни мяса? Чего же ты не поймал себе черепаху?

– А как ее поймать? На нее ведь не бросишься и не схватишь, а камнем ее разве убьешь? Да и как же их ночью ловить? А днем я на берег не выходил.

– Да, верно. Тебе, конечно, пришлось все время сидеть в лесу. Ты слышал, как стреляли из пушки?

– Еще бы! Я знал, что это тебя ищут. Я видел, как они плыли мимо, – глядел на них из-за кустов.

Какие-то птенцы порхнули мимо – пролетят два шага и сядут. Джим сказал, что это к дождю. Есть такая примета: если цыплята перепархивают с места на место, значит, будет дождь; ну и с птенцами, наверно, то же самое. Я хотел поймать несколько штук, только Джим не позволил. Он сказал, что это к смерти. У него отец был очень болен; кто-то из детей поймал птицу, и старуха бабушка сказала, что отец умрет, – так оно и вышло.

А еще Джим сказал, что не надо пересчитывать, сколько чего готовится к обеду, потому что это не к добру. То же самое, если вытряхивать скатерть после захода солнца. А еще если у человека есть пчелы и этот человек умрет, то пчелам непременно нужно об этом сказать на следующее утро, до того как взойдет солнце, а не то они ослабеют, перестанут работать и все передохнут. Джим сказал, будто пчелы не жалят дураков, только я этому не верю: я сам сколько раз пробовал, и они меня не жалили.

Кое-что из этого я слыхал и раньше, только не все. Джим знал много примет и сам говорил, что почти все знает. Выходило, что почти все приметы не к добру, и потому я спросил Джима, не бывает ли счастливых примет. Он сказал:

– Совсем мало, и то от них никакой нет пользы. Зачем тебе знать, что скоро тебе счастье привалит? Чтобы избавиться от него?

А еще он сказал:

– Если у тебя волосатые руки и волосатая грудь – это верная примета, что разбогатеешь. Ну, от такой приметы еще есть какой-то прок, потому что когда-то оно будет! Понимаешь, может, ты сначала долго будешь бедный и, может, с горя возьмешь да и повесишься, если не будешь знать, что потом разбогатеешь.

– А у тебя волосатые руки и грудь, Джим?

– Что ты спрашиваешь? Не видишь разве сам, что волосатые?

– Ну, и что ж, ты богатый?

– Нет. Зато один раз был богатый и еще когда-нибудь разбогатею. Один раз у меня было четырнадцать долларов, только я стал торговать и разорился.

– Чем же ты торговал, Джим?

– Движимостью.

– Какой движимостью?

– Ну, известно какой – скотом. Купил за десять долларов корову. Но только больше я своими деньгами так бросаться не стану. Корова-то возьми да и сдохни у меня на руках.

– Значит, ты потерял десять долларов?

– Нет, потерял-то я не все. Я потерял около девяти – шкуру и сало я продал за доллар десять центов.

– Стало быть, у тебя осталось пять долларов десять центов. Ну и что ж, ты опять их пустил в оборот?

– Как же! Знаешь одного негра, еще у него хозяин старый мистер Брэдиш? Так вот, этот негр завел банк и сказал, что кто внесет один доллар, через год получит еще четыре доллара. Все негры сделали вклады, только денег у них было мало. У меня одного было много. Вот мне и захотелось получить больше четырех долларов, и я ему сказал, что, если он мне столько не даст, я сам открою банк. Ну а этому негру, конечно, не хотелось, чтоб я тоже заводил банк – двум банкам у нас делать нечего; он мне обещал, что если я вложу пять долларов, то в конце года он мне выплатит целых тридцать пять.

Так я и сделал. Думаю, сейчас же пущу я эти тридцать пять долларов в оборот, чтоб деньги зря не лежали. Один негр, его зовут Боб, поймал большую плоскодонку, а хозяин его про это не знал; я ее купил и сказал, что дам ему в конце года тридцать пять долларов; только плоскодонку украли в ту же ночь, а на другой день одноногий негр объявил, что банк лопнул. Так никто из нас и не получил никаких денег.

– А куда же ты девал десять центов, Джим?

– Сначала я хотел их истратить, а потом увидел сон, и во сне голос сказал мне, чтоб я их отдал одному негру, по имени Валаам, а попросту – Валаамов осел. Он и вправду дурак, надо тебе сказать. Зато, говорят, он счастливый, а мне, вижу, все что-то не везет. Голос сказал: «Пускай Валаам пустит эти десять центов в рост, а прибыль отдаст тебе!» Ну, Валаам деньги взял, а потом в церкви услыхал от проповедника, что кто дает бедному, тот дает Богу, и ему за это воздастся сторицей. Он взял и отдал деньги нищему, а сам стал ждать, что из этого выйдет.

– Ну и что же из этого вышло, Джим?

– Да ничего не вышло. Я никак не мог получить деньги обратно, и Валаам тоже не получил. Теперь уж я денег в долг никому не дам, разве только под залог. А проповедник еще говорит, что непременно получишь во сто раз больше! Мне бы хоть свои десять центов получить обратно, я и то был бы рад, и то было бы ладно.

– Ну, Джим, это еще не беда, раз ты все равно когда-нибудь разбогатеешь.

– Да я ведь и теперь богатый, если рассудить. Я ведь сам себе хозяин, а за меня дают восемьсот долларов. Кабы мне эти деньги, я бы и не просил больше.

Глава IX

Плавучий дом

Мне захотелось еще раз взглянуть на одно место, которое я приметил посредине острова, когда его осматривал; вот мы с Джимом и отправились и скоро туда добрались, потому что остров был всего в три мили длиной и в четверть мили шириной.

Это был довольно длинный и крутой холм, или горка, футов в сорок высотой. Мы еле-еле вскарабкались на вершину – такие там были крутые склоны и непролазные кусты. Мы исходили и излазили все кругом и в конце концов нашли хорошую, просторную пещеру почти на самом верху, на той стороне, что ближе к Иллинойсу. Пещера была большая, как две-три комнаты вместе, и Джим мог стоять в ней выпрямившись. В пещере было прохладно. Джим решил сейчас же перенести туда наши вещи, но я сказал, что незачем нам все время лазить вверх и вниз.

Джим сказал, что если мы спрячем челнок в укромном месте и перетаскаем все пожитки в пещеру, то сможем прятаться здесь, когда кто-нибудь переправится на остров, и без собак нас нипочем не найти. А кроме того, птенцы недаром предсказывали дождь, так неужели я хочу, чтобы все промокло?