Сыскные подвиги Тома Сойера. Том Сойер за границей (сборник)

Вскоре после ужина пришел негр, постучал в дверь, просунул голову к нам в комнату и, держа в руке свою старую соломенную шляпу, стал неловко кланяться и топтаться на месте; наконец он объявил, что его послал сюда мастер Брэс за своим братом, которого он все время поджидал к ужину, и что он спрашивает у мастера Сайльса, не знает ли он, где его брат. Никогда не слыхал я у дяди Сайльса такого резкого и сурового тона, каким он ответил негру:

– Разве я сторож, приставленный к его брату, чтобы смотреть за ним? – И тут ему как будто сделалось стыдно за свой резкий тон, и он добавил гораздо мягче, как будто сожалея, что сказал эти слова: – Не обижайтесь на меня, Билли; я раздражаюсь без всякой причины; мне нездоровится эти дни, и вы должны меня извинить. Скажите вашему мастеру Брэсу, что его брата нет здесь.

Когда негр ушел, дядя Сайльс встал с места и начал тревожно ходить по комнате взад и вперед, что-то шепча и бормоча про себя. Право, жаль было смотреть на него. Тетя Салли шепотом попросила нас не обращать на него внимания, потому что это его смущает. Она прибавила, что с тех пор как начались все эти неприятности, он все задумывается и задумывается, и она уверена, что в те минуты, когда на него находит эта задумчивость, он не вполне сознает, что делает или говорит; он чаще прежнего встает теперь ночью во сне и ходит по всему дому, а иногда выходит даже на двор, и в такое время не надо его будить или останавливать. Она прибавила еще, что только одна Бенни умеет с ним обращаться. Бенни знала, когда надо подойти к нему и успокоить его и когда надо оставить его одного.

Он продолжал таким образом ходить по комнате и бормотать, пока, наконец, не утомился. Тогда Бенни подошла к отцу, нежно прильнула к нему, взяла его за руку, а другой рукой обняла его за талию и стала ходить с ним вместе; он улыбнулся ей и, наклонившись, поцеловал ее; так, мало-помалу, тревога исчезла с его лица, и Бенни проводила его в спальню. Они были так нежны друг с другом, что приятно было смотреть на них.

Тетя Салли принялась укладывать детей спать; это была долгая и скучная история, а потому мы с Томом совершили маленькую прогулку при лунном свете – отправились на огород, выбрали спелый арбуз и съели его, беседуя все время о том, что занимало наши мысли. Том высказал предположение, что во всех этих ссорах виноват Юпитер и что он, Том, при первом же случае постарается убедиться в этом; если окажется, что его предположение справедливо, тогда он заставит дядю Сайльса прогнать Юпитера.

Таким образом мы беседовали, курили и угощались арбузом часа два, так что, когда мы вернулись домой, там было уже темно и все спали.

Том всегда замечал каждую мелочь; так и теперь он заметил, что старого зеленого платья дяди Сайльса нет на вешалке, а когда мы выходили из дома, оно висело здесь. Мы оба нашли это странным, а затем пошли в свою комнату и улеглись спать. Мы слышали, как Бенни ходила по своей комнате, которая была как раз возле нашей, и заключили из этого, что она очень тревожилась о своем отце, так что даже не могла спать. Нам тоже не спалось. Мы стали курить и разговаривать шепотом, чувствуя тоску и уныние. Убийство и привидение Джека, явившееся нам при лунном свете, были темой нашего разговора, и нами овладел такой страх, что мы совсем не могли уснуть.

Наконец, уже перед рассветом, Том толкнул меня и сказал шепотом, чтобы я выглянул в окно; когда я посмотрел, то увидал человека, который бродил по двору, точно сам не зная, что ему нужно; но было еще настолько темно, что мы не могли рассмотреть его. Вдруг он направился к плетню, и когда стал перелезать через него, лунный свет озарил фигуру этого человека, и мы увидели, что на плече он несет заступ, а на спине его старого рабочего платья белеет заплата.

– Он ходит во сне, – сказал Том. – Как жаль, что нельзя пойти за ним и посмотреть, куда он идет. Вот он повернул к табачному полю. Теперь его не видно. Ужасно жаль, что бедняга не знает покоя даже во сне.

Мы долго ждали, но он не вернулся или, может быть, вернулся другой дорогой, так что мы не заметили его. Наконец, измученные, мы уснули, и все время нам снились кошмары. Едва настало утро, как мы уже проснулись, потому что началась страшная гроза, гремел гром, сверкала молния; ветер гнул деревья до земли, повсюду струились и шумели дождевые потоки.

– Послушай, Гек, – начал Том, – я скажу тебе одну вещь, которая кажется мне чрезвычайно странной. До сих пор еще никто не знает про убийство Джека Дунлапа. Те двое людей, которые гнались за Гелем Клейтоном и Бодом Диксоном, могли в полчаса распространить это известие по всему округу от одной фермы до другой. Клянусь богом, такие истории случаются не каждый день. Гек, это ужасно странно, что никто еще ничего не знает; я не понимаю этого.

Том с нетерпением стал ожидать, когда прекратится дождь, чтобы можно было выйти из дома и узнать, не слышно ли чего-нибудь про убийство. Он сказал мне, что если мы встретим людей, которые сообщат нам, что Джек найден убитым под сикоморами, – мы должны притвориться, что очень испуганы и поражены этим.

Как только дождь прекратился, мы вышли из дома. Уже настал день, и мы, идя по дороге, встречали то одного, то другого из соседей, с каждым из них останавливались побеседовать, рассказывали о том, когда мы приехали, и как поживает дядя Сайльс, и сколько времени мы думаем прогостить у него, но никто из них не говорил нам ни слова про убийство. Это начинало казаться непонятным. Том сказал, что если бы мы пошли под сикоморы, то, наверное, оказалось бы, что убитый лежит там один-одинешенек и кругом нет ни души. Затем он высказал предположение, что те двое людей загнали убийц так далеко в глубину леса, что злодеи воспользовались случаем и убили своих преследователей, так что теперь некому и сообщить про убийство. Разговаривая таким образом, мы, сами того не замечая, очутились перед сикоморами. Я похолодел от ужаса и не мог сделать ни шагу далее, несмотря на все уговоры Тома. Но Том не мог удержаться; ему необходимо было видеть, надеты ли сапоги на убитом. Осторожно прополз он под деревья, но не прошло и минуты, как вернулся назад с вытаращенными от изумления глазами и прошептал:

– Гек, он исчез!

Я был ошеломлен.

– Не может быть, Том! – сказал я.

– Он исчез, это несомненно. Нигде нет ни малейших следов. Если здесь была кровь, ее смыло дождем и остались только лужи грязной воды.

Наконец и я решился осмотреть место преступления и полез под сикоморы; Том оказался прав – нигде нет никаких следов трупа.

– Да, он исчез, – сказал я, – и бриллианты тоже исчезли. Как ты полагаешь, Том, не вернулись ли те сюда, чтобы унести его?

– Похоже на это. Весьма возможно. Только где они его спрятали, как ты думаешь, Гек?

– Не знаю, – отвечал я с отвращением, – и не желаю знать. Во всяком случае, они заполучили сапоги; меня только это и интересует. Что же касается Джека, он может оставаться там, где его положили, я не стану его искать.

Напротив, Тому было интересно знать, куда девался труп Джека; но он сказал, что нам следует молчать и ждать и что в скором времени или собаки, или кто-нибудь из соседей найдут убитого.

Мы вернулись домой к завтраку очень расстроенные, огорченные и недовольные. Никогда еще я не был в таком печальном настроении.

Глава VIII

Завтрак прошел не особенно весело. Тетя Салли казалась старой, измученной и позволяла детям шалить за столом, не обращая на них внимания, чего с ней прежде не бывало; мне и Тому было не до разговоров, так как надо было о многом подумать. Бенни имела такой вид, как будто не спала всю ночь, и каждый раз, когда она поднимала голову, чтобы украдкой взглянуть на отца, в глазах ее стояли слезы; что же касается старого Сайль са, его тарелка оставалась нетронутой, а он все думал и думал, ничего не замечая и не обмениваясь с нами ни одним словом.

Когда молчание сделалось особенно тягостным, в дверь опять просунулась голова вчерашнего негра, и он сказал, что мастер Брэс начинает сильно беспокоиться насчет мастера Юпитера, который еще не вернулся домой, и мастер Брэс спрашивает, не будет ли мастер Сайльс так добр…

Говоря это, он смотрел на дядю Сайльса, но тут вдруг остановился, как будто слова застряли у него в горле, потому что дядя Сайльс поднялся с места, трясясь всем телом, и опершись одной рукой о стол, другой рукой стал хвататься за горло, задыхаясь, захлебываясь; наконец с трудом останавливаясь после каждого слова, он произнес:

– Разве он… он… думает… Скажите ему… скажите ему… – Тут он упал в кресло, ослабевший, измученный, и прошептал еле слышно: «уходите… уходите!..»

Негр, испуганный и растерянный, удалился, а мы все почувствовали, – не знаю, что именно мы почувствовали, но нам было ужасно тяжело смотреть на этого старика, который сидел в кресле, еле дыша и уставившись в пространство неподвижным взглядом. Никто из нас не решался его тревожить; только Бенни тихонько подошла к нему, нежно прижала к себе его старую, седую голову, и между тем как слезы струились по ее щекам, она стала гладить рукой его волосы, сделав нам знак, чтобы мы ушли, и мы вышли из комнаты так тихо, как будто там лежал покойник.

Грустные отправились мы с Томом бродить по лесу, невольно вспоминая, как весело жилось нам здесь прошлым летом, когда все были так счастливы и спокойны, соседи относились почтительно к дяде Сайльсу, и сам дядя Сайльс был такой веселый, простодушный добряк, – а теперь-то взгляните на него! Если он еще не совсем потерял рассудок, то этого недолго ждать. Таково было наше мнение.

День был чудесный, яркий, солнечный; чем дальше уходили мы, приближаясь к прерии, тем роскошнее казались деревья и цветы, так что казалось странным и неестественным, что в таком прекрасном мире могут существовать заботы и огорчения. Вдруг я увидал нечто, отчего у меня волосы поднялись дыбом на голове, а все внутри похолодело, и я схватил Тома за руку.

– Оно там! – прошептал я.

Мы спрятались в кусты, дрожа от страха, и Том сказал:

– Тише! не говори громко.

Оно, то есть привидение, задумчиво сидело на бревне, у лесной опушки. Я стал уговаривать Тома уйти, но он не согласился, а мне было страшно уйти одному. Том сказал, что едва ли нам удастся еще раз видеть так близко привидение и что он хочет насмотреться досыта, даже если бы ему пришлось умереть из-за этого. Я тоже смотрел на привидение, хотя мороз пробегал у меня по спине. Том шепотом делился со мной своими наблюдениями:

– Бедный Джек! – говорил он. – Оно переоделось именно так, как хотел Джек. Теперь мы можем узнать, остались ли у него длинные волосы. Нет, они коротко острижены, точь-в-точь, как хотел Джек. Гек, я никогда не видал привидения более настоящего и более похожего на живое существо.

– Я тоже, – отвечал я. – Мне кажется, я тотчас же узнал бы его, если бы встретил на улице.

– И я узнал бы. Ну, право, оно кажется таким же крепким и здоровым, как был Джек там, на пароходе.

Мы продолжали смотреть. Вдруг Том сказал:

– Знаешь ли, Гек, меня смущает одно странное обстоятельство: ведь привидения не могут являться днем.

– Твоя правда, Том, – я никогда не слыхал, чтобы были дневные привидения.

– Да, сэр, они являются только ночью и не ранее полуночи. Даю тебе слово, что это очень странное привидение. Оно не имеет никакого права расхаживать здесь средь бела дня. И какой у него натуральный вид! Джек говорил, что будет притворяться глухим и немым, чтобы соседи не узнали его по голосу. Как ты думаешь, что сделает это привидение, если мы окликнем его?

– Ради бога, Том, не говори таких ужасов! Если ты это сделаешь, я умру на месте.

– Не пугайся, я не буду кричать. Смотри-ка, Гек, оно почесывает себе голову, видишь?

– Вижу, – что же из этого?

– А вот что: с какой стати привидению почесывать себе голову? Его голова сделана из тумана и ничего не чувствует. Нельзя почесывать туман; всякий дурак это знает.

– Хорошо, если его голова ничего не чувствует, зачем же он ее скребет? Может быть, к нему перешла эта привычка от Джека. Как ты думаешь?

– Нет, сэр, я вовсе этого не думаю. И, сказать правду, мне сильно не нравятся манеры этого привидения. Кроме того, если оно, действительно… Гек!

– Ну, что там еще?

– Сквозь него нельзя видеть, оно не прозрачно!