Приключения Тома Сойера

Стоны прекратились, и боль в пальце совсем пропала. Том почувствовал себя довольно глупо и сказал:

– Тетя Полли, мне показалось, что это гангрена, и было так больно, что я совсем забыл про свой зуб.

– Вот как! А что у тебя с зубом?

– Один зуб вверху шатается и болит так, что просто ужас.

– Ну, ну, ладно, только не вздумай опять стонать. Открой рот. Ну да, зуб шатается, только от этого никто еще не умирал. Мэри, принеси мне шелковую нитку и горящую головню из кухни.

Том сказал:

– Ой, тетя, только не надо его дергать. Теперь он уже совсем не болит. Помереть мне на этом месте, ничуточки не болит. Пожалуйста, не надо. Я все равно пойду в школу.

– Ах, все равно пойдешь, вот как? Так все это ты затеял только ради того, чтобы не ходить в школу, а вместо того пойти на реку? Ах, Том, Том, я так тебя люблю, а ты меня просто убиваешь своими дикими выходками!

Орудия для удаления зуба были уже наготове. Тетя Полли сделала из шелковой нитки петельку, крепко обмотала ею больной зуб, а другой конец нитки привязала к кровати. Потом, схватив пылающую головню, ткнула ею чуть не в самое лицо мальчику. Зуб выскочил и повис, болтаясь на ниточке.

Но за всякое испытание человеку полагается награда. Когда Том шел после завтрака в школу, ему завидовали все встречные мальчики, потому что в верхнем ряду зубов у него теперь образовалась дыра, через которую можно было превосходно плевать новым и весьма замечательным способом. За Томом бежал целый хвост мальчишек, интересовавшихся этим новым открытием, а мальчик с порезанным пальцем, до сих пор бывший предметом лести и поклонения, остался в полном одиночестве и лишился былой славы. Он был очень этим огорчен и сказал пренебрежительно, что не видит ничего особенного в том, чтобы плевать, как Том Сойер, но другой мальчик ответил только: «Зелен виноград!» – и развенчанному герою пришлось со стыдом удалиться.

Вскоре Том повстречал юного парию Гекльберри Финна, сына первого питерсбергского пьяницы. Все городские маменьки от души ненавидели и презирали Гекльберри Финна за то, что он был лентяй, озорник и не признавал никаких правил, а также за то, что их дети восхищались Геком, стремились к его обществу, хотя им это строго запрещалось, и жалели о том, что им не хватает храбрости быть такими же, как он. Том наравне со всеми другими мальчиками из приличных семей завидовал положению юного отщепенца Гекльберри, с которым ему строго запрещалось водиться. Именно поэтому он пользовался каждым удобным случаем, чтобы поиграть с Геком. Гекльберри всегда был одет в какие-нибудь обноски с чужого плеча, все в пятнах и такие драные, что лохмотья развевались по ветру. Вместо шляпы он носил какую-то просторную рвань, от полей которой был откромсан большой кусок в виде полумесяца; пиджак, если он имелся, доходил чуть не до пяток, причем задние пуговицы приходились гораздо ниже спины; штаны держались на одной подтяжке и висели сзади мешком, а обтрепанные штанины волочились по грязи, если Гек не закатывал их выше колен.

Гекльберри делал что хотел, никого не спрашиваясь. В сухую погоду он ночевал на чьем-нибудь крыльце, а если шел дождик, то в пустой бочке; ему не надо было ходить ни в школу, ни в церковь, не надо было никого слушаться: захочет – пойдет ловить рыбу или купаться когда вздумает и просидит на реке сколько вздумает; никто не запрещал ему драться; ему можно было гулять до самой поздней ночи; весной он первый выходил на улицу босиком и последний обувался осенью; ему не надо было ни умываться, ни одеваться во все чистое; и ругаться тоже он был мастер. Словом, у этого оборванца было все, что придает жизни цену. Так думали все задерганные, замученные мальчики из приличных семей в Сент-Питерсберге.

Том окликнул этого романтического бродягу:

– Здравствуй, Гекльберри!

– Здравствуй и ты, коли не шутишь.

– Что это у тебя?

– Дохлая кошка.

– Дай-ка поглядеть, Гек. Вот здорово окоченела! Где ты ее взял?

– Купил у одного мальчишки.

– А что дал?

– Синий билетик и бычий пузырь; а пузырь я достал на бойне.

– Откуда у тебя синий билетик?

– Купил у Бена Роджерса за палку для обруча.

– Слушай, Гек, а на что годится дохлая кошка?

– На что годится? Сводить бородавки.

– Ну вот еще! Я знаю средство получше.

– Знаешь ты, как же! Говори, какое?

– А гнилая вода.

– Гнилая вода! Ни черта не стоит твоя гнилая вода.

– Не стоит, по-твоему? А ты пробовал?

– Нет, я не пробовал. А вот Боб Таннер пробовал.

– Кто это тебе сказал?

– Как кто? Он сказал Джефу Тэтчеру, а Джеф сказал Джонни Бэккеру, а Джонни сказал Джиму Холлису, а Джим сказал Бену Роджерсу, а Бен сказал одному негру, а негр сказал мне. Вот как было дело!

– Так что же из этого? Все они врут. То есть все, кроме негра. Я его не знаю. Только я в жизни не видывал такого негра, чтобы не врал. Чушь! Ты лучше расскажи, как Боб Таннер это делал.

– Известно как: взял да и засунул руки в гнилой пень, где набралась дождевая вода.

– Днем?

– А то когда же еще.

– И лицом к пню?

– Ну да. То есть я так думаю.

– Он говорил что-нибудь?

– Нет, кажется, ничего не говорил. Не знаю.

– Ага! Ну какой же дурак сводит так бородавки! Ничего не выйдет. Надо пойти совсем одному в самую чащу леса, где есть гнилой пень, и ровно в полночь стать к нему спиной, засунуть руку в воду и сказать:

Ячмень, ячмень, рассыпься, индейская еда,
Сведи мне бородавки, гнилая вода…

потом быстро отойти на одиннадцать шагов с закрытыми глазами, повернуться три раза на месте, а после того идти домой и ни с кем не разговаривать: если с кем-нибудь заговоришь, то ничего не подействует.

– Да, вот это похоже на дело. Только Боб Таннер сводил не так.

– Ну еще бы, конечно, не так; то-то у него и бородавок уйма, как ни у кого другого во всем городе; а если б он знал, как обращаться с гнилой водой, то ни одной не было бы. Я и сам свел пропасть бородавок таким способом, Гек. Я ведь много вожусь с лягушками, оттого у меня всегда бородавки. А то еще я свожу их гороховым стручком.

– Верно, стручком тоже хорошо. Я тоже так делал.

– Да ну? А как же ты сводил стручком?

– Берешь стручок, лущишь зерна, потом режешь бородавку, чтоб показалась кровь, капаешь кровью на половину стручка, роешь ямку и зарываешь стручок на перекрестке в новолуние, ровно в полночь, а другую половинку надо сжечь. Понимаешь, та половинка, на которой кровь, будет все время притягивать другую, а кровь тянет к себе бородавку, оттого она и сходит очень скоро.