Иван Тургенев и евреи

Вступление

И долго при лампе вечерней порою,
За дружным и тесным семейным столом,
В студенческой келье, в саду над рекою,
На школьной скамейке и всюду кругом –
Знакомые будут мелькать нам страницы,
Звучать отголоски знакомых речей
И, словно живые, вставать вереницы
Тобою воссозданных русских людей!..

    С. Надсон «Над могилой И.С. Тургенева» (1883)

Настоящая книга является очередной из многотомной серии, раскрывающих одну из ярких страниц отечественной культуры – полувековую историю взаимоотношений выдающихся представителей русской литературы с еврейством. За последние годы автором выпущены в свет книги «Бунин и евреи», «Горький и евреи» (2018), «Чехов и евреи», «Лев Толстой и евреи» (2020) [УРАЛ (I–V)], «Достоевский и евреи» (2021) [УРАЛ-МОНД]. В этой связи обращение к И.С. Тургеневу, самому старшему по возрасту среди вышеперечисленных писателей, вполне закономерно. Более того, И.С. Тургенев является первым русским литератором, творчество которого было не только воспринято, но и самым активным образом усвоено на Западе – как в европейских литературах, так и в литературе Нового света. Отсюда его «записной» историко-культурный статус «первого русского европейца», уникального «культурного посредника», «провозвестника» или «предтечи» последующих успехов или даже «триумфов» русской литературы, проявившихся в интенсивной рецепции на Западе текстов Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова» [ПОЛУБОЯРИНОВА. С. 555][3 - См. об этом также в [БЕЛЯЕВА И. (IV) и (V)], [ГЕНЕРАЛОВА (II) – (III)], [ДОМАНСКИЙ-КАФАНОВА], [И.С.Т.-НИМ (I) – (IV)], [КАНТОР (I) и (II)], [СУНДКВИСТ], [ТИШИНА], [ШАТАЛ], [ЩУКИН (I) – (III)], [BASSIN], [BOURMEYSTER], [GERIGK], [KLUGE R.-D.], [TABAK].]. После его кончины он, по единодушному мнению, западных критиков, был причислен к сонму «классиков» мировой литературы, а в России вслед за Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем и Достоевским стал именоваться «великий русский писатель».

В сугубо личном плане Иван Тургенев:

Как тонкий наблюдатель, как человек, зорко следивший за переменой в общественных течениях [И.С.Т.-ВВСОВ. Т. 2. С. 146],

– конечно же, не мог не быть затронут еврейской проблематикой. Представляется, однако же, маловероятным, что полемика на сей счет в немецком интеллектуальном сообществе, имевшая место уже в годы ученичества Тургенева, а затем, в 1860-х – 1880-х годах, а также дискуссия, развернутая в русской печати славянофилами по «еврейскому вопросу, никак не привлекали его внимания. Другой вопрос: насколько эта область общеевропейского общественно-политического дискурса представлялась ему важной на фоне грандиозных социальных сдвигов той эпохи?

В контексте нашей темы особо значимым является то обстоятельство, что в среде своих современников, известных русских писателей 40-х – 80-х годов ХIХ в. Иван Тургенев был не только «западником», либералом-прогрессистом, но и, по его собственным словам, атеистом. Например, судя по высказываниям в письме к Полине Виардо от 19 октября 1847 г., картины христианских страстей вызывали у него чувство отвращения:

Сейчас я кончаю читать книгу Даумера о тайнах христианства[4 - Речь идет о книге Г. Даумера «Тайны христианской древности» (Daumеr G. Die Geheimnisse des christliches Altertums. 2 B?nde. Hamburg: 1847).]. <…> что есть истинного в его мысли – так это кровавая, мрачная, бесчеловечная сторона этой религии, которая должна была бы вся состоять из любви и милосердия. Вы не можете себе представить, какое тягостное впечатление производят все эти предания о мучениках, которые он вам рассказывает одни за другими; все эти бичевания, процессии, поклонения человеческим костям, эти аутодафе, ожесточенное презрение к жизни, отвращение к женщинам, все эти язвы и вся эта кровь!.. Это так тягостно, что я не хочу вам более об этом говорить. Слава богу, для вас – это даже не китайская грамота[5 - Данное замечание свидетельствует об отчужденности Полины Виардо от религии, в ее случае – католицизма. Отметим при этом, что именно «в лице Полины Иван <Тургенев>встретился с Францией, ее культурой и цивилизацией» [БАРБЬЕ. С. 221].] [Тур-ПСП. Т. 1. С. 365–366].

Большинство русских писателей современников Тургенева, с коими он был знаком и даже в разные годы поддерживал дружеские отношения, по типу своего самосознания были глубоко православными людьми, и уже только по этой причине как мыслители стояли на консервативно-охранительных позициях – особенно Гоголь, Сергей, Константин и Иван Аксаковы, Достоевский, Писемский и Л. Толстой[6 - В 80-х годах мировоззренческие представления Льва Толстого претерпели значительные изменения в сторону резко-критического осмысления российской общественно-политической действительности и православия как государственной религии.].

С другой стороны, христианское мироощущение в ту эпоху оказывается, усвоенным сознанием русского человека настолько, что начинает уже «работать» и на подсознательном уровне. Христианские мотивы, их комбинации, переходят на уровень архетипов, то есть наделяются свойством вездесущности, приобретают характер устойчивых психических схем, бессознательно воспроизводимых и обретающих содержание в художественном творчестве [ЧЕРНОВ].

По этой причине, Тургенев – один из первых апологетов русского национального самосознания, формирование которого началось в 20-х годах ХIХ века – писатель, без сомнения, христианский. Дмитрий Чижевский писал:

Две духовные силы стояли у колыбели русского национального самосознания: греко-православная религиозность и немецкая философия (романтизм и Гегель). Именно – религиозность, а не церковь, не теология. Так, с одной стороны находилось непосредственное религиозное ощущение, живое религиозное переживание – и с другой – величайшие системы новейшей философии [TSCHIZEWSKIJ. S. 163].

Хотя у Чижевского речь явно идет о счастливой мудрости религиозного миропонимания в духе Гёте[7 - Тургенев был страстным поклонником Гёте, который, по его словам «первый заступился за права – не человека вообще, нет – за права отдельного, страстного, ограниченного человека; он показал, что в нем таится несокрушимая сила, что он может жить без всякой внешней опоры…» [ТУР-ПССиП. С. 235]], т. е. как о связи всего со всем[8 - Такого рода мировоззрение обычно относят к одной из разновидностей пантеизма, – см. об этом [ДИЛЬТЕЙ]. Основой пантеизма является отрицание сущностного различия между Богом и миром, утверждение их полного единства в бытии, лежащем в основании мирового целого. Крупнейшим представителем пантеизма в европейской философии нового времени является Бенедикт Спиноза. Гёте под влиянием Спинозы разрабатывает особый тип мировидения, который одновременно соединяет в себе Божественное и природное и в то же время как бы разделяет их на самостоятельные субстанции.], Тургенев – страстный поклонник Гёте[9 - О влияние Гёте на мировоззрение И.С. Тургенева см. [БЕЛЯЕВА И. (I) и (V)].], который, по его словам

первый заступился за права – не человека вообще, нет – за права отдельного, страстного, ограниченного человека; он показал, что в нем таится несокрушимая сила, что он может жить без всякой внешней опоры…» [ТУР-ПССиП. С. 235],

– в культурологическом плане являлся христианином, а живя в России выказывал себя вполне православным человеком.

Примечательно в этой связи, что в «иллюстративном» стихотворении на новозаветный сюжет – «Восторг души, или чувства души в высокоторжественный день праздника»[10 - Хотя авторство И.С. Тургенева является гипотетическим, имеются веские основания считать, что именно он написал это стихотворение, – см. об этом [БЕЛЯЕВА (II) и (III)].], он как архетип приводит вековечное обвинение христиан в адрес евреев, что «Они Христа распяли»:

В страшный миг часа девятого
Вижу я среди креста
Иудеями распятого
Искупителя Христа –

Все чело облито кровию
От тернового венца,
Взор сиял святой любовию,
Божеством – черты лица.
<…>

И в трепете, страхом невольным объятый,
Коварный Израиль, внимая громам,
Воскликнул: воистину нами распятый
Был вечный сын бога, обещанный нам!

Но все ж не утихла в нем мощная злоба…
Вот снято пречистое тело с креста
И в гробе сокрыто – и на ночь вкруг гроба
Поставлена стража врагами Христа

[ТУР-ПСС. Т.12. С. 554].

Это стихотворение, без сомнения, не более чем стилизация, иллюстрирующая литературные штампы русской «духовной лирики» ХIХ столетия. В эту эпоху

писательская среда, как и всё русское общество, была заражена антисемитскими предрассудками, и из-под пера многих крупных русских писателей <…> появлялось немало негативных образов евреев, представляемых врагами всего, что было дорого русскому человеку, носителями наиболее омерзительных христианину качеств [ЗЕМЦОВА. С. 59][11 - В Европе, особенно в столь любезной сердцу Тургенева Германии, ситуация мало чем отличалась от российской: общественное сознание было нашпиговано антиеврейскими архетипами и стереотипами, сформировавшимися еще в Средние века, а литература и изобразительное искусство их постоянно тиражировали в образной форме.].

Мировоззрение Николая Гоголя и большинства писателей поколения 50-х – 80-х годов ХХ в. основывалось на охранительном традиционализме и, как правило, неприятии тех изменений, что вносил в устоявшийся уклад жизни социальный прогресс. Такого рода идейная закваска предполагает и неприязнь к евреям, как врагам православия, носителям ресентиментной морали[12 - Понятие «ресентимент» (ressentiment – фр., мстительность, злопамятность, озлобление) впервые было введено Фридрихом Ницше в его работе «К генеалогии морали» и по мысли этого философа определяет некую автономную атмосферу постоянной враждебности, особого рода психологическое самоотравление человеческой личности, проявляющееся в злопамятстве и мстительности, ненависти, злобе, зависти и чувстве бессилия, свойственной «морали рабов». Феномен ресентимента заключается в сублимации чувства неполноценности в особую систему морали, когда «ressentiment сам становится творческим и порождает ценности…» [НИЦШЕ. С. 424], выступая т. о. в качестве движущей силы в процессе образования и структурирования моральных ценностей. Все эти феномены по Ницше типичны для психологии христианства, заменившего этические нормы аристократизма моралью униженных и оскорбленных, заимствованной у иудаизма.] и апологетам бездуховного меркантилизма. Однако Тургеневу консервативное православное доктринерство и, как его следствие, религиозная нетерпимость были в корне чужды. Как и большинство русских мыслителей-«западников» – Т.Н. Грановский, А.Д. и Г.К. Градовский, К.Д. Кавелин, А.Н. Пыпин, А.И. Герцен, П.Л. Лавров, Н.К. Михайловский и др. – он рассматривал «еврейский вопрос» как одну из многих социальных проблем, но отнюдь не главную и не самую злободневную (sic!). Все они полагали, что по мере демократизации и вестернизации российского социума «еврейский вопрос» решится сам по себе, ибо он – не более чем архаический элемент отжившей свое системы общественных отношений. «Еврейский вопрос» если и интересовал их, то исключительно в свете проблематики сожительства русских с инородцами и экономических отношений различных групп населения в пореформенном российском обществе[13 - Например, в 1879 г. редакция либерально-демократических «Отечественных записок», которой тогда заправляли М. Салтыков-Щедрин и Н. Михайловский, заявила: «Какое нам дело до евреев, они нам совершенно чужды»… [ДУДАКОВ (I). С. 94–95].]. Из знаменитых беллетристов демократического лагеря той эпохи, пожалуй, только Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин – хороший знакомый Тургенева, единожды сочувственно высказался в своей публицистике касательно угнетаемого российской властью еврейства[14 - Имеется в виду его статья «Июльское веяние»//Отечественные записки. 1882. № 8, а также [САЛТ-ЩЕД. Т. 19. Кн. 2. С. 128–130].].

В свою очередь, славянофилы, почвенники и охранители-государственники, истово манифестировавшие свое православие, ставили «еврейский вопрос» во главу угла пореформенной русской жизни. Особенно ярко заявлял себя на этом поприще друг молодости Тургенева Иван Аксаков, который писал, например:

Ни о какой пущей равноправности евреев с христианами не может быть и речи. На практическом языке «равноправность» значит не что другое, как дозволение евреям держать кабаки по селам. Этого ли добиваются наши юдофилы? Если еврейский вопрос действительно будет рассматриваться теперь в высших правительственных сферах, то единственное правильное к нему отношение – это изыскание способов не расширения еврейских прав, но избавления русского населения от еврейского гнета. Гнет этот пока экономический, но с распространением высшего образования в еврейской среде, повторяем, он примет иной вид и образ – образ гнетущей русский народ «либеральной интеллигенции», да еще, пожалуй, во имя народа [АКСАКОВ И. (II)].

Федор Достоевский, с которым Тургенев также до середины 60-х годов состоял в уважительно-деловых отношениях, в полном согласии с тезисами средневекового христианского антисемитизма, утверждал, что

породы людей, получивших первоначальную идею от своих основателей и подчиняясь ей исключительно в продолжение нескольких поколений, впоследствии должны необходимо выродиться в нечто особливое от человечества, как от целого, и даже, при лучших условиях, в нечто враждебное человечеству, как целому <…>. Таковы, например, евреи, начиная с Авраама и до наших дней, когда они обратились в жидов. Христос (кроме его остального значения) был поправкою этой идеи, расширив ее в всечеловечность. Но евреи не захотели поправки, остались во всей своей прежней узости и прямолинейности, а потому вместо всечеловечности обратились во врагов человечества, отрицая всех, кроме себя, и действительно теперь остаются носителями антихриста <…>. Это так очевидно, что спорить нельзя: они ломятся, они идут, они же заполонили всю Европу; всё эгоистическое, всё враждебное человечеству, все дурные страсти человечества – за них, как им не восторжествовать на гибель миру! [ДОСТОЕВСКИЙ-ПСС. Т. 30. С. 191–192].

Особняком стоит позиция в «еврейском вопросе» Николая Лескова[15 - Отметим, что «Лесков – совершенно оригинальное лицо русской литературы: он не народник, не славянофил, но и не западник, не либерал, не консерватор» [ГОРЬК-СС. Т. 24. С. 235].], земляка-орловца и горячего поклонника Ивана Тургенева[16 - Имя Тургенева не сходит со страниц беллетристики и публицистики, эпистолярного наследия и воспоминаний Лескова на протяжении всего его творческого пути <…>. Нередко в художественную ткань лесковского текста органично вплетаются тургеневские цитаты, созвучные настроению «позднего» Лескова и идейно-художественному пафосу его произведений [НОВ-СТРОГ. С. 99].], о котором он сказал немало теплых слов[17 - См., например: «В Орле увидел свет Тургенев, пробуждавший в своих соотечественниках чувства человеколюбия и прославивший свою родину доброю славою во всем образованном мире» [ЛЕСКОВ].].

Из всех русских классиков ХIХ в. Лесков больше всех, демонстрируя широкую осведомленность, писал о евреях[18 - Лесковский трактат «Еврей в России» (1883) – исследование этносоциального и этнопсихологического характера о евреях и «еврейском вопросе», не имеет себе равных в русской публицистике ХIХ в. по глубине и основательности.]. В его рассказе «Владычный суд» (1876) евреи изображены с несомненным сочувствием, а позднейшая «Повесть о Федоре-христианине и его друге Абраме-жидовине», обработка сюжета из древнерусского «Прулога», в силу своего филосемитского пафоса вызвала ярость обер-прокурора Синода Победоносцева и после журнальной публикации не переиздавалась.

Будучи воцерковленным православным и вполне «почвенником», Лесков, однако, выказывал двойственное отношение к еврейству <…>: с одной стороны, он выставляет на «суд» «жидовскую неправду» («Владычный суд»), с другой – стремится уяснить особенности еврейского национального характера и исторического бытования евреев в России для того, чтобы найти пути решения еврейского вопроса («Еврей в России») [ЛЕВИН С.][19 - Впервые Лесков познакомился с евреями в возрасте 10–12 лет. В поле, неподалеку от родительской усадьбы, на хуторе Панино Крамского уезда Орловской губернии он с младшим братом встретил троих людей в лохмотьях, принятых им за беглых каторжников. Мальчик пожалел оборванцев и предложил им погреться в риге, так как стояла суровая зима. Один из них сказал: «Мы не каторжные, но мы хуже… Мы жиды!». Наверняка маленький Лесков не знал, что это значит, ибо в центральной России, вдали от губерний черты оседлости в 40-х годах XIX в. евреев практически не было, и непонятно, как оказались там трое еврейских бродяг. Однако этот эпизод настолько сильно врезался Николаю Семеновичу в память, что более чем 40 лет спустя он сделал запись (в виде незаконченного наброска) об указанном происшествии [МИНДЛИН].]

В 1880–1885 гг. Лесков опубликовал целый ряд статей, описывающих жизнь и обычаи российских евреев из черты оседлости: «Религиозные обряды евреев» (1880), «Обряды и суеверия евреев» (1881), «Книга Кагала» (1882), «У евреев», «Кучки», «Еврейская грация (Вербный день у евреев)», «Радостный день у евреев (последний праздник осени)», «Религиозные иллюминации у евреев», «Еврей в России. Несколько замечаний по еврейскому вопросу» (1884), «Еврейские хедеры и меламеды» (1885) и благодаря этим публикациям зарекомендовал себя в качестве «эксперта» по вопросам, связанным с обычаями и религиозными верованиями евреев. Характер этих публикаций Лескова был в целом «ознакомительный», автор, по его словам, стремился, чтобы они были «по возможности веселы и незлобивы» [ЛЕВИН С.]. Лесковскую позицию в этих статьях можно сформулировать следующим образом: евреи для русского православного человека – народ чужой, чуждый «в Духе», порой «зловредный» в сожительстве, но ссориться с ними и притеснять их негоже, в первую очередь из соображений справедливости и во имя столь чаемого русским народом братства во Христе:

для себя я имею мнение, что лучше жить братски со всеми национальностями, и высказываю это мнение; но сам боюсь евреев и избегаю их. Я за равноправность, но не за евреев [ФАРЕСОВ].

Иван Тургенев, не претендуя на роль пророка в своем отечестве и избегая участия в публицистической полемике, всегда, как писатель и мыслитель, оставался «глубоким и честным аналитиком русской жизни» [РЕБЕЛЬ Г. (I). С. 7], радеющим за честь и достоинство человеческой личности.

В мое молодое время, – говорил Тургенев, – …слово «либерал» означало протест против всего темного и притеснительного, означало уважение к науке и образованию, любовь к поэзии и художеству и, наконец, пуще всего, – любовь к народу… [РПРОП. С. 256].

Евреев, в отличие от своего собрата по перу, он не ни в каком качестве не боялся и не избегал. Английская исследовательница-славист Елена Катц в статье «Тургенев и «Еврейский вопрос» особо подчеркивает, что:

Круг контактов Тургенева с евреями был очень широк, охватывая многие слои общества. Знакомство с ними из первых рук, возможно, помогло ему увидеть евреев вне мифических стереотипов, которые играли центральную роль в мышлении его современника Достоевского. Среди еврейских друзей Тургенева были писатели Бертольд Ауэрбах и Мориц Гартман, банкир барон Гораций Гинзбург и скульптор Марк Антокольский. Во время посещения Санкт-Петербурга он останавливался в доме, принадлежавшем еврею; в Лондоне Тургенев познакомился с <русско-еврейским> железнодорожным магнатом Поляковым и <английским политическим деятелем> Дизраэли; его лечил врач Лев Бертенсон[20 - Он оставил воспоминания о писателе: Бертенсон Л.Б. И.С. Тургенев//Медицинский вестник. 1883. № 36.]; его финансами в Париже управлял банкир Альфонс Ротшильд; он обсуждал с композитором Антоном Рубинштейном создание оперы по его роману «Рудин» и дружился с еврейской женщиной-писательницей Рахиль Хин, которая посвятила ему свой второй том рассказов <«Под гору» (1900)> и оставила о нем воспоминания[21 - Хин Р.М. Глава из неизданных записок/ В кн.: Под знаменем науки. М.: 1902. С. 371–384.].

Кароль Б. Балин в книге «Открой свои сердца: еврейские писательницы в царской России» [BALIN. Р. 86, 93, 224], описывает дружбу между Тургеневым и Хин (1861–1928) как «наставнические отношения на раннем этапе 1880-х годов» и добавляет, что «остается загадкой, как Тургенев и Хин встретились друг с другом и установили близкие отношения», которые, по сути, превратились из «мимолетного знакомства в трехлетнюю дружбу».

Тургенев часто оказывал финансовую помощь нуждающимся евреям и писал письма в их поддержку. Он помог Исааку Павловскому, деятелю революционного движения, учиться во Франции; проявил участие в судьбе Лазаря Минора, еврейского раввину, искавшего место лектора, заявив о своей готовности, «сделать все, что в моих силах, чтобы помочь ему»; ходатайствовал за еврейку Анну Розенштейн – представительницу российской ой политической эмиграции, которая была выслана из Франции за анархическую деятельность. Он также ходатайствовал перед губернатором Орловской губернии об отмене решения выслать из ее пределов[22 - Орловская губерния не входила в «черту оседлости», где разрешалось проживать всем евреям, вне зависимости от их социального статуса.] двух еврейских вдов, «сестер одного из моего хорошего друга, художника Зильбермана». В своем прошении он прямо критиковал политику правительства по отношению к еврейскому населению [КАТZ Е. P. 175–176].