Поэзия до и после экфрасисов

ты Иапета превзошёл и Кроноса,
о мистагог Дельфийского нечестия,
и тайный жрец Пифийского безумия,
гадатель, предсказатель скверн и гадостей,
о Аполлон, губитель тайный многих душ,
оракул гнусный всех кривых людских путей,
где твой треножник шарлатанств невиданных,
где ж медь звенит, где ж твой Додонский дуб шумит?
Иссякла буря, облако развеялось,
кривой пророк вещаний непредвещанных,
твой лавр ослабел давно гадательный,
и воды не шумят уже надеждою,
и в тазе не получится гадание,
пустые презираю оргии твои,
плюю давно на твой сосуд гадательный,
зерно коль сыплешь и верёвку вертишь ты,
возмездие ты, печени губительство,
и ворожба твоя – лишь блудный бред ночной,
разоблачён давно уж ты, давно погиб,
и плачь ты над обрушившейся хижиной,
ведь воздух весь пронизан светом солнечным,
рассеяв морок всяких снов обманчивых;
хоть на один вопрос ответить сможешь ты,
давай-ка подойди и ясно ты скажи,
кто же тебя, проклятого и грязного
поставил жизни общим быть учителем?
С Сиона что ли, ты ли древний Моисей,
ты ль видел купину неопалимую
пылавшую словами нерекомыми?
Познал ли страшный ты и несказанный вид,
что купина – Пречистой Девой мыслится,
а огнь – Христос, не опаливший чрево Ей?
Откуда взялся ты, о ангел таинства,
боюсь, что от убийцы беса адского?
Ты может быть косноязычен был всегда,
но где постигнул ты богослужение,
и деланье для всех неизреченное?
Где близость Богу, где же дерзновение,
где обличенье, мудрое водительство?
Где посох, учиняемый живой змеёй,
где десять казней действенных египетских,
ты пременил ли день во тьму глубокую?
С какой же стати ты нам новый Моисей?

Феодор Птохо-Продром

Вожделения

О вожделения мои, Эроты, о Эроты,
Я маленькими встретил вас и приютил сердечно,
Вы в сердце выросли моём, окрепли, возмужали,
Я вас всё время одарял и был вам благодарен.
Но вы терзаете меня, кровавите мне сердце:
Неблагодарности такой нигде не сыщешь больше.

«– Оставьте вы меня скорей, душа болит смертельно, —…»

– Оставьте вы меня скорей, душа болит смертельно, —
Но был отвергнут, кто сказал, а гнева след остался.
– Убийства это след, чего ж меня, убийца, губишь,
Ты говорила вновь и вновь, всё то, чего желала,
Раз не жалеешь уст своих, то говори часами.
– Напрасно, юноша, кричишь, с другим я обручилась.
– Но клятвы можно преступить, слова перелагая,
И так любовь переместить от одного к другому.
Не будут клятвы никогда препятствием Эроту,
спроси, и скажут все тебе, что нет от клятвы проку.

Тито Веспасиано Строцци

Слава возлюбленной

Вышние боги, Венера кормилица, Мальчик великий!
Радостей много дала мне вчерашняя ночь.
Ясные за облаками тяжёлыми звёзды мерцали,
прятала лики свои светлая дева-Луна.
Тайно к моей госпоже перебрался по крыше отвесной,
мне отворила тогда сразу старуха окно.
Можно ль сказать про объятий услады и нежность лобзаний,
тонкие шутки в устах, сладость отборных речей!
Ах сколько раз, когда вожделенье уже отступало
и замолкало, то вновь шёпот любовь пробуждал!
Повелевала она рассказать о мученьях дороги,
и прижимала тогда ласково к белой груди.
Трусы, ступайте, ведь вас устрашают потёмки ночные
и непогодливый Австр, водный смущающий ток.
Вы ведь боитесь пройти к госпоже, в окно пролезая:
вы бы вернули свой знак воинский вашим вождям!
Сильные только возьмут Купидона высокую крепость,
юных отважный отряд если на помощь придёт, —
новые ибо любови ты тайно испытывать будешь,
если обманет Любовь мужа глухого, таясь.
И с Киферейской вершины смотря на любовников сладко
смехом да благоволит их воровскому пути,
как и моим, Венера. Глаз не смыкал я ночами.
Жизнь моя, так я люблю нежно тебя обнимать.
Пусть собирает себе, кто захочет, обильно богатство,
мне же достаточно лишь злую молву превозмочь,
летом же жажду мою утолить при потоках прохладных,
в хижине скромной тогда все свои дни проводить.