Город, который построил Я. Сборник. Том 2

Город, который построил Я. Сборник. Том 2
Марс Чернышевский – Бускунчак

В 2009 году я начал вести дневниковые записи. Первоначально это были скетчи, которые со временем переросли в небольшие рассказы. Если говорить о жанровой принадлежности, то это мемуары, написанные в форме юмористических и сатирических историй, эссе, рассуждений, нелепостей и абсурда. Книга вмещает в себя пока около 90 небольших произведений и будет делиться на множество томов. Сколько их будет в результате, пока неизвестно. Поэтому могу сказать только одно: начало книги мной положено, а о точных сроках ее завершения вам объявит уже кто-то другой.

Город, который построил Я (02-ой том)

Марс Чернышевский – Бускунчак

Сlassical Music

Мы с Женькой всегда что-нибудь придумывали, и нам все было интересно. Что именно? Ну, например, организовать большую компанию и пойти в поход с палатками на неделю, взяв с собой двенадцать литров горящих смесей и немного колбасы. Открыть детскую спортивную школу с хоккейным уклоном, и успешно воспитывать новых Овечкиных, не имея представления ни о тактических ни о технических аспектах игры. Что еще? Помню, создали клуб юного кинолога, обзавелись собаками, а они перекусали, в конце концов, и хозяев, и всех вокруг. Просто попытались внедрить новые методы дрессировки. Было много и другого, только вспоминать сейчас неохота. А вот, один фрагмент, может и не самый яркий, но мне запомнился.

Решили мы создать рок-группу. Купили ударную установку, а на остальное не хватило средств. Ну, ничего, начнем репетировать, а там, как знать, может и спонсор клюнет. И вот, начали мы играть на барабанах. Играли мы несколько месяцев довольно громко, а мецената все не было. Шло время, а он все не приходил. В конце концов, так и не пришел. Тогда мы решили пойти на хитрость, а именно – попробовать самим заработать деньги и купить недостающие инструменты. Устроились на работу. Работа протекала очень тяжело, напряженно, но интересно. Единственное, что ей не хватало, она не приносила денег. Решили отказаться от этой затеи и начать – новую.

В стране как грибы росли всевозможные "ЧП", "ОАО", "ООО" и можно было попробовать. Женька предложил идею создания арт предприятия по приглашению исполнителей классической музыки, благо в Москве были кое-какие связи. Ударили по рукам и сразу же побежали в райисполком регистрироваться. Через четыре часа мы, счастливые, выходили из кабинетов разных начальников с официально заверенной бумагой, на которой было напечатано жирным шрифтом – агентство с ограниченной ответственностью "Classical Music".

Но нужно было с чего-то начинать. И начали, причем очень активно. На следующий день, после получения официального статуса предпринимателей, я зашел к Женьке, и мы стали обсуждать план развития концертной структуры. Он говорил очень много и особо не о том, о чем надо. После шестичасового заседания нащупался некий пробел в юридическом аспекте. Нужно срочно было брать юриста на работу. Но где его взять?

Нашли. Это был наш старый приятель по школе, у него была четверка по обществоведению и мы, засучив рукава, принялись за дело. Через три недели тяжелой и изнуряющей работы, проходившей в формате легких и непринужденных бесед, иногда под аккомпанемент расширяющего сознание, ни к чему не обязывающего спиртового допинга, мы обнаружили еще одну неполадку в нашем могучем и почти совершенном механизме. Нужно было обзавестись начальным капиталом для аренды залов, рекламы и … В общем, как это странно не прозвучит, обзавестись капиталом для начального капитала проекта. С одной стороны, логика ситуации подсказывала нам идти на различные хитрости и уловки, а именно – устраиваться каждому на работу, например в охранники или грузить бутылки в магазин, с другой стороны, мы этот период уже пережили. Положение было критическим, но помог случай.

Как-то мы втроем с утра стояли в очереди за пивом и там встретили нашего давнего знакомого, которого не видели уже два дня. Мы ему вкратце обрисовали ряд наших проблем, и он с радостью предложил их решить.

И вот, мы вчетвером сидим за круглым столом переговоров и думаем. Думалось нелегко. Но в том момент, когда совсем стало невмоготу, наш новый партнер по бизнесу произнес спасительную для всех фразу: – Я придумал!

У него оказалась тетка в Кемерово, которая торговала на тамошнем рынке самой популярной в советские времена обувью "прощай молодость".

– Что, если нам наладить привоз сибирских ботинок в Нижний? Там покупаем чуть подешевле, здесь продаем чуть подороже. – предложил наш новый коллега.

После этой фразы все поняли, что ему нужно полностью довериться. Для нас это было "ноу хау". Не знаю как остальные, но я сразу же представил наш рок бэнд на вершине американских хит-парадов. Теперь дело пойдет. И действительно пошло.

14 ноября 199… не помню, какого года, поезд № 413 по маршруту Кемерово – Москва, навьюченный шестью парами отменных полусапожек фирмы "Classical Music", гордо тронулся в западном направлении. Это было только начало оглушительной карьеры совместного предприятия.

Обувь продалась очень быстро в течении двух месяцев, после чего счастливая компания отправилась за повторным товаром.

Шло время, "прощай молодость" расходилась с головокружительным успехом. За два года работы продали тридцать две пары теплых таптунек и, самое главное, что количество продаж шло по нарастающей. Но в самый неподходящий момент наш главный вдохновитель и генератор идей вдруг отчеканил:

– Все, с меня хватит! Я ухожу! Буду заниматься сольным проектом.

Никто от него такого не ожидал. Все были в недоумении. За это время мы отвыкли принимать решения сами, но надо было что-то делать.

Женька принял все удары творческой мысли на себя, так как он, все же, был одним из инициаторов предприятия. Через четыре месяца надлежащей подготовки, перелопатив всю мировую кулинарную энциклопедию, небольшая группа молодых бизнесменов арт проекта "Classical Music" сидела на перроне Московского вокзала и ждала первого попавшегося поезда дальнего следования, чтобы накормить голодных и усталых пассажиров, бесцельно слонявшихся по бескрайним путям великой страны, холодными, низко-калорийными, наспех состряпанными, безвкусными блинами с творогом. Это был еще более успешный проект, так как жертвы местного фастфуда, увлеченные политическими успехами наших государственных лидеров, не говоря уже о явных экономических сдвигах в сторону философии, жевали твердую ткань позавчерашних блинчиков, не обращая внимания на вкусовые особенности продукта.

Все шло как по маслу, пока я сам случайно не попробовал наше экспериментальное блюдо. Сразу стало понятно, что хорошим это не кончится, и решил временно выйти из состава пайщиков ввиду какой-нибудь болезни.

Пока я болел, дела у фирмы пошли резко в гору. Женька тут же подыскал мне замену, чем я был очень обрадован, но виду не подал. Он нашел еще двух-трех мушкетеров, которые обеспечили ему настоящий прорыв в мир среднего бизнеса, а, вместе с этим, и пожизненную головную боль. И наши дорожки разошлись.

В последствии он стал учредителем крупного концерна деревообрабатывающей промышленности, женился и построил двухэтажный домик сарайного типа с садовым участком на две сотки. Я приезжаю к нему изредка, и мы, сидя в его новенькой тесноватой баньке на холодных влагостойких досках, разгоняя температуру пара, иногда, даже, до плюс тридцати градусов, вспоминаем трудные времена нашего личностного становления.

Экзамен по музлит

– Так.., ну кто готов?.. Уже хватит… сколько можно готовиться. Наташа, иди отвечать.

Наташа подходит к экзаменационному столу.

– Какой у тебя билет?… Какая тема?

– Шестнадцатый билет…, тема – cи бемоль минорная… соната Шопена… Третья часть… – запинаясь, пробормотала Наташа.

– Ну, давай отвечай, не томи. Уже времени много.

– (после тихой паузы, еле слышно, полушепотом, не совсем уверенно, осознавая значимость предмета, Наташа приступает к раскрытию темы) Ну, там начинают… сначала играть скрипки, потом подхватывают виолончели… и заканчивается экспозиция громким возгласом трубы… Этот возглас – предзнаменование борьбы темных и светлых сил… В разработке мы слышим игривые наигрыши… деревянных духовых…, потому что светлые силы побеждают. В репризе… опять намечается борьба сторон… Но, вдруг, в партитуру нот врывается полька и начинается круговорот танцев… Маски одних образов сменяются другими веселыми интонациями… и все смеются… В коде сонаты… на последней странице партитуры, написано три форте… Это намек на счастье и радость людей во всем мире… Этим и заканчивается это произведение.

(комиссия долго смотрит на студентку)

(студентка, уронив взгляд в стол, ожидает дополнительных вопросов)

– Деточка…, мы ценим ваше образное мышление, но третья часть сонаты Шопена – это траурный марш.

– Да, – тяжело вздохнув, прошептала Наташа, – грустная музыка.

Зоя Яковлевна

Когда я учился в музыкальном училище, у меня был замечательный преподаватель по концертмейстерскому классу. Не помню точно, но, по-моему, ее звали Татьяна Николаевна. Вообще, мне всегда везло с учителями, особенно в области фортепиано. Как-то раз я сел подсчитывать их количество и сбился со счету. Только по одним специальным дисциплинам они перевалили за тридцать штук. По всем остальным предметам музыкально-теоретического толка их количество выходило за рамки возможного. Почему так получалось, долго рассказывать, да и это не имеет к моему рассказу никакого отношения.

Так вот, Татьяна Николаевна (возможно и не так ее звали) была преподавателем исключительной чистоты и музыкальной искренности. Ее проницательный дар предслышания и предощущения музыкальной интонации не поддавался никаким разумным предопределениям. Перед тем, как нажать клавишу, она мягко, лебедеподобным движением вскидывала правую руку вверх и та, подобно лепестку одуванчика, медленно опускалась на белоснежные покровы клавиатуры, издавая кристально – чистый "ми бемоль", полный лирических  томлений и глубоких предвосхищений чего-то прозрачного и далекого. Так она сидела, затаив дыхание и закрыв глаза, до полного исчезновения звучания клавиши. Один раз я засек время, это продолжалось ровно восемь минут. Никто не удивлялся, почему так долго она не двигалась после нажатия клавиши, устремив свой мудрый взор в точку пересечения потолка и стены, все уже давно привыкли к ее романтическим экстазам.

Вела уроки она также проникновенно, страстно и долго. Иногда она засиживалась со своими учениками до утра, забывая о еде и сне. Студенты, правда, помнили об этих вещах и поэтому старались под разными предлогами не приходить к ней на уроки. У Татьяны Николаевны (по-моему, ее точно не так звали) был еще один природный дар, эстетически явно не увязывающийся с предыдущим ее гением, а именно – отменная физическая сила. И если она выходила из своего класса (а делала она это крайне редко) и натыкалась в фойе на своего неожиданно заболевшего ученика, то тотчас, не задавая лишних вопросов, она брала его за шкирку и вторгала в класс, часа на три, для разучивания особо ей полюбившихся романсов. Разброс по репертуару у нее был небольшой, она брала не количеством, но качеством, исполняемых ее студентами, произведений для голоса и фортепиано. Стиль ее работы был уникален. Студенты должны были по двадцать-тридцать минут играть одну ноту и учиться ее дослушивать до конца. В результате, за три-четыре часа занятий по концертмейстерскому классу ученик успевал сыграть десять-двенадцать нот, но качество их исполнения поистине было выдающимся.

Сорок процентов студентов класса Татьяны Николаевны (сейчас я совершенно уверен, что ее не так звали) были полностью истощены, а остальные покоились в неврологических диспансерах. Только небольшая часть особо стойких, выдержала этот параноидально-экстатический тон ее занятий. Я очень горжусь тем, что отношусь к этой категории счастливчиков, которых миновала участь быть смятыми под воздействием лирико-драматических излияний неудовлетворенной и неуспокоенной сущности Татьяны Николаевны (и все же, как точно ее звали?).

Помню, один раз я был схвачен в курилке, и без лишних слов направлен на совершенствование своего предощущения пяти или шести нот. Войдя в класс, я увидел бледную вокалистку, тихо и испуганно распевавшую дрожащим голосом гамму ми бемоль минор.

– Тоже попалась, бедняжка – подумал я, и мне стало немного легче от мысли, что я здесь не один. Мы начали, не спеша, музицировать. Наши занятия после первого часа плавно перешли в медитацию. Я, обливаясь потом и изнемогая от удушья непроветренного класса, все время фокусировал свое внимание на расплывающейся и распадающейся на миллионы разноцветных частей ноте "ми бемоль". Пытаясь поймать линию пересечения потолка и стен, мой взгляд все время сбивался на убогий образ криво подвешенной и давно немытой люстры, не давая возможности полностью войти в завороженно-поэтическое состояние русского романса середины XIX века.

Сегодня мы установили рекорд, нота ми бемоль игралась более двух часов, и Татьяне Николаевне (по-моему, ее звали Лариса Анатольевна) очень сегодня не понравились послезвучия нажатия клавиши. Я с ней спорил, говорил, что нужно вызвать настройщика и подкорректировать люфты у клавиатуры, т.е. рояль уже раздолбанный и никуда не годится. Но для моего замечательного и чуткого преподавателя это был слабый аргумент.

– Марсик,– лепетала она,– надо бы дома позаниматься над звуком, часов по семь каждый день, тогда будет толк. А то, что это такое? По два часа ежедневных занятий, не будет никаких сдвигов. Это халтура какая-то, так дело не пойдет.

Я всегда соглашался с Ларисой Анатольевной (и тоже, не то имя), лишь бы она отпустила меня сегодня пораньше. Помню один эпизод, когда уже после пятичасовых занятий, я аккуратно сложил ноты в дипломат, собираясь закрыть крышку рояля, мой любимая учительница вдруг произнесла:

– Ладно, время уже много, давай открывай "Растворил я окно".

Это был романс Петра Чайковского, который означал, что сегодня я отсюда не уйду. Но больше всего мне жалко было вокалистку, которая за шесть часов наших сегодняшних занятий не пропела ни ноты. Лариса Анатольевна (по-моему, ее, все же, звали Маргарита Васильевна) иногда не замечала присутствие иллюстраторов в классе, а они боялись ей о себе напомнить. Я не скажу, что Маргарита Васильевна (и тоже не так) была лютых нравов, просто, когда кто-то отпрашивался у нее с урока, глаза у педагога наполнялись слезами и всех начинали мучить угрызения совести. Все в этот момент понимали, насколько ее дух высоко летает, и старались не приземлять ее нашими мелкими житейскими вопросами и отпросами с урока.

Но время шло, и наши занятия стали приносить первые плоды. Не только "ми бемоль", но и несколько других нот у меня стали приобретать некую форму округлого звучания. Мы были довольны, а особенно Маргарита Васильевна (сто процентов не то имя). Конечно, первые два-три часа она фырчала, недовольная звучанием отдельных нот, но к шестому-седьмому часам занятий, она удовлетворенно вздыхала и отпускала меня домой:

– Ну, вот видишь, можешь, когда захочешь. Конечно, это не идеально, даже далеко не так как надо, но с этого можно уже начинать заниматься музыкой. Я не обращал внимания на ее критику и пожелания, потому как, если бы я смел с ней в чем-то не согласиться, то все пришлось бы начинать сначала.

Учебный год подходил к концу и на носу были госы. В последние дни перед моим выступлением Маргарита Васильевна (я вспомнил, звали ее точно – Юлия Аркадьевна) очень волновалась и была очень нервной. Ей все не нравилось в моей игре и она требовала увеличить домашние занятия концертмейстерским классом с семи до десяти часов ежедневно, не считая того, что мы с ней занимались через день по четырнадцать.