Не надо, дядя Андрей!

Отругает за мусор в комнате?

Почему я не могла один-единственный день вести себя хорошо, чтобы поехать с вами, а не оставаться тут одной?

Так я сидела довольно долго, пока не начало вечереть и не начал накрапывать дождик. Густая грязь поплыла, мокрые волосы прилипли к лицу. Нельзя было больше здесь оставаться, надо было что-то решать.

Домой я вернуться не могла. Там больше нет мамы, и все стало страшным, чужим. И тот чужой мужчина тоже наверняка ожидает меня там. Не хочу.

А куда? У меня с собой вообще ничего не было. Ни ключей, ни денег, ни даже телефона. Все осталось в машине, наверное. Или еще где-то. У юбки нет карманов.

Кое-как я нашла выход из этого города мертвецов, к тому времени окончательно промокнув и извозившись в грязи. Впрочем, это было все равно не видно в темноте. Я дошла до остановки автобусов, надеясь попросить кого-нибудь одолжить мне денег или телефон. У кладбища люди должны быть отзывчивыми. Правда я не знала, куда ехать и кому звонить. Но тут мой взгляд упал на табличку с номерами автобусов и я узнала один из них. Он шел как раз мимо дома моего парня, Миши.

Я обрадовалась. Вот и выход! Он же наверняка позволит мне остаться. Или хотя бы обсохнуть и решить, что делать дальше.

Вошла в автобус через заднюю дверь, не заплатив, но водитель, видимо, сжалился и не стал меня высаживать. Так и доехала, а потом дошла до пятиэтажки, где жил Миша с родителями.

3.

Миша открыл дверь и очень удивился. Изумился даже. Осмотрел меня с головы до ног и обратно. Открыл рот, закрыл рот.

И наконец родил:

– Привет.

Представляю, как я сейчас выгляжу. Вся в черном, в грязи, мокрая и тушь наверняка потекла. Неудивительно, что он так смотрит.

Но мне правда некуда идти.

– Привет, Миш… Можно я у тебя обсохну? Родители против не будут? – я заглянула в дверь, думая, что надо поздороваться.

– Родоки в дом отдыха умотали. Я один, – он посторонился, пропуская меня. – Вали в ванную сразу, грязь не тащи.

Пока я грелась под горячим душем, он принес мне махровый халат своей мамы, а мои грязные шмотки закинул в стирку. Я не отдала только трусики, постирала их сама руками и повесила на перекладину под ванной. Буду уходить, заберу.

В тепле и сухости я почувствовала себя намного лучше. В сердце все равно была огромная кровоточащая дыра, маму уже не вернуть, и эта боль будет со мной вечно. Но хотя бы холодный дождь не добавлял мне страданий. А голова была рада очиститься от успокоительного.

Миша был на удивление заботливым. Усадил перед телевизором, принес плед и горячую еду. Сам ничего не ел, только пил пиво. Предложил и мне. Я сделала несколько глотков, чувствуя, как расслабляются мышцы, напряженные во время бегства с кладбища. Сердце потихоньку оттаивало, я начала всхлипывать.

Миша обнял меня за плечи и привлек к себе. Я не выдержала и разрыдалась, уткнувшись ему в грудь.

– Ну ты чего? Чего сырость развела? – грубовато спросил он.

– Я так одинока… – всхлипнула я. – У меня никого нет. Совсем никого не осталось!

– Ну ты что, ты что? – он прижал меня сильнее и поцеловал в мокрые губы. – У тебя есть я.

Я обняла его и тоже поцеловала. Может быть, хотя бы он останется у меня от прошлой жизни. Даже позволила себе на секундочку помечтать о том, что он заберет меня себе, мы поженимся и мне не нужно будет даже встречаться с моим новым опекуном. Только забрать у него ключи от квартиры. И жить там вдвоем.

Правда Мише тоже надо учиться…

Но тут его руки стали настойчивее. Поползли вниз, задирая полы халатика.

Он уже не первый раз пытался перейти от поцелуев к чему-нибудь посерьезнее, но раньше делал это робко, просто предлагая. Но я не могла же прямо на трубах отопления за пустырем лишиться девственности!

А сейчас…

– Миш, не надо, Миш…

Но он уже целовал мое лицо жарко и часто, присасывался к шее и вообще был лихорадочно возбужден, глаза горели, руки подрагивали.

– Миш!

– Ну ты чего? – как-то бездумно, с пустыми глазами, повторял он. – Ты чего, Лиз?

– Не надо… – попросила я, но он все равно завалил меня на диван. Халатик, под которым ничего не было, распахнулся сам. Он только спустил трусы и потеребил рукой меня между ног.

– Я с тобой… – выдохнул он мне в шею.

Он пытался попасть членом в меня, но я зажималась и не позволяла. Для него это тоже был первый раз, а я не знала, стоит ли сопротивляться.

Вдруг мы и правда могли бы пожениться? У меня нет никого роднее Мишки, я не хочу его отталкивать.

Он взял свой член рукой, а другой прижал мое бедро к дивану. В глаза он больше не смотрел и не целовал. Только сопел, пытаясь его вставить.

А я перестала сопротивляться. Мне вдруг стало все равно. Какая разница. Не сейчас, так потом.

Боль была несильной, только ноющей, как при месячных. Я закусила губу, вцепилась в мерно двигающиеся плечи Мишки и подалась бедрами вверх. Он заработал своим поршнем быстрее. Но не прошло и трех минут, как охнул, дернулся и упал на меня сверху.

А потом начал снова целовать мое лицо и говорить:

– Спасибо! Спасибо!

4.

Мне стало противно. Он выскользнул из меня и откинулся на спинку дивана, довольно улыбаясь.

– Миш, – сказала я тихо. – Ты меня изнасиловал.

– В смысле? – удивился он. – Ты ж сама пришла!

– Я разве за этим пришла? – горько спросила я. За чем? За утешением, за теплом. За чувством, что кому-то нужна.

Ну вот. Нужна.

– Не за этим? Сама сказала, что тебе одиноко. Родоков дома нет, чего еще? Разве ты не на это намекала? – как-то агрессивно сказал Миша. – Или ты как эти, которые потрахались, а потом заяву катают? Так у меня денег нет, взять с меня нечего!

– Миш, хватит… – я попыталась накинуть полу халата на себя, чтобы не лежать с раздвинутыми ногами, но она оказалась вся в крови.

– Чего хватит? Сама шалава, а я виноват!