Глеб, отпусти!

Поймал губами крошечный розовый сосочек, пососал его, чувствуя под языком нежный вкус незрелой вишенки, а сам уже расстегивал ширинку, чтобы выпустить набухший, звенящий от похоти член. Прохладный воздух коснулся оголившейся головки, и я зашипел от резкого прилива потребности воткнуться им в женское, мягкое, влажное и пульсирующее. Рядом же, рядом лежит!

Потерся им о бедро Марианны, оставляя влажные следы смазки на девичьей коже.

– А… презерватив? – она кинула быстрый взгляд на полку над кроватью, где всегда россыпью валялись мои любимые японские гондоны, в которых чувствуешь чуть ли не лучше, чем без них.

– Ты же девочка еще, чистенькая, – пояснил я. Не хотелось тыкать в нее резиной в первый раз. Да и самому хотелось ощутить всю тесноту и узость в полной мере.

– А… как же…

– Кончать в тебя не буду, не бойся, – ухмыльнулся я. Надо же, весь вечер молчала, рот открыла, только испугавшись залететь. Неужто ей это страшнее всего остального, даже Олежки в качестве штурмана при лишении невинности?

А то ведь никогда не поздно его позвать! Он обычно не по этим делам, да и девка не в его вкусе. Но разве откажется оказать дружескую помощь вторым хуем на вылете?

Наивной Марьке это даже в голову не приходило, похоже. А зря… Ух, как мне хотелось временами натянуть Варвару аж на три члена сразу, чтобы распялилась на них как лягушка на соломинке и забыла, как принимают позы покрасивше в койке! Чтобы выла и захлебывалась, едва терпела и потом ценила мою, сука, нежность!

Навалился сверху меж раздвинутых худеньких бедер, оперся на локти. Она дрожала подо мной как олененок на тонких ножках, в помутневших было от алкоголя глазах снова плескался ужас. Член ткнулся пару раз между ног, почуял влагу и затвердел как каменный.

Я сгреб ее за шею, потянулся поцеловать, но она вдруг начала мотать головой и всхлипывать тоненько, без слов, от паники потеряв всякое человеческое соображение. Убирала губы, стоило мне коснуться их своими, колотила ладонями по плечам, то отталкивая, то цепляясь за них.

Я для нее был слишком большим, и не только членом. Она была распялена подо мной как цыпленок табака, ножки совсем раздвинуты и сладкое розовое раскрыто беспомощно.

Потерся всей длиной ствола о ее разведенные губки, пощекотал пушком головку и впился жестко и сильно в шею, оставляя засос-укус. Сам весь вздрогнул от колючей волны огня, продравшей позвоночник и скатившейся прямо в пах. Яйца подтянулись, толкнули вперед: ну же, давай, воткни этой малышке, чего ты ждешь!

Но сначала я хотел пометить ее всю. Каждый сантиметр нежной розовой кожи испятнать жесткими поцелуями, синяками от засосов, багровыми клеймами. Даже на груди оставил расползающееся пятно, царапнул сосок зубами и усмехнулся безжалостно, когда она пискнула.

Терпи, красавица. Ты входишь в мир женщин, в мир боли. Терпи. Теперь вся твоя жизнь будет терпением и болью.

Пора было уже, пора. Все ныло и просилось внутрь, в эту худенькую маленькую девочку. Попробовал ее пальцем, а она сухая. Вот черт. Ну ничего. Плюнул на пальцы, смочил головку, развел ее губки пошире и все равноо толкнулся внутрь.

Как в стену уперся. Она сжалась, заскулила. Напряглась вся так, что бедра стали деревянные, твердые и дыхание едва-едва грудь приподнимает. Положил руку ей на живот: показалось, что сейчас прощупаю даже свой хер, если чуть дальше толкнусь. И живот был каменный, напряженный.

Шлепнул:

– Расслабься! Больно будет!

Она только сильнее сжалась, скрюченными пальцами заскребла по моему плечу и дышать начала часто, коротко, со всхлипами, как перед истерикой.

Проверил, что туда вообще толкаюсь. Палец вошел, но с трудом, она прям сжала вся собой его и сухая как в Сахаре, но я все равно приставил туда же головку и надавил сильнее. Если есть дырка, значит туда можно попасть.

Марьяшка аж захрипела, поползла назад, отстраняясь от меня. Дернул обратно, уже больше злясь, чем желая. Придержал за бедро, второй рукой снова надавил на живот и, сжав зубы, попытался протолкнуть член внутрь сопротивляющегося дрожащего крупной дрожью тела. Она закричала вдруг в голос, будто я ее режу, заплакала, задыхаясь, тело выкрутили судороги, словно у нее эпилепсия. Стучалась своими костями о матрас, билась.

Сделал последнюю попытку разом воткнуться, чтобы закончить уже этот цирк, но дикий визг зазвенел в ушах, а она с такой силой выгнулась как при столбняке, что буквально сбросила меня с себя!

И тут же свернулась калачиком, всхлипывая и крупно дрожа.

– Хрен с тобой!

Плюнул, встал, глядя как она все туже и туже сворачивается, словно хочет и вовсе исчезнуть из мира.

Накинул на нее одеяло, переключил кондиционер на отопление и вышел из спальни, долбанув дверью об косяк.

Истеричка долбаная.

Глава 2. Приручение

Марианна

Больно и страшно. Я все трогала себя между ног, ожидая увидеть кровь или почувствовать что там просто дыра, продолбленная его огромным членом, который он пытался в меня запихнуть. Но пальцы были чистые и сухие. Просто очень болело там, в промежности, где только что незваным страшным гостем пытался ворваться озверевший вдруг Глеб, из внимательного и аккуратного вдруг превратившийся в одержимого маньяка. Он все совал и совал в меня, пытался проткнуть насквозь и боль была настолько сильной, что сил терпеть не оставалось. Даже когда я решила, что могу это пережить, могу закрыть глаза и потерпеть, пока он там возится, как делали все девчонки, как учили нас те, что постарше. Что мужчине это надо. Бывает приятно, но часто надо просто «дать».

Я готова была дать, но почему так невыносимо больно, мамочки!

Все говорят, что в первый раз просто до слез, но не настолько же!

Утыкаясь в подушку, я захлебывалась рыданиями, не понимая, как я смогу пройти через эту пытку. А ведь мне придется, вряд ли Глеб согласится оставить меня в покое. Страшно было, что он сейчас вернется и продолжит измываться над моим телом, но время шло, а в спальню никто не заходил. Я зажала ладонь между бедрами, прикрывая ею больное место, словно это могло помочь против огромного мужика, который придет и возьмет меня, если захочет.

Но время шло, а никто так и не явился, и я задремала, вздрагивая от каждого шороха, согревшись под теплым одеялом.

Проснулась, по ощущениям, днем. Выскользнула из-под одеяла, сбегала в туалет, почистила зубы пальцем и осторожно выглянула за плотные шторы окна. Солнце было высоко, суетливый город шумел: ездили машины, ходили люди. Мне был виден совсем небольшой кусочек дороги, но на нем происходило больше интересного, чем у нас в городе за неделю.

Усилием воли я оторвалась от окна, на цыпочках дошла до двери и прислушалась. Вроде бы никого. Ни шагов, ни голосом.

Но все равно вернулась в постель, нашла вчерашнее полотенце и замоталась в него. Как бы мне вчера ни хотелось, чтобы все кончилось как можно скорее, сегодня я об это позабыла и мечтала только о том, чтобы обо мне подольше не вспоминали.

Но мои молитвы не были услышаны. Еще не успела я заскучать и задуматься о том, чтобы поискать у Глеба в спальне какую-нибудь книгу, как ни смешно это звучит, как дверь приоткрылась и…

В спальню вошла женщина.

На вид ей было под пятьдесят, может, больше. Я не очень разбиралась, но она могла бы быть моей матерью или даже бабушкой. Крепкой такой бабушкой с очень недовольным выражением лица, прямо как у моей. На ней было простое синее платье с белым воротничком и пуговицами до середины груди.

Увидев меня, она скривилась:

– Чего лежишь? Давай, давай, вставай, пора уже!

Я оторопела. В смысле «вставай»? Зачем?

Почему? Кто она такая?

Между тем женщина деловито раздвинула занавески, приоткрыла окно, щелкнула пультом кондиционера и он перестал шуметь, зашла в ванную, включила воду и снова вышла оттуда с грудой полотенец в руках.

Оглядела орлиным взором комнату, наткнулась на меня, подошла и дернула то, в которое я была завернута:

– Дай сюда!

От шока я кое-как выпуталась из него, закрывшись одеялом, но она не собиралась оставлять меня в покое:

– Чего разлеглась? Все, твое время вышло, вали уже. Мне еще убираться тут.

– Я… не… – в голове путались мысли. – Буду тут!