Черчилль. Биография

Черчилль активнее других настаивал на том, что Британия должна сохранять свое господство на море. Вместе с тем он был убежден, что в наступающем финансовом году для этого достаточно заложить четыре новых линкора, оставив средства на страхование по безработице. Этот план уже был готов для представления в кабинете министров. Черчилль изложил его 11 декабря. Страховой взнос должен составлять 4 пенса в неделю. Страховка должна покрывать 15 недель нетрудоспособности в случае заболевания или травмы на производстве. Взнос должен распределяться следующим образом: 2 пенса выплачивает работник из своей зарплаты, по одному пенсу – работодатель и государство. В дальнейшем он предлагал изменить финансовую составляющую с тем, чтобы работник и работодатель платили по 2 пенса и еще полтора пенса выплачивало государство. Непосредственными бенефициарами его предложения могли бы стать три миллиона рабочих, занятых преимущественно в кораблестроении и машиностроении.

Чтобы страхование по безработице не было сорвано встречным иском сторонников строительства большого флота, Черчилль поддержал возражения Ллойд Джорджа против соображений Маккенны обилием статистических данных. «Я кельт, – написал ему Ллойд Джордж после заседания кабинета министров, – и вы простите меня, если скажу, что, пока вы громили эскадрон Маккенны, я живо представил, как ваш отец с гордостью смотрит на то, как умело и решительно его блестящий сын одерживает победу в деле, которому он посвятил всю свою жизнь и карьеру».

Сначала Асквит поддержал строительство шести новых линкоров в 1909 г. Он сердито писал жене: «Черчилль и Ллойд Джордж совместными махинациями собрали всю либеральную прессу в один лагерь. Оба смутно намекают на собственную отставку (что есть блеф), хотя были моменты, когда я готов был уволить обоих». Споры продолжались четыре месяца, после чего сам Асквит предложил, как и хотели Черчилль с Ллойд Джорджем, заложить в 1909 г. только четыре новых линкора. Он успокоил сторонников большого флота тем, что в следующем году будет заложено еще четыре.

Военно-морской флот не пострадает от такого решения, предполагал Черчилль. Но «битва за дредноуты» снабдила его противников из консервативного лагеря новым оружием. Критики даже не подозревали о предложениях, сделанных им на заседании подкомитета национальной обороны 25 февраля 1909 г. Тогда впервые был поднят вопрос об аэронавигации. У одного из родоначальников самолетостроения Ч. С. Роллса поинтересовались возможностью использования самолетов Райта в военных целях. Но Черчиллю этого было мало. Как зафиксировали в секретном отчете об этом заседании, «мистер Черчилль считает, есть опасность, что эти предложения сочтут слишком дилетантскими. Проблема использования аэропланов – проблема особой важности, и мы должны связаться с мистером Райтом и воспользоваться его знаниями». С этого времени Черчилль станет пристально интересоваться развитием авиации, посещать ежегодные авиашоу в Хендоне, заведет дружбу с авиаторами и будет всячески поддерживать их во всех начинаниях и экспериментах.

В то же время Черчилль был по-прежнему занят социальными реформами. В письме Асквиту после Рождества 1908 г. он объяснял, что в связи с трудностями, возникшими из-за включения в страховку по безработице инвалидности, он в первую очередь займется организацией бирж труда. Кроме того, ему хотелось видеть какую-нибудь форму государственного контроля над железными дорогами, который должен обеспечить защиту интересов предпринимательства. «Но самое главное, – писал он, – мы должны смотреть вперед и разработать жесткие скоординированные планы на ближайшие два года. Должна быть разработана социальная политика, которую одобрят обе палаты и которая должна оставить нестираемый след в истории страны». Среди законопроектов, которые он готовил, был и направленный против злоупотребления низко оплачиваемым трудом. «Меня это волнует лично, – пояснял он Асквиту, – и, надеюсь, страну тоже волнует. Во всяком случае, я уверен, что эта нелегкая работа должна быть сделана, и сделать ее должны именно мы».

Во втором письме Асквиту, за три дня до Нового года, Черчилль настаивал: «Есть возможность поддержать волонтерские организации, занимающиеся улучшением социальных условий. Менее десяти миллионов фунтов в год, и не на облегчение положения, а лишь на создание механизмов дадут возможность бедноте почувствовать, что они живут в совсем другой Англии». Сферой, в которой он хотел облегчить условия существования бизнеса, было банкротство мелких предприятий. Зимой он организовал конференцию в Министерстве торговли по изучению французского законодательства, которое продвинулось в этой области значительно дальше, чем британское. Один из присутствующих, Джон Бигэм, известный адвокат, позже изумлялся, насколько глубоко Черчилль погружен в тему. Но впечатление на него произвели, как он отмечал, «не только знания, но его энергия и широта взглядов – качества, с которыми он мог бы стать первоклассным адвокатом в суде».

Зимой Черчилль начал убеждать Асквита заняться разработкой законодательства в области страхования по безработице и инвалидности. К его разочарованию, Асквит решил отложить это до следующей сессии из-за сложностей, связанных с определением «длительная инвалидность». Из-за этой отсрочки план страхования, над которым так упорно трудился Черчилль, был представлен Ллойд Джорджем, который заработал на этом репутацию. Несмотря на эту неудачу, весной он разработал еще два законопроекта – билль о комиссиях по найму, направленный против злоупотребления неквалифицированным и низко оплачиваемым трудом, и билль о биржах труда. В основе обоих законопроектов, пишет он Асквиту 12 января, лежит «та же самая идея, что и у немцев, – совместное и равное представительство работодателей и трудящихся плюс опытный и беспристрастный участник».

На следующий день после этого письма Черчилль выступал в клубе Либеральной партии в Бирмингеме. «Куда бы ни упал взгляд реформатора, – говорил он, – повсюду он видит страдания, которые можно предотвратить и даже вообще устранить. В то время как «авангард» британского общества пользуется всеми удовольствиями в любом возрасте, наш «арьергард» вынужден бороться за жизнь в условиях хуже варварских. Главные надежды британский народ связывает с изменениями в общественной, а не в политической жизни, – говорил Черчилль. – Люди практически ежедневно видят вокруг картины разного рода страданий, с которыми не может смириться чувство гуманности или справедливости. Люди спрашивают: «Почему так мало сделано?» И они требуют, чтобы делалось больше». Призыв к изменению социальной политики Черчилль повторил 5 февраля в Ньюкасле. «Цель новой социальной политики, – говорил он, – дать народу участвовать в правительстве, открыть возможности карьерного роста талантливым людям всех классов, укрепить связи широких масс с органами власти». Через месяц он представил в правительство билль о комиссиях по найму. По его мысли, новые комиссии, в которых будут работать специальные инспекторы, должны иметь полномочия предъявлять иски работодателям, эксплуатирующим рабочих. «Под эксплуатацией, – писал он, – следует понимать либо оплату труда ниже минимума, установленного Министерством торговли, либо условия, наносящие вред физическому и социальному состоянию».

В отдельном законопроекте Черчилль прописал принципы, определяющие минимальный уровень заработной платы и право на перерыв для отдыха и приема пищи. Второе чтение этого законопроекта состоялось 28 апреля. Прямо с министерской скамьи Черчилль написал Клементине: «Прекрасно восприняли, будет принят единогласно. Бальфур отнесся очень благожелательно, и все возражения рассеялись». Законопроект был принят подавляющим большинством. После этого Черчилль представил билль о биржах труда. «Современные средства транспорта и коммуникаций, – заявил он в палате, – как никогда ранее связали страну в единое целое. Только труд не пользуется выгодами от такой усовершенствованной организации. Необходимо избавить людей от необходимости скитаться в поисках работы. Более двух сотен бирж труда будут предоставлять информацию о том, где есть работа и для каких профессий. Биржи труда и страхование от безработицы, которое еще следует принять, станут как муж и жена, взаимно поддерживающие друг друга».

Один из ведущих лейбористов назвал предложение Черчилля «одним из самых перспективных, какие я слышал за все время работы в парламенте». Этим летом на ряде встреч с представителями профсоюзов и работодателей Черчилль объяснял, что роль комиссий по найму будет заключаться в разрешении споров и поиске компромиссов. Работодатели не смогут использовать биржи труда для найма штрейкбрехеров в случае забастовок. Биржи создаются только для поиска работы трудящимися и для облегчения поиска рабочих работодателями.

Погруженный в законотворческую деятельность Черчилль находил время следить и за подготовкой своего нового дома на Экклстон-сквер, 33. Клементина, ожидавшая первенца, бульшую часть времени проводила в Бленхейме. Ее муж уделял внимание даже мельчайшим деталям их нового лондонского жилища. «Прибыла мраморная ванна, – писал он ей. – Твое окно открывается вверх – отличное изобретение. Все книжные шкафы на местах (я заказал еще два для боковых окон в алькове). Столовая сверкает сливочно-белым. Большую комнату оклеили обоями. Работы в ванной успешно продвигаются».

1 мая невестка Черчилля леди Гвенделин родила сына. Его назвали Джон Джордж. Клементина должна была родить через два месяца. «Моя дорогая птичка, – написал ей Черчилль, – это счастливое событие станет для тебя не только радостью, но и придаст тебе храбрости. Хотя я предпочел бы избежать этого, поскольку тебе придется пережить тяжелое испытание и боль. Но обстоятельства сильнее нас, и из страданий родится радость, а после временной слабости появятся новые силы».

Будучи майором гусарского полка ее королевского величества, Черчилль принял участие в ежегодных учениях оксфордширских йоменов. На следующий день после тактических занятий он пишет жене: «Эти вояки зачастую не в состоянии понять простых истин, лежащих в основе взаимодействия воинских частей». По поводу «галопирующих псевдосолдат», участвующих в учебном бою, который проводили восемь йоменских полков, он продолжает: «Знаешь, я бы с гораздо бульшим удовольствием потренировался в управлении крупными силами. Я вполне уверен в своих способностях. Лучше всего я разбираюсь в тактических комбинациях. Конечно, во мне говорит глупое тщеславие, но ты не будешь смеяться надо мной. Уверен, я понимаю суть дела, но, боюсь, при нынешнем положении вещей у меня не будет шанса».

Впрочем, летом все мысли Черчилля были заняты другой войной – войной против бедности, как писал он Ллойд Джорджу. Размышляя над различными проблемами законодательства в социальной сфере, в том числе предложенными им самим, он пришел к выводу: «Для защиты нашей страны от бедности и безработицы мы должны создать механизм примерно такого же рода, какой существует в комитете национальной обороны для защиты от иностранной агрессии». Черчилль предложил создать для этого специальный комитет под началом министра финансов. Он полагал, что это единственный способ обеспечить легкое, плавное и быстрое решение всех вопросов, и поможет избежать лишних расходов, трений и недосмотров и обеспечить непрерывность социальной реформы.

11 июля Клементина родила дочь Диану, и Черчилль на время забыл и о политике, и о парламенте. Роды оказались довольно тяжелыми, и Клементина очень ослабела. Черчилль делал все возможное, чтобы обеспечить ей комфорт. Для восстановления он нашел ей удаленное от лондонской суеты место. Впрочем, через три недели после рождения дочери он уже снова оказался в центре конфликта, на этот раз в угледобывающей промышленности. Забастовка грозила парализовать производство. «За последние двое суток мы вели переговоры двадцать часов, – рассказывал он матери, – и сомневаюсь, что удовлетворительный результат был бы достигнут без моего участия».

«Насколько я могу судить, – писал Черчиллю сэр Эдвард Грей после того, как конфликт был улажен, – для заключения соглашения оказались необходимы ваша твердость, авторитет и проницательность. Я вижу в этом реальную службу обществу в ее лучшем виде». Поздравления ему прислали также Эдуард VII и Асквит. «Это была большая победа, – сообщил Черчилль матери. – Очень необходимая и своевременная». Однако в этот самый момент возникла опасность кризиса, угрожающего всем планам социальных реформ. Консерваторы из палаты лордов заявили о намерении забаллотировать бюджет Ллойд Джорджа, который уже был принят в палате общин подавляющим большинством.

Поначалу Черчилль отнесся к этому спокойно. «Никогда не видел, чтобы люди вели себя настолько глупо, как эти герцоги и герцогини, – писал он матери. – Один за другим выступают за сокращение благотворительности и пенсий, стремясь ограбить пожилых рабочих и пенсионеров. Они завывают и причитают, что им придется платить, словно их разоряют».

Реформистским планам Черчилля наряду с перспективой отклонения бюджета угрожала опасность и другого рода – международный конфликт. В конце августа у него состоялся продолжительный разговор с послом Германии в Лондоне графом Меттернихом. Он заявил послу, что «существенное наращивание Германией своих военно-морских сил вызывает глубокую обеспокоенность всех партий и слоев общества. Нет смысла закрывать глаза на реальные факты, поскольку народ и правительство глубоко заинтересованы в укреплении атмосферы доверия и дружбы между нашими странами, а это находится под угрозой, пока Германия непрерывно увеличивает военно-морскую мощь».

Осенью Клементина все еще восстанавливала пошатнувшееся здоровье в Саутуотере, близ Брайтона. После этих родов она всю жизнь будет испытывать приступы упадка сил, осложняемые нервными стрессами. Муж всегда рекомендовал ей больше отдыхать и не взваливать на себя домашние хлопоты. Он регулярно присылал ей отчеты о семейных и личных делах. «У Дианы все хорошо, – писал он в конце августа с Экклстон-сквер, – но нянька дуется на меня, словно я постоянно вмешиваюсь не в свои дела».

6 сентября, пока Клементина находилась в Саутуотере, Черчилль выступил в Лестере против намерений палаты лордов забаллотировать бюджет. Он говорил об опасности усиления классовой борьбы в случае, если бюджет и все, ради чего он принимается, будет отвергнуто: «Если мы продолжим вести себя беспечно, как прежде, если самые богатые продолжат наращивать состояния, а самые бедные продолжат погружение в безнадежную нищету, в таком случае нас ничего не ждет, кроме ожесточенной борьбы, роста беспорядков и, следственно, бесполезной траты человеческих сил и потери нравственности».

Король пришел в такое негодование от этих слов, что его личный секретарь опубликовал протест в Times – случай беспрецедентный по тем временам. «Они с королем, видимо, взбесились», – прокомментировал Черчилль.

Из Лестера Черчилль отправился в Суиндон, чтобы присутствовать на маневрах британской армии. Во время поездки он не забывал поддерживать жену. «Дорогая Клемми, – писал он, – старайся набраться сил. Пусть накапливаются. Не пускай это на самотек. Помни два правила: гуляй не больше полумили и без риска простудиться. Осенью нам предстоит много дел. Если будут выборы, тебе придется играть важную роль». Черчилль понимал сложность, какую создает и будет создавать в дальнейшем его политическая жизнь во взаимоотношениях с женой. «Я настолько сосредоточен на политике, – объяснял он ей, – что порой чувствую себя невыносимо скучным для всех, кто этим не занимается. Мне доставляет огромную радость приносить тебе счастье, и очень хочется быть более интересным. Однако самое лучшее – быть самим собой. Потом ты поймешь, что имеешь дело с занудным эгоистом».

В компании Эдварда Марша и кузена Фредерика Геста Черчилль осенью побывал на маневрах немецкой армии. В Меце он посетил места сражения при Гравелоте, где французы в августе 1870 г. потерпели поражение во время Франко-прусской войны. «Сотни солдатских могил, и все очень хорошо ухожены, – писал он Клементине. – По ним видны все боевые действия».

Направляясь в Страсбург, столицу немецкой провинции Эльзас, Черчилль написал ей: «Год назад у меня появилась моя любимая белая кошечка, и я надеюсь и молюсь, чтобы у тебя не было повода – даже смутного или тайного – пожалеть об этом. Сейчас звонят колокола старого города, и они вызывают в моей памяти колокольный перезвон и толпу радостных людей, которые приветствовали нашу свадьбу. Прошел год, и если он не принес тебе идеальной радости, какую рисует воображение, то, во всяком случае, принес чистый яркий свет счастья и кое-какие важные события. Моя драгоценная и любимая Клемми, самое мое заветное желание – проникнуть еще глубже в твою душу и сердце и свернуться клубочком в твоих любимых руках. Мне очень хорошо с тобой, и я не имею ни малейшего намерения это скрывать». В письме Черчилль писал и о дочери: «Интересно, какой она вырастет, будет ли она счастлива. У нее должны быть редкие качества души и тела. Но это не всегда означает счастье или покой. Впрочем, я уверен, для нее сияет яркая звезда». Это были трагически пророческие слова. Много ярких звезд сверкало для Дианы, но счастье ускользало от нее.

Из Страсбурга Черчилль на автомобиле отправился во Франкфурт. «Очень долгий путь протяженностью 220 километров, последние три часа в темноте под дождем, – написал он Клементине. – Странно, что кому-то может это нравиться, хотя в автомобиле возникает какое-то ощущение независимости, о котором я никогда не подозревал в поезде». По дороге через Германию на него большое впечатление произвели бесчисленные мелкие фермы, отсутствие огороженных парков и крупных поместий. «Все это дает понять, – писал он, – с какой страшной запущенностью и тяготами мирится наш бедный народ. Родовые поместья с парками, раскинувшиеся чуть ли не впритык друг к другу, буквально душат деревни и производство. Во Франкфурте я видел местные биржи труда и теперь не сомневаюсь, что сделал огромное дело с этими биржами. Честь внедрения их в Англии – сама по себе большая награда».

Вечером 14 сентября Черчилль добрался до Вюрцбурга. На следующий день он наблюдал за маневрами пяти армейских корпусов и трех кавалерийских дивизий германской армии. «У меня прекрасная лошадь из императорских конюшен, – рассказывал он Клементине. – Я могу ездить с эскортом куда хочу. 15 сентября имел краткую беседу с императором, который добродушно подтрунивал над социалистами. Вечером за ужином формально и отрывисто на ломаном французском удалось поговорить с прусским генералом и баварским военным министром. Что касается германской армии – это страшная машина. Они способны совершать переходы по тридцать пять миль в сутки. Количественно их словно песка в море, и при этом у них все удобства. Заметен полный разрыв между двумя частями германского общества – между империалистами и социалистами. Их ничто не объединяет. Это две разные нации. У британцев очень много оттенков, – писал Черчилль, – здесь же только черный и белый (прусские цвета). Думаю, лет через пятьдесят мир станет мудрее и лучше. Мы этого не увидим, но наша дочь будет блистать на более счастливой сцене. Как легко люди могут все изменить к лучшему, если только будут действовать заодно. Как бы меня ни привлекала и ни восхищала война, – продолжал он, – с каждым годом все глубже чувствую – и утверждаю сейчас, когда вокруг бряцают оружием, – что все это просто мерзость, безнравственность, глупость и варварство». Один день, проведенный на маневрах, подтвердил его предчувствия.

Черчилль рассказывал, что в последний день снова встретился с императором: «Он был очень дружелюбен: «мой дорогой Уинстон и т. д.», но мне все это было безразлично – так, минутный разговор и больше ничего. Дольше беседовал с турецким представителем Энвер-пашой, младотурком, который совершил революцию. Очаровательный парень, очень симпатичный и чрезвычайно способный. Мы сразу подружились». Через пять лет Черчилль лично обратится к Энверу, который станет к тому времени военным министром Турции, с просьбой не вступать в войну на стороне Германии, но тщетно.

Пока Черчилль был в Германии, Клементина отправилась с Асквитом на политическое собрание в Бирмингем. «Мы вышли через боковую дверь, – сообщала она мужу на следующий день. – Стюард крикнул в толпу: «Здесь миссис Черчилль!» – и они все приветствовали Мопса. Два мальчика сунули головы в коляску и сказали: «Передайте ему нашу любовь». Простой народ любит тебя и доверяет абсолютно. Я очень горжусь тобой».

Из Вюрцбурга Черчилль поехал на поле битвы при Бленхейме – место, где его далекий предок одержал триумфальную победу над французами в 1704 г. Вернувшись в Британию, Черчилль снова оказался на переднем крае борьбы либералов с палатой лордов. 16 октября он выступил перед избирателями в Данди, после чего сообщил Клементине: «Я нашел всех бодрыми и готовыми к борьбе. Но неприятностей все равно много. Вчера утром едва успел съесть половинку копченой сельди, как из нее вылез огромный червяк! Сегодня на обед не нашел ничего лучшего, чем блинчики. Вот такие испытания приходится переживать великим и добрым людям, которые служат отечеству! Зато со здоровьем неплохо. Спал в поезде как убитый без всякого веронала. Безусловно, это верный признак крепких нервов и хорошего самочувствия». Заботясь о здоровье Клементины, он советовал: «Моя милая кошечка, главное для тебя – набираться сил. В некоторых обстоятельствах животная тупость необходима. Жаль, что тебя нет со мной, но уверен, в будущем ты не пожалеешь об этом отдыхе».

Клементина несколько недель отдыхала в отеле в Суссексе, в графстве Кроуборо. «Жаль, что ты привязана к этому Кроуборо, – написал ей Черчилль 25 октября. – Как мне хочется взять тебя на руки – всю такую прохладную и блестящую после ванны». В то же время он был занят новой книгой – сборником выступлений о социальной политике, сделанных им за последние три года. Книга вышла из печати через месяц под названием «Либерализм и социальная проблема» (Liberalism and the Social Problem). Через три недели появился еще один сборник его избранных речей – «Права народа» (The People’s Rights).

Под впечатлением от визита в Германию Черчилль 3 ноября изложил перед кабинетом свои мысли о немецком флоте. «Для их военно-морской экспансии практически не существует преград, – сказал он, – за исключением денег. Это существенно. Они переживают тяжелый экономический кризис. Будет он ликвидирован умеренностью или насилием? – задавался вопросом Черчилль. – Куда будет направлена политика германского правительства – на успокоение или на внешнюю авантюру? Несомненно, пока оба пути открыты. Какое бы решение ни приняло правительство Германии, оно должно быть принято в ближайшее время. Если оно будет мирным, это сразу станет очевидно, и наоборот».

При поддержке Асквита Черчилль подготовил речь, с которой собирался выступить в Бристоле 14 ноября, за неделю до обсуждения бюджета в палате лордов. Клементина поехала с ним. Как только они вышли из вагона поезда, молодая суфражистка Тереза Гарнет выбежала вперед и попыталась ударить Черчилля по лицу собачьей плеткой. Защищаясь, он схватил ее за руки. Она стала толкать его к краю платформы. В этот момент поезд медленно двинулся. Перебравшись через гору сумок, Клементина успела схватить мужа за пальто и оттащить от края платформы. Суфражистку задержали члены организационного комитета, после чего ее сразу же арестовали. Когда полицейские уводили ее, она крикнула Черчиллю: «Скотина, почему ты не уважаешь британских женщин?»

Пораженный инцидентом, Черчилль тем не менее в этот же день произнес сильную речь против палаты лордов. «Лорды-консерваторы, – заявил он, – были фракцией гордых тори, которые считали себя единственными, достойными служить короне. Они считали правительство не более чем приложением к их состояниям и титулам. Им невыносимо видеть правительство, опирающееся на средний и рабочий классы. Все, чего они могут добиться, если, конечно, сойдут с ума, – подложить булыжник на рельсы и пустить под откос поезд государства. Именно это, как нам говорят, они и намерены сделать».

Черчиллю ответил его давний противник лорд Милнер. Он заявил: «Долг лордов – голосовать против бюджета, и к черту последствия». Призыв Милнера был услышан. 30 ноября, в день тридцатипятилетия Черчилля, лорды отклонили проект бюджета 350 голосами против 75. Через четыре дня Асквит назначил перерыв в работе парламента, и началась предвыборная кампания. Лозунгом либералов, в том числе внука герцога Мальборо, стал: «Лорды против народа».

Глава 11

Министр внутренних дел

В ходе всеобщих выборов Черчилль опять возглавил либералов против лордов. Выступая в шотландском городе Левен, он охарактеризовал бывшего министра иностранных дел лорда Лэнсдоуна как «представителя исчерпавшей себя, устаревшей, анахроничной ассамблеи, пережитка феодальных отношений, абсолютно утратившей свой изначальный смысл, давно выдохшейся силы, которой требуется один решительный удар избирателей, чтобы покончить с ней навсегда». Выступая в Ланкашире, он также чрезвычайно энергично излагал позицию либералов. «Ваши речи от начала и до конца, – написал ему Асквит, – совершенство. Они сохранятся в истории».

Результаты выборов были объявлены 15 февраля 1910 г. Либералы удержались у власти, но с минимальным преимуществом: 275 мест против 273 у консерваторов. Баланс сил вновь стали определять ирландские националисты, получившие 84 места. Лейбористы с 42 голосами опять оказались самой малочисленной партией, представленной в парламенте. Черчилль победил в своем Данди с тем же преимуществом, что и на предыдущих выборах, набрав более девяти тысяч голосов.

В день объявления результатов Черчилль дал согласие занять высокий пост министра внутренних дел и принять ответственность за полицию, тюрьмы и заключенных. Только Роберт Пиль, основатель муниципальной полиции, занимал этот пост в более раннем возрасте – в тридцать три года. Перспективы новой работы преисполнили Черчилля «восторгом и возбуждением, – как позже вспоминала Вайолет Асквит. – У него под началом будет прекрасная армия полицейских сил, но в основном его занимала судьба их жертв – преступников. Его собственный опыт пребывания в неволе сделал его, так сказать, «другом заключенных», и его мозг кипел планами по облегчению их судьбы». «Они должны иметь пищу для ума, – постоянно говорил Черчилль. – Много книг, чего мне в свое время не хватало больше всего, за исключением, разумеется, возможности выбраться из того проклятого места. Полагаю, я должен многое исправить!»

С первых дней пребывания на посту министра внутренних дел Черчилль занялся разработкой полноценной реформы пенитенциарной системы. 21 февраля, через шесть дней после вступления в должность, он отправился на премьеру пьесы Голсуорси «Правосудие» в Театре принца Йоркского. Он пригласил с собой Ивлина Рагглс-Брайса, председателя комиссии по делам тюрем, назначенного на эту должность Асквитом пятнадцать лет назад, – активного сторонника одиночного заключения. Пьеса содержала серьезные обвинения против одиночного заключения и произвела большое впечатление на Черчилля. Однако, как он объяснял позже своему постоянному заместителю сэру Эдварду Трупу, он также осознал важность «создания в первый период тюремной жизни строгой дисциплины, чтобы осужденный осознал пропасть между тем миром, который он покинул, и тем, в котором ему суждено пребывать».

Через два месяца Черчилль объявил, что одиночное заключение должно быть сокращено до одного месяца для лиц, впервые совершивших преступление, и промежуточного периода в три месяца для рецидивистов. Когда стали известны новые правила, Голсуорси написал его тетушке Леони: «Меня всегда восхищали его качества – смелость, и способности, и гибкость ума, что весьма редко встречается среди политиков. Теперь я понял, что у него есть сердце, причем очень гуманное. Думаю, он далеко пойдет, и тем дальше, чем лучше сохранит в себе бойцовские качества».

В марте Черчилль провел разделение, доселе не существовавшее, между уголовными и политическими преступниками. Этот шаг сразу же положительно сказался на судьбе многих заключенных суфражисток. «Правила, годные для преступников, осужденных за мошенничество, жестокость или подобные преступления, – разъяснял он в палате общин, – не должны применяться к людям, чьи проступки, хотя и достойные всяческого осуждения, ничем не угрожают личности».

Черчилль пытался организовать библиотеки для заключенных. Комитет, который он назначил для рассмотрения этого вопроса, рекомендовал взять в качестве образца каталог публичной библиотеки. Однако главной целью пересмотра существующей системы было сокращение тюремных сроков, которые Черчилль считал чрезмерными. По этому поводу он вел оживленную переписку с департаментами своего министерства, внимательно изучал конкретные случаи и часто выражал неудовлетворение судьями. Комментируя приговор к десяти годам каторжных работ за содомию, он направил записку своим подчиненным: «Заключенный уже имел два серьезных срока по семь лет каторжных работ – один за кражу лаймового сока, другой за кражу яблок. Не исключено, что он приобрел свои неестественные наклонности именно в тюрьме».

Черчилль полагал, что необходимо установить верхний предел срока наказаний. «Только редкие и особо отягчающие обстоятельства, – писал он, – должны быть основанием для вынесения приговора на срок более десяти лет каторжных работ за преступления, не связанные с угрозой жизни. Например, в тех случаях, когда богатство систематически используется для развращения несовершеннолетних; где жестокость привела к инвалидности или где есть доказательства постоянного участия человека в преступной деятельности, – там предел может быть повышен. Но для отдельных актов жестокости, даже таких, как изнасилование, и для других серьезных преступлений наказание в виде семи лет каторжных работ может, как мне кажется, быть верхним пределом». 3 июля, в ходе подготовки реформы, нацеленной на сокращение количества осужденных, Черчилль писал своим советникам: «Я безусловно не соглашусь нести ответственность за какую-либо систему, которая может быть использована для отягощения Уголовного кодекса». 20 июля он представил проект реформы в палате общин. Одной из его задач была отмена автоматического тюремного заключения за неуплату штрафов. «Хочу, чтобы палата осознала, насколько несправедлива эта статья, – говорил он. – Государство не получает штраф. Человека сажают в тюрьму, возможно, впервые – это для него тяжелое переживание. Ради четырех-пятидневного заключения он подвергается всем тем же формальным процедурам, которые применяются к преступникам, получившим большой срок или каторжные работы. Его фотографируют, берут отпечатки пальцев и т. д. Весь этот мучительный процесс происходит так же, как в случае длительного заключения какого-нибудь злодея».

Черчилль хотел ввести принцип «срок платежа». За год до того, как он стал министром внутренних дел, 95 686 человек отсидели в тюрьме по четыре-пять дней за невозможность уплатить штраф. Только из-за чрезвычайно плотного графика работы парламента эта реформа была отложена и принята лишь в 1914 г. За пять лет действия нового правила количество людей, отбывающих срок за неуплату штрафов, сократилось до пяти тысяч. Большинство тех, кто попадал в тюрьму, были оштрафованы за пьянство. Их количество сократилось с 62 822 человек в 1908–1909 гг. до двух тысяч в 1919 г.

Следующая реформа Черчилля была направлена на сокращение количества молодых арестантов. Каждый год за решеткой оказывалось более пяти тысяч человек в возрасте от шестнадцати до двадцати одного года. Это он собирался изменить. Ни один молодой человек, по его мысли, не должен сидеть в тюрьме, кроме тех, кто неисправим или совершил серьезное преступление. «Тюремное заключение для молодых людей – бесполезное дело, – пояснял Черчилль королю в одном из писем, которые по традиции министр внутренних дел направлял монарху, информируя его о событиях в парламенте. – Необходимо внедрение системы исправительных работ, физического труда, хотя и неприятного, но полезного для здоровья, который можно организовать в любом полицейском участке. Ни один молодой человек не должен направляться в тюрьму просто ради наказания. Каждый приговор должен выноситься с целью помочь ему вернуться к нормальной жизни. Он должен быть скорее дисциплинарным, воспитательным, нежели карательным».

Отстаивая в палате общин сокращение тюремного срока для молодежи, Черчилль обращал внимание парламентариев на то, что это распространяется преимущественно на сыновей представителей рабочего класса. Сыновья представителей высшего общества в дни своей буйной молодости, в Оксфорде или Кембридже, совершают множество правонарушений, которые не влекут за собой и малейшего наказания, в то время как за подобные действия сыновей рабочих сажают в тюрьму. Когда Черчилль стал министром внутренних дел, в английских тюрьмах находилось 12 376 молодых людей в возрасте до 21 года. К 1919 г. их число сократилось до четырех тысяч. Однако план Черчилля по внедрению исправительных работ, который поддержали и полиция, и лорд – главный судья, не выдержал проверки чиновниками министерства. Принципы, которые он хотел внедрить, осуществятся лишь в 1948 г., когда будет принят билль об уголовном судопроизводстве.

В основе тюремной реформы Черчилля лежало отчетливое понимание сущности наказания с точки зрения заключенного. Выступая в парламенте, он объяснял: «Мы не должны забывать, что даже при улучшении материального обеспечения тюрем, при создании нормального температурного режима, при наличии здорового питания, необходимого для поддержания сил, врачи, священники и посетители приходят и уходят, а осужденный остается – лишенный всего того, что свободный человек называет жизнью. Мы не должны забывать, что все улучшения, которые успокаивают нашу совесть, никак не изменяют его положения».

Затем Черчилль изложил парламенту фундаментальные принципы, которые, по его мнению, должны лежать в основе пенитенциарной системы любой прогрессивной страны: «Отношение общества к преступности и преступникам – один из наиболее безошибочных тестов на цивилизованность страны. Спокойное и непредвзятое признание прав обвиняемых, даже осужденных за преступления против государства, желание и стремление вернуть к активной жизни всех тех, кто заплатил за преступление наказанием, неустанные усилия в поисках целительных и восстановительных процессов и неколебимая вера в то, что в душе каждого человека, если вглядеться, хранится сокровище, – это то, что свидетельствует о запасе духовных сил нации и является знаком и подтверждением ее добродетельности».

Этим летом Черчилль предложил еще несколько изменений, которые были реализованы, пока он находился на посту министра внутренних дел. Одним из новшеств стала организация развлечений в тюрьмах. В каждой тюрьме теперь четыре раза в год стали устраивать лекции или концерты. «Эти несчастные люди, – писал он королю, – должны иметь возможность о чем-то думать, чем-то разрушать монотонность существования». Специальные условия также были созданы для пожилых и слабоумных заключенных.