Черчилль. Биография

Клементина в это время ждала второго ребенка. Узнав, что она, скорее всего, не сможет присутствовать на коронации в Вестминстерском аббатстве, король предложил ей билет в собственную ложу, чтобы она могла с комфортом наблюдать церемонию. 28 мая, менее чем за месяц до коронации, она родила сына. Его назвали Рэндольфом – в честь деда.

Уже через два дня после рождения сына Черчилль в палате общин обрушился с критикой на судей, которые, по его мнению, несправедливо относились к профсоюзам. Черчилль говорил: «Цель – освободить профсоюзы от унизительных судебных тяжб, в которые их постоянно втягивают, и дать им свободно развиваться без бесконечных проверок и неуверенности в завтрашнем дне из-за частых судебных процессов. Все последние годы профсоюзы стараются запутать, унизить, задергать; каждый их шаг подвергался проверкам и таким судебным решениям, которые приводили в изумление лучших юристов страны. Там, где затрагиваются классовые и партийные интересы, уже невозможно не обращать внимания на то, что суды не пользуются доверием народа. Напротив, очень большое количество населения уверено, что они, может быть, и подсознательно, но предвзяты». Со скамей консерваторов немедленно раздались крики «Нет!» и «Возьмите свои слова обратно!». Политические противники Черчилля не могли допустить, чтобы эти обвинения были забыты, и 3 июня Spectator охарактеризовал их как «глубоко прискорбные и вредные». А Черчилль тем временем наслаждался отцовством. «Меня очень многие поздравляют с рождением сына, – написал он Клементине из лагеря оксфордширских гусар в Бленхейме. – А поскольку отсутствие ревности облагораживает мою природу, все поздравления складываю к твоим ногам».

Еще до рождения Рэндольфа родители называли его между собой «чамболли». «Моя драгоценная кошечка, – писал Черчилль жене, – надеюсь и верю, что ты ведешь себя хорошо, не сидишь и не напрягаешься. Поправляйся, набирайся сил и наслаждайся той радостью, которую, я уверен, доставило тебе это событие. Чамболли должен заниматься своим делом и помогать тебе с молоком, так и передай ему от меня. В его возрасте жадность и даже свинство за столом считаются достоинствами».

22 июня состоялась коронация Георга V и королевы Марии. Черчилль с Клементиной приехали на церемонию вместе. «Все восхищались, – позже писал он ей. – Уверен, ты будешь долго вспоминать об этом и рассказывать детям, чтобы это стало семейной традицией, которую они передадут тем, кого мы не увидим». После напряженного дня Клементина уехала отдохнуть на побережье. Черчилль остался в Лондоне. 28 июня он пригласил на ужин в «Кафе-Рояль» Ллойд Джорджа. «Он рассыпался в комплиментах тебе, – писал Черчилль жене, – говорил, что ты – мое спасение и что твоя красота – самое малое из твоих достоинств. Мы продлили договор о сотрудничестве еще на семь лет».

Неделей позже Черчилль принял участие в королевской процессии в Сити и обратно через Северный Лондон. «Разумеется, – сообщал он Клементине, – на всем пути меня приветствовали, а в некоторых местах яростно освистывали. Я ехал в карете с герцогиней Девонширской и графиней Минто. Это было несколько неловко для обеих, поскольку они тори. Они впали в отчаяние, когда приветственные крики стали особенно громкими, но немного приободрились у Мэншн-хауса, где собрались самые враждебные мне демонстранты. Впрочем, дамы были очень вежливы, хотя немного нервничали. Я не реагировал на приветствия и вообще не обращал внимания на толпу».

Этим же вечером Черчилль ужинал в Другом клубе. Приглашенным гостем был Китченер, который отправлялся специальным представителем Британии в Египет. «Моя драгоценная, – продолжал он в письме Клементине, – я приеду к тебе в субботу, возьму машину от Уолтон-Хит и успею к ужину. На следующий день буду инспектировать пехоту. Буду очень рад тебя увидеть. В доме без тебя очень тихо. С удручающей скоростью превращаюсь в холостяка».

Через четыре дня после коронации в палате общин консерваторы вновь ополчились на Черчилля. Альфред Литтлтон, бывший министр по делам колоний, заявил, что тот «имеет недостаток, который никогда не был характерен для Министерства внутренних дел и который, я думаю, в целом не одобряют англичане, – постоянные апелляции к галерке». Недовольство Литтлтона вызвало недавнее решение Черчилля выпустить из тюрьмы семь юношей. Напоминая о других случаях, когда Черчилль критиковал строгость приговоров и сокращал сроки заключения, Литтлтон заявил: «Все это показывает, что у министра внутренних дел вошло в привычку изменять, смягчать и даже отменять приговоры без предварительной консультации с судьями, которые их выносили. Это делается под прикрытием права министра внутренних дел, который, как видно на самых простых примерах, не берет на себя труда ознакомиться со статьями закона и присваивает себе право отменять наказания».

Затем Литтлтон поднял вопрос о фотографе, который пятью месяцами ранее запечатлел Черчилля на Сидни-стрит. Черчилль ответил: «Надеюсь, вы не предполагаете, что в структуре Министерства внутренних дел появился отдел по взаимодействию с фотографами. К несчастью многих уважаемых парламентариев, им приходится ежедневно сталкиваться с растущим количеством людей с камерами, делающих фотографии для прессы. Я бы хотел напомнить уважаемому джентльмену, что его собственный лидер (мистер Бальфур), когда рисковал своей драгоценной жизнью, поднимаясь на летательном аппарате, стал аналогичной жертвой. Но я, безусловно, не готов зайти столь далеко, чтобы подражать уважаемому мистеру Литтлтону, предполагая, что он лично озаботился привлечением фотографа».

Литтлтон раскритиковал Черчилля также за то, что тот не допустил применения армии в конфликте с шахтерами. В результате, утверждал он, очень многие пострадали и был нанесен большой ущерб собственности. В то время как Черчилль отстаивал решение использовать при беспорядках полицию, а не армию, в портах и на судоверфях Англии начали вспыхивать новые волнения. Забастовка докеров в Халле вынудила его направить дополнительные силы полиции из Лондона. Произошло несколько столкновений с бастующими. «Невозможно отрицать, что применение силы сыграло свою роль, – написал он Клементине на следующий день, – но я в этом не виноват. Палата горячо поддерживала меня».

Полицейское подкрепление было отправлено, и 10 июля забастовка закончилась. «В результате рабочие добились существенных и справедливых уступок», – сообщил Черчилль королю.

Вечером, перед тем как уехать к жене и детям на побережье, Черчилль отправился покупать игрушки двухлетней Диане. 11 июля он писал Клементине: «Она еще так мала, и непонятно, что ей может понравиться. Постарайся не давать ей слизывать краску. Я долго думал, не купить ли простые деревянные игрушки, но все-таки решил рискнуть и купил раскрашенные. Они намного интереснее. Продавец говорил о питательных свойствах красок и о множестве игрушек, которые были облизаны детьми без последствий. Но этому нельзя верить».

В связи с собственным здоровьем Черчилль упомянул в письме Алису, жену своего кузена Айвора Геста, с которым он ужинал предыдущим вечером: «Она сильно заинтересовала меня рассказом об одном враче из Германии, который полностью излечил ее от депрессии. Думаю, этот человек может быть полезен и мне, если снова нахлынет тоска. Сейчас она, к моему огромному облегчению, похоже, где-то далеко. Картина перед глазами нормальная, и самое яркое в ней – это твое лицо, дорогая».

В июле конституционный кризис достиг апогея. В письмах королю Черчилль указывал, что Асквит стал объектом организованной травли со стороны консерваторов. Инстинкт политика подсказывал Черчиллю необходимость примирения. «Правительству, – писал он королю 8 августа, – следует принять несколько поправок консерваторов, не имеющих жизненно важного значения, чтобы все добросовестные и уважаемые люди испытали как можно меньше досады из-за необходимости уступить. Грязные и хладнокровно организованные оскорбления премьер-министра и попытки сорвать дебаты предпринимает лишь небольшая часть консерваторов. В целом же парламентарии, даже отстаивающие противоположные позиции, сохраняют между собой самые хорошие отношения. Все указывает на то, что этот серьезный кризис может разрешиться вполне британским способом».

10 августа, после принятия правительственной резолюции о принципах оплаты труда депутатов, палата лордов согласилась не использовать право вето в отношении финансовых законопроектов. «Это был запоминающийся и яркий момент, – написал Черчилль королю. – Долго тянувшийся и нервный конституционный кризис разрешился. Надо надеяться, что теперь может установиться период сотрудничества между двумя ветвями законодательной власти и что решение застарелых споров будет способствовать формированию подлинного национального единства».

Накануне забастовка докеров перекинулась в Лондон. Министерство торговли попыталось выступить посредником, используя процедуры, разработанные Черчиллем двумя годами ранее. Он сообщил королю: «Если переговоры сорвутся, будет необходимо принимать экстраординарные меры для обеспечения любой ценой поставок продовольствия в Лондон. В готовность приведены двадцать пять тысяч солдат, которые могут войти в столицу через шесть часов после получения приказа».

12 августа переговоры с лондонскими докерами продолжились. Но через два дня беспорядки выплеснулись на улицы Ливерпуля. Черчилль снова писал королю: «Ситуация в Ливерпуле сложнее, и не исключено, что имеющимся в нашем распоряжении вооруженным силам потребуется подкрепление». «Не стоит придавать особого внимания беспорядкам, произошедшим прошлой ночью, – телеграфировал 15 августа начальник полиции Ливерпуля Черчиллю. – Они произошли в районе, где подобного рода события – обычное явление и готовы начаться в любой момент, как только возникает провокация. Целью бунтовщиков было просто нападение на полицию, которую они завлекали в переулки, где были сооружены баррикады».

На помощь полиции были вызваны 250 пехотинцев. Ранения получили шесть солдат и два полисмена. Среди гражданских лиц погибших не было. «В такие моменты необходимо, – написал Черчилль королю, – ясно давать понять, что полиция получит необходимую поддержку и что нельзя допускать вольностей с солдатами». Через три дня он отдал распоряжение направить в Ливерпуль полк кавалерии и батальон пехоты, а также 250 лондонских полисменов с указанием командующему не применять силу до тех пор, пока не будут исчерпаны все иные меры.

Симпатии Черчилля были на стороне бастующих. «Очень хочется надеяться, – снова докладывал он королю, – что посредники из Министерства торговли, уже прибывшие в Ливерпуль, достигнут договоренностей. Все дело в том, что забастовщики очень бедны, – пояснял он, – и почти голодают».

17 августа он писал: «В лондонском морском порту судовладельцев убедили не предпринимать провокационных действий, а лидерам рабочих настоятельно рекомендуют уговорить оставшихся забастовщиков вернуться к работе. В лондонских доках наступило спокойствие, но пехотный батальон пришлось направить в Шеффилд, где тоже начались беспорядки. Хотя волнения охватили рабочих, в связи с тем что уровень заработной платы в последние годы отставал от роста стоимости жизни, оснований для беспокойства нет. Сил, имеющихся в распоряжении правительства, достаточно для обеспечения власти закона. Трудность заключается не в наведении порядка, а в наведении порядка без человеческих жертв».

На следующий день к общенациональной забастовке призвали железнодорожники. Асквит предложил им содействие Королевской комиссии, но они отказались, считая, что это слишком долгий процесс. Правительство сформировало планы по доставке продуктов, топлива и других необходимых товаров под эскортом полиции и армии. «Они это сделают, – говорил Черчилль в палате общин, – не потому, что на стороне работодателей или рабочих, а потому, что обязаны любой ценой защищать общество от опасностей, которые могут повлечь за собой голод или остановка промышленности».

Задачей Черчилля как министра внутренних дел было защитить железные дороги и обеспечить доставку грузов. Вечером он уже смог сообщить королю, что на призыв к забастовке откликнулось менее половины работников отрасли и что все службы обеспечивают нормальное функционирование системы. В этот же день были достигнуты договоренности с лондонскими докерами. Они получили существенное повышение зарплаты. «Лондонские докеры, – писал он, – имеют большие претензии, но крупная прибавка к зарплате должна в известной мере удовлетворить живущих в тяжелых условиях работников отрасли, имеющей жизненно важное значение для функционирования нашей цивилизации. Решимость правительства использовать вооруженные силы для обеспечения порядка, – добавил он, – оказала сильное влияние на решение рабочих. Они поняли, что настал психологический момент для достижения договоренностей, и, если он будет упущен, они рискуют потерять все, что могли бы приобрести».

По настоянию Черчилля была создана служба гражданских констеблей для укрепления сил полиции на случай возникновения новых забастовок на железнодорожном и морском транспорте. В Лланелли, в Южном Уэльсе, бунтовщики воспользовались забастовкой как возможностью для грабежей. Они напали на поезд, который проходил через станцию. Поезд остановили, машиниста захватили. Прибывшую охрану забросали камнями. Один солдат получил ранение в голову. В ответ охрана открыла стрельбу, и двое гражданских были убиты.

Вскоре после нападения на поезд бунтовщики сожгли помещение местного мирового судьи, разграбили несколько железнодорожных вагонов и множество мелких лавочек в районе доков. Ни в одном из этих случаев войска не вмешивались, предоставляя полиции восстанавливать порядок, что она делала с помощью дубинок. Вечером было совершено нападение на полицейский участок. На этот раз нападавших отогнали военные, но обошлось без человеческих жертв. «Очень сожалею о неприятном инциденте в Лланелли, – телеграфировал король Черчиллю. – Глубоко убежден, что оперативно принятые меры предотвратили гибель людей в различных частях страны».

19 августа в Лондоне состоялись переговоры под председательством Ллойд Джорджа, который был готов к соглашению. К вечеру забастовка прекратилась. «Объявите, что заключен мир, – телеграфировал Черчилль мэру Биркенхеда в час ночи 20 августа, – и всеми силами постарайтесь избежать столкновений с теми, кто об этом пока не знает».

Усилия Черчилля по преодолению кризиса доказывали его понимание бедственного положения рабочих. Однако он был решительно настроен прекратить насилие, что входило в его министерские обязанности. «Безусловно, – говорил он в парламенте после забастовок, – что любое правительство обязано использовать всю мощь государства, чтобы предотвращать катастрофы подобного рода. В этом оно, безусловно, получит поддержку здравомыслящих слоев населения».

Во многих ситуациях в ходе волнений Черчилль инициировал или поддерживал быстрые и энергичные меры, направленные на прекращение насильственных действий. Однако тем, кто хотел извлечь для себя политическую выгоду, кто хотел отомстить ему за так называемое «предательство» Консервативной партии, произошедшее почти пять лет назад, не составило труда добавить волнения в Ливерпуле и Лланелли в список его прегрешений.

Летом 1911 г. в Северной Африке разразился кризис, угрожавший войной Европе. Стремясь обеспечить защиту своей военно-морской базы в Атлантике, германское правительство направило в марокканский порт Агадир канонерку «Пантера». Франция, которая по англо-французскому соглашению 1904 г. считала Марокко своей сферой влияния, обратилась к Британии с просьбой оспорить действия Германии и направить туда канонерку.

«Это серьезный шаг, – написал Черчилль Клементине 3 июля, – на который не следует решаться, не будучи готовым при необходимости идти до конца». Его как министра внутренних дел должны были занимать иные проблемы, но он вполне отчетливо понимал европейское соперничество. Наблюдение за маневрами германской армии усугубило его беспокойство. На совещании кабинета министров 4 июля было решено, как он написал Клементине, «совершенно недвусмысленно дать понять Германии, что если она полагает возможным расчленение Марокко без участия Джона Булля, то она глубоко заблуждается». В письме Ллойд Джорджу Черчилль согласился с тем, что Германия имеет «некоторые (незначительные) права на Марокко, которые, если решать вопрос по-дружески, мы готовы урегулировать с учетом безопасности Британии. Но, поскольку Германия в Агадире заняла неверную позицию, это вынуждает нас по-иному рассматривать ее притязания. Если в ходе переговоров Германия объявит войну Франции или если Британия поймет, что Франция в безвыходном положении, мы должны оказать ей необходимую помощь. И мы не должны держать в тайне свою позицию – напротив, нужно немедленно довести ее до сведения властей Германии».

Ллойд Джордж действительно открыто предупредил Германию: «Мир ценой уступок является унижением, неприемлемым для такой великой нации, как наша». Германия расценила слова Ллойд Джорджа как «предупреждение, граничащее с угрозой». Внезапно оказалось, что война может начаться в любой момент.

Под строгим секретом, используя свою власть министра внутренних дел, Черчилль выдал ордер секретным службам заняться проверкой корреспонденции. Начали вскрывать переписку всех, кого могли подозревать в получении инструкций из Германии. «Перехваченные письма, – рассказал он Грею четыре месяца спустя, – показали, что мы являемся объектом тщательнейшего изучения со стороны германских военно-морских и сухопутных сил и что ни одна страна в мире не уделяет нам такого внимания».

В письме Грею от 25 июля Черчилль предложил: «Британия должна приложить все усилия, чтобы убедить Испанию отойти от прогерманской позиции и стать с нами добрыми друзьями. Думаю, это еще не поздно». Через два дня Черчилль написал королю, что на него произвело сильное впечатление широко распространенное среди парламентариев мнение, что Германии под угрозой применения силы следует запретить придерживаться прежнего политического курса. Асквит сделал заявление, осторожное и дружеское по форме, но сильное и жесткое по существу. Его поддержал Бальфур и лидер лейбористов Джеймс Рамси Макдональд – сдержанно, строго, хотя и предельно корректно. Больше никто не выступил. «Вполне возможно, – подвел итог Черчилль, – что этот эпизод, вслед за речью канцлера Казначейства, окажет решающее влияние на ситуацию в Европе и наверняка укрепит репутацию Британии».

На приеме в официальной резиденции премьер-министра, состоявшейся четырьмя днями позже, Черчилль в разговоре с главным комиссаром полиции узнал, что он, как министр внутренних дел, несет ответственность за сохранность всех запасов пороха для нужд флота. Три склада находились в Лондоне. Вернувшись в свой офис, Черчилль позвонил в Адмиралтейство с просьбой направить для охраны боеприпасов подразделение морских пехотинцев. Адмирал отклонил просьбу. Пораженный Черчилль позвонил в Военное министерство и убедил министра лорда Холдейна направить войска на все три склада. Он договорился, что каждый склад будет охранять рота пехоты.

Черчилль проинформировал короля: «В полночь я счел своим долгом принять дополнительные меры по обеспечению безопасности основных флотских складов боеприпасов, до тех пор находящихся под охраной столичной полиции. Только в Чаттендене и Лодж-хилле находится три пятых всего бездымного пороха для флота». Через два дня он сообщил Клементине, что склады в безопасности. Что же касается Агадира, то, полагал он, похоже, угроза спадает. Через четыре дня он писал ей: «Нет сомнений, что немцы намерены по-дружески договариваться с Францией. Они направили свою «Пантеру» в Агадир, а мы направили свою в Мэншн-хаус – результаты отличные».

Готовясь к совещанию в Комитете обороны Британской империи, Черчилль изложил свои мысли по поводу опасности, угрожающей Франции в случае нападения Германии, и о роли, которую придется сыграть Британии, чтобы не допустить поражения французов. «Немцы, – предполагал он, – на двенадцатый день войны способны перейти границу по реке Мёз. После этого французы начнут отступать к Парижу. Напор германского наступления со временем будет ослабевать. С тридцатого дня русская армия начнет оказывать давление на Восточном фронте. Британская армия сосредоточится во Фландрии. К сороковому дню войны германские силы на западе должны начать испытывать сильнейшее напряжение, как внутри страны, так и на всех фронтах. С каждым днем напряжение будет усиливаться, и им будет необходима победа любой ценой. Именно в этот момент может появиться возможность для решающего удара».

Когда Черчилль представлял свой меморандум, Бальфур был членом Комитета обороны Британской империи. Перечитывая его в 1914 г., на тридцать пятый день войны, он воскликнул: «Это торжество пророчества!»

30 августа, во время переговоров по Марокко, Черчилль предложил Грею, чтобы в случае срыва переговоров Британия выступила с инициативой создания тройственного союза – Британии, Франции и России – с целью сохранения независимости Бельгии, Голландии и Дании. Британия также должна уведомить Бельгию, что в случае нарушения ее нейтралитета Британия готова прийти ей на помощь и предпринять любые необходимые военные действия. Подобные гарантии должны быть предоставлены Бельгии и Голландии, предполагая, что все эти государства и сами предпримут максимальные усилия в случае развязывания войны. Для защиты Бельгии Британия должна быть готова снабжать продовольствием Антверпен и базирующиеся там войска, а также оказать максимальное давление на голландцев, чтобы они сохранили за собой реку Шельда – главную артерию снабжения Антверпена. Если голландцев прижмут к Шельде, Англия должна будет ответить блокадой Рейна.

Адмиралтейство выдвинуло предложение присоединиться к Франции в морской блокаде марокканского побережья. Черчилль был против. 30 августа он написал Грею: «Если французские корабли направятся к Марокко, то, по моему мнению, мы со своей стороны должны будем передислоцировать наши главные военно-морские силы на север Шотландии, на их базы. Наши интересы – в Европе, а не в Марокко».

Черчилль принялся детально разбираться в том, каким образом Британия может помочь Франции противостоять нападению Германии. 31 августа он обсудил свои идеи с генералом Генри Уилсоном, недавно назначенным начальником оперативного управления Военного министерства. Тот согласился, что «огромное стратегическое преимущество может быть достигнуто, если Британия сумеет перебросить армию в дружественную Бельгию, откуда совместно с бельгийской армией будет угрожать Германии с фланга». Докладывая об этом разговоре Ллойд Джорджу, Черчилль изложил принцип, которым он и впредь будет руководствоваться в международных делах перед Первой и Второй мировыми войнами: «Не ради Марокко и не ради Бельгии я занимаюсь этим страшным делом. Наше участие может быть оправдано только одним: если Францию растопчут прусские юнкера – это будет катастрофа для всего мира и для нашей страны».

2 сентября Черчилль получил письмо от председателя комитета имперской обороны сэра Чарльза Отли с грифом: «Секретно. После прочтения уничтожить». В нем содержались подробности об угрожающей концентрации военно-морского флота Германии в Киле. «Мы ни на секунду не должны терять бдительность», – предупреждал Отли. Черчилль переслал письмо Ллойд Джорджу с комментарием: «Надеюсь, Маккенна не настолько самоуверен, насколько его адмирал лишен воображения». Адмирал – это первый лорд Адмиралтейства сэр Артур Уилсон.

Изучив состояние британского флота в Северном море, Черчилль был сильно разочарован. «Вы уверены, что кораблей, которые у нас есть в Кромарти, достаточно, чтобы противостоять всему океанскому флоту Германии? – задал он вопрос Асквиту 13 сентября. – Если нет, они должны незамедлительно получить усиление. Флот, сосредоточенный в Северном море, должен быть достаточно силен, чтобы без посторонней помощи дать решающий бой германскому флоту. Кроме того, необходимо учитывать внезапные потери от торпедных атак».

Черчилля сильно беспокоила позиция Адмиралтейства. Он спрашивал Асквита: «Вы уверены, что Адмиралтейство осознает всю серьезность ситуации в Европе? Мне сообщили, что в настоящее время почти весь штат в отпусках. Адмиралтейство имеет в своем распоряжении огромные силы. Они только должны быть наготове и грамотно применяться. Одна глупая ошибка – и нам придется заниматься обороной не Франции, а Британии».

Адмирал Уилсон по примеру своих подчиненных собирался в отпуск. Вечером 13 сентября он заявил в Военном министерстве: «Флот полностью готов. Все, что потребуется, – только нажать кнопку, а это может сделать любой клерк». Сообщив об этом Ллойд Джорджу, Черчилль заметил: «Могу сказать лишь одно: я очень на это надеюсь».

Агадирский кризис открыл Черчиллю глаза на сильные и слабые стороны британского военно-морского флота. Он был уверен в своей прозорливости, энергии и способности быстро набрать недостающие опыт и знания, чтобы сделать Британию неуязвимой на море. Намереваясь стать преемником Маккенны в Адмиралтействе, он в первую очередь думал о создании главного военно-морского штаба, по примеру армейского, чтобы учитывать все возможные ситуации в ходе военных действий. Осенью активно обсуждался вопрос, кто должен стать лордом Адмиралтейства. «В целом, – написал Асквит лорду Кру 7 октября, – я считаю, что Черчилль подходит для этого, и рад, что он готов этим заняться».