Великая Женская Любовь (сборник)

Мужчина с желтоватым лицом, небритый, с глубоким взглядом карих глаз, в наушниках, погруженный в музыку.

И что-то вдруг случилось с ней, словно осознание этой «разности» и этой общности всех людей на этой планете открыло в ней сердце и – сопереживание? сочувствие? благодарность? Она сама не понимала себя – и не хотела понимать. Она просто чувствовала: вокруг нее – люди, часть общего человечества. Человеческая общность, в которой она была одной из Целого, такого разного – но Целого. Все эти люди – ее сопланетники, другие, не такие, как она, но тоже часть общего Целого.

«Родные вы мои», – вдруг подумала она. Подумала с волнением, светло, отчего глаза ее увлажнились.

И все люди, сидящие в вагоне, словно светом ее освещенные, стали видны ярче, четче. В каждом – появилась, проявилась его индивидуальность, какое-то отличие, и вместе с тем – общность. Все они – люди, находящиеся с ней в этот момент, в этот день, в этом вагоне, – были содержанием ее жизни, частью ее жизни, полной этой сиюминутной, захлестнувшей ее любви.

Старушка с печальными глазами, спрятанными глубоко-глубоко под веками – тяжелыми, в морщинах и морщинках. И глаза эти, и веки эти старой женщины она увидела будто бы в другом свете – так выглядит старость, такой и она станет когда-то, когда придет время. И это тоже будет благодать, данность, часть ее жизни, ее сценария. И она с любовью смотрела на старую эту женщину, какой она когда-то будет, и улыбалась – просто, смиренно.

Юноша и девушка, смуглые, черноволосые, с раскосыми черными глазами – узбеки? таджики? – взявшиеся за руки, испуганными взглядами встречающие входящих людей и проносящиеся мимо станции – страшно, наверное, в таком большом и незнакомом городе. И ей захотелось поддержать их, успокоить – и она им кивнула: мол, все хорошо…

Девочка с прямыми пшеничными волосами, падающими ровным потоком, сосредоточенно читающая журнал, яркий, глянцевый. И девушка эта – юная, желающая стать модной, взрослой, – вызывала слезы сочувствия, понимания: что принесет в ее жизнь эта желаемая взрослость.

И когда Даша поднялась наверх и вышла в город – в яркий солнечный день, в мир людей, которые шли мимо нее, обтекали ее, глядя или не глядя на нее, – она была другой, словно вошла в метро одна Даша, а вышла – другая. Словно здесь, наверху, стал вдруг понятен ей весь этот мир, в котором прожила она сегодняшний удивительный день, в котором открылась ей вся картина ее жизни.

И стояла она и смотрела на полноценную эту яркую, многообразную картинку своей жизни, сегодняшнего ее дня.

Были на этой картинке выщербленные плитки тротуара, по которым ходили люди, и стали они потому и выщерблены, что служили людям долго, терпеливо.

И лавочка, выкрашенная синей краской, уже облупившейся от частого сидения на ней, – была частью этой новой яркой картинки.

И дерево у дороги с отросшими после стрижки ветвями, с едва намеченными зелеными почками, каждая из которых была настоящим чудом – из нее скоро появится лист, из нее появится жизнь, и все это дерево станет живым, густым, красивым, дарящим тень.

И лужа на тротуаре, не впитавшем воду после дождя, показалась ей вдруг необыкновенно красивой – неровной формы, с глянцевой корочкой влажной земли по краям, с зеркальной гладью воды. Как будто маленькое черное зеркало положили на землю – и отражалось в нем, маленьком, неровном, – огромное высокое небо с меняющимися на нем облаками.

И вдруг, как будто слух у нее прорезался, – стала она ярче, четче слышать звуки: резкий гудок автомобиля, шум шин отъезжающего троллейбуса, чей-то смех, голоса, голоса, голоса, звонок телефона, детский плач… Это был мир, это была жизнь, ее жизнь, жизнь этой минуты, в которой был этот день, эта остановка, эти люди, это дерево, эта лужа. Это был благословенный день ее жизни, полный любви. И взгляд ее, полный любви, как будто заливал весь этот день и все, что было в нем, – любовью. Все казалось ей другим – светлым, хорошим, благодатным. И она сама была такой – светлой, особенной. И стояла она такая – в снующей, спешащей толпе людей – как светом залитая.

И мужчина, проходящий мимо, замедлил шаг, глядя на нее, стоящую со светлым лицом посреди людской суеты.

Мальчик на руках у мамы, молодой женщины, проходящей в этот момент мимо нее, с пухлыми щечками, в панамке с маленьким золотым якорьком, как маленький моряк, – повернулся к ней, Даше, и смотрел на нее, удаляясь. И в глазах его был вопрос, удивление – к ней, к миру, в котором он жил еще так недолго. И все вокруг его интересовало, и тетя эта незнакомая, стоящая среди спешащих, суетливых людей, – тоже была интересна.

И пока ехала она домой в троллейбусе, видела в окне эту ее – полную любви жизнь. Людей – таких, какие они есть: спокойных или нервно разговаривающих, медлительных или спешащих, смотрящих друг другу глубоко в глаза с любовью или с ненавистью.

Разные виды своей жизни: прямоугольные дома – пристанище людей, деревья – чахлые и мощные, светофоры и перекрестки, а выше – небо, небеса необъятной высоты, окутывающие всю ее планету, облака, плывущие вокруг ее планеты, на которой она проживала этот день ее жизни – день, полный какого-то нового отношения, светлый день ее жизни.

…Она поднималась в квартиру по знакомым и в то же время незнакомым ступеням ее дома. Каждая щербинка их была ей знакома – и нова. Угол двери, поцарапанный когда-то ее сыном, выбоина в стене, оставленная его санками – всегда он упрямо и сильно втыкал их в стену. За дверью был ее дом. Дом, который она сейчас как никогда ощутила домом – местом ее жизни, местом жизни ее семьи, близких ее людей.

Именно сейчас она вдруг очень ярко почувствовала их близость – пережив близость стольких чужих людей, живших сегодня в ее жизни.

И эти два человека – муж и сын – были особенно, по-настоящему, близки. Маленький сын – главный человек в ее жизни с его капризами и непослушанием, живостью, казался ей сейчас волшебным существом.

Муж, выбранный ею когда-то, живущий в ее жизни, увиделся вдруг – мужем, человеком, который был, есть и будет в ее жизни. Мужчиной – таким, какой он есть: другим, свободным быть другим.

И входя в светлый свой дом, который сейчас как будто действительно был полон света, исходившего от нее, она вдруг по-другому увидела и стены, и мебель, и чайник на кухне, выбранный когда-то ею из-за цвета – оранжевый, теплый. И она погладила его рукой, словно ощутив его цвет и тепло.

Это был ее дом. Ее семья. И когда муж вышел на кухню, она повернула к нему лицо все с тем же выражением принятия, впитывания, любования и как будто еще осветилась, радуясь ему.

И он – остановился, как будто лицо это с проявленной в нем любовью удивило и остановило его.

А она – просто смотрела на него, как смотрела недавно на лужу с глянцевыми краями, на дерево с живыми почками. И потом – сделала шаг к нему, обняла его, принимая в свои объятия так, как только может принимать любящая женщина своего любимого мужчину.

И он, оплетенный ее руками так неожиданно для него, напряженный в первое мгновение, откликнулся своим объятием – забытым, родным, – как обнимал ее раньше.

Они стояли в тишине, как будто не в силах расстаться, как будто истосковались по таким объятиям. Потом она отвела лицо, посмотрела глубоко в его глаза, улыбнулась, и сказала:

– Привет!

И он, помедлив мгновение, ответил:

– Привет!

И было это приветствие друг другу как будто знакомством их новым, в котором они были другими, новыми. И она провела рукой по его голове, ласково, как давно не проводила, и, отступив на шаг, посмотрела на него с улыбкой. И опять – такую любовь, полную, большую испытала к нему, что опять шагнула ему навстречу со всей своей любовью и обняла, оплела его руками. И шепнула:

– Я люблю тебя. Просто люблю…

И добавила:

– Очень.

И сын, глазастый Мишка, вбежавший в кухню, глаза свои еще шире открыл – не видел он еще таких родительских объятий.

И она привлекла в эти объятия его, и он с готовностью обнял и маму и папу и, оплетенный их руками, стоял, задрав голову, с довольной мордочкой и смотрел снизу вверх на своих родителей, таких, каких никогда не видел…

Свет абажура был теплым, мягким, как весь этот вечер – мягкий, душевный, в семье – настоящей, дружной, какой и должна быть настоящая семья, о которой она когда-то мечтала.

– Даш, я прилягу, почитать хочу, – сказал муж и, уходя, замешкался у двери.

И она, заметив, как нерешительно стоит он в дверном проеме, подняла к нему лицо – с вопросом.

– Я… – замялся он, – я книгу хотел полистать… Ту, что ты давала…

И она ответила приветливо:

– Там на полке стоят книги – выбери сам, какая тебе интереснее…

И улыбнулась.

И, пока посуду мыла, думала она – о дне сегодняшнем, о муже своем, о том, как легко, оказывается, с человеком жить, когда любишь его, такого, какой он есть. Когда просто любишь, не ставя условий, не требуя соответствия выдуманным тобой идеалам.

Что любовь, оказывается, – это не отношение к человеку, основанное на его поступках или его личности.

Думала, что любовь – это просто состояние. И в первую очередь – именно твое собственное состояние. И когда есть оно, это внутреннее состояние любви, – все вокруг тебя в любви находятся и, освещенные этой любовью, – сами хотят быть светлыми и с готовностью к свету идут, куда ты их волоком тащила, с нелюбовью своей.

И усмехнулась она этому открывшемуся пониманию и подумала:

– Все хорошо… Завтра будет новый день, моей любовью наполненный… И вздохнула легко, подумав: «Теперь – все будет хорошо…»

Любовь – как воздуха глоток