Моя Священная Болгария

– Он маленький – отвечаю. – У меня рюкзака нет!

– Ладно, – говорит. – Прикрутим.

Прикрутили. Щенка я на руки взяла. И мы рванули. Подальше, подальше от города. От людей. От друзей. От врагов. От оков. Четыре часа мы через Байкал по льду ехали. Лёд был покрыт снежными торосами, торчащими, как плавники снежных акул. Два раза мы останавливались отдохнуть. Щенок бегал и купался в снегу, как наш непослушный ребёнок. Мы были свободны и счастливы. На том берегу оказалось зимовье. Хозяин тайги оставил там метку: зашёл, когда никого не было, и резанул бревно между окошками острыми, как серпы, когтями. Зимовью триста лет. Всё его хозяйство – печь да полати-нары. Есть и стол и пара табуретов, но это смастерил крепкий синеокий дед, который ловит здесь рыбу. Он сидит у окошка и наматывает на крючки шерстяные зелёно-оранжевые и болотно-песочные ниточки, имитируя наживку на хариуса. Когда-то он служил на Байкале, да так потом и остался на веки вечные: не отпустила его вода, синяя, как его глаза. Я чувствую силу и доброту, которую он излучает. В зимовье гости: начальник милиции со свитой, состоящей из трёх человек. Один из них особенно льстивый и угодливый: он развлекает своего господина пошлыми анекдотами и байками. Все недовольны нашим прибытием. Но здесь – законы тайги. Деваться-то некуда. Синеглазый дед подзывает меня к себе, выдвигая из-под стола табуретку. Серёжа смущён, но держится. Нас выручает щенок. Глаза начальника милиции загораются, он хочет купить его. Но Серёжа не соглашается. Тот не расстраивается, знает, что потом своё возьмёт. Конечно, чужое, но всё равно своё. Играет с малышом. Доволен. Мой синеглазый дед тихо мне говорит:

– Ты – хорошая. Не надо тебе с ним.

Я виновато улыбаюсь:

– Так получилось.

И успокаиваю его взглядом:

– Всё будет хорошо. Я знаю.

Я знаю, что всё будет хорошо. Я знаю, что всё переменится. Потому что моя жизнь несётся неудержимо. Это быстро пройдёт: необходимость, из-за которой я – здесь. Это так надо. Я по-другому пока не могу.

Ложимся на полатях: я – направо на узких, а Серёжа – внизу на полу. Остальные на широких – налево от входа. Ворчат, что женщина на утреннике, то есть утренней рыбалке, потому что это приносит неудачу. Быстро засыпаем. Будит транзистор. Пикает четырежды, и пускают песню. «Снегопад, снегопад, я ещё не успела… ты меня торопить, снегопад, не спеши», – поёт Нани Брегвадзе. И сердце моё сжимается, как будто это мне за пятьдесят. Я слышу, как собираются чужие мужчины, по-мальчишески перебраниваясь друг с другом, пока чья-то женщина плачет в эфире о своём коротком женском веке. Мне бесконечно жаль её и себя в ней; и её во мне через каких-нибудь тридцать лет, которые, я это хорошо понимаю, пролетят одним духом.

И, как большая белая птица, я поднимаюсь и кружу над засыпанной снегами избушкой, над озером, по которому летит снегоход, везущий нас сюда. Озеро окружено сопками и высокими кедрами, тянущими наперегонки свои верхушки ко мне. Байкал как перевёрнутое прозрачное блюдце выгибается мне навстречу, потому что я уже камнем падаю вниз, к «Бурану», и тогда огромный небосвод звёздным парусом раскрывается надо мной и охватывает землю со всех сторон…

…Я просыпаюсь, когда уже давно никого нет. Тихий свет просачивается сквозь окна. Я встаю; обхожу свои новые покои, играя в Снегурочку. Через полчаса появляется дед. Он берёт меня с собой. За рыбой. На розвальнях – шубы. Заворачиваюсь в одну из них. Савраска несёт нас с пригорка прямо на лёд к двум полыньям.

– Смотри, – говорит синеглазый мой дед.

Он тянет-тянет из одной полыньи сеть, и вот уже вся ловушка, образованная вложенными усечёнными конусами, набитая рыбой, появляется перед нами. Дед ловко вытряхивает на снег чёрных с разводами широкомордых усатых налимов и быстрым движение бьёт деревянной палкой по головам, оглушая их. Это для кондиции, необходимой при сдаче рыбы на продажу: теперь налимы замёрзнут выпрямившись, а не свернутся так и сяк, быстро засыпая на морозе. Бросаем рыбу в розвальни. Нам помогает подоспевший с рыбалки Серёжа. Вернувшись, мы прощаемся с дедом и трогаемся дальше, уже вдоль берега. К егерю.

У егеря небольшой бревенчатый дом. Но сам он в тайге. И мы радуемся нашему уединению. Отдыхаем. Ловим рыбу из небольшой полыньи. Дует ветер. И Серёжа, сев к нему спиной, ловит хариусов на насадку. У него в руках очень короткая удочка, буквально как древко флажка у сигнального. Он опускает цветную насадку в воду и начинает подёргивать ею. Проходит некоторое время. И вдруг начинается клёв.

– Косяк пошёл, – говорит Серёжа.

Он только успевает выхватывать рыб из воды, и через пятнадцать минут больше двадцати хариусов, окрашенных радужными кругами по спинкам, лежат перед нами на льду. В доме на печке он варит уху, а перед тем как снять её с огня, заправляет растёртой печенью налима. Мы остаёмся ночевать. Серёжа пахнет рыбой.

Мы рассказываем друг другу о себе. Он – о Тане, его шестилетней дочке. И в счастье нашей близости он страдает – я постоянно чувствую это – от безысходности нашей связи: у Серёжи – девятимесячный сын. И мечтает, мечтает. Как мы уедем в Листвянку, как… Непонятно, что и как. Ясно только, что жизни у него – нет. Потому что жена не может простить ему Виталика. Мне кажется, у неё тихое помешательство. Как, впрочем, и у него.

Темнеет. И Серёжа предлагает мне искупаться. Я крайне удивляюсь, а он тихо смеётся.

– Бери, – говорит, – лампу и полотенце.

Мы садимся на «Буран» и едем по дорожке, которую он расчищал, пока я на часок прикорнула. Я держу в руке керосиновую лампу и освещаю мощные лапы елей, обступивших нас отовсюду отвесной стеной. Мне тепло и уютно, прижавшись к спине Серёжи, слушать эхо снегохода, прыгающее с ветки на ветку всё выше и выше. Я воспринимаю это медленное кружение по петляющей в снегу дорожке как сцену из спектакля в театре двух актёров. Неожиданно мы останавливаемся, и я вижу в свете колбы моей волшебной лампы клубящийся паром песочный ручей, в котором растёт короткая травка. Над ручьём тяжело свисают хвойные ветки с залепившимися глыбами прессованного снега – «куржаками». Ручей, переливаясь по камушкам, добегает до небольшого бассейна, над которым построен домик купальни. Это радоновый источник. Температура воды в нём – около шестидесяти. Серёжа просит меня быть осторожной. «Только двадцать минут», – говорит он. Но мне хватает и десяти. Сердце начинает бешено колотиться, и я выхожу из воды.

– Это с непривычки, – успокаивает меня Серёжа.

Но я не боюсь. Я наслаждаюсь нереальностью реальности…

…Позже мы съездили ещё на один источник, но тогда была большая компания. И хотя мы плескались, как дети, в эйфории соприкосновения с чудом, но всё же первая поездка осталась непревзойдённой.

Расставались мы с Серёжей тяжело. Было много человеческой суеты вокруг нашей с ним истории. Щенка у Сережи украли, его годовалый сын заболел менингитом. Из Ленинграда прислали очень редкое лекарство, и мальчика спасли.

Ещё раньше нас разоблачили, и очень скоро я отказалась видеться с ним, потому что потеряла чувство жалости. На его место пришла неприязнь. Но Серёжа боролся. До последнего.

Однажды он попросил меня поехать с ним в тайгу. Он сказал, что знает одну приворотную травку, которая вернёт мне чувства.

Я действительно очень хотела вернуть себя ему. Он взял палатку, спальные мешки, и мы сели на мотоцикл. Мне было очень страшно ехать на нём. Я не люблю скорость. Серёжа всё хотел, чтобы я попробовала вести мотоцикл сама. Он охватывал меня сзади, и так вместе мы управляли. Он всё хотел, чтобы я превозмогла себя. Но тогда мне было этого не дано.

В тайге он уложил меня в подбитый шкурой спальный мешок, а сам пошёл за травой. Сквозь сон я слышала, как он что-то разбивал в алюминиевой кружке. Потом он меня разбудил. Мы сели у костра. Он дал мне свой любовный отвар. И я повторяла заклинание, которому научил его один столетний дед. Когда я пила настой, мне понравился его вкус: он отдавал мелиссой.

Возвращаясь, мы были счастливы. Мы оба ждали чуда. Перед расставанием он протянул мне конфетку. Когда я вечером положила её в рот, то сразу поняла, что он разбивал в алюминиевой кружке. Я почувствовала себя обманутой и преданной. Я же ему верила! Я ничего не сказала Серёже и ничего не спросила. Я просто перестала его уважать.

И только спустя тридцать лет, которые пролетели как один день, вспоминая те времена, я вдруг подумала: а что, если он действительно положил приворотную травку, а конфетку разбил для того, чтоб мне было сладко?

Бедный Серёжа!

В начале девяностых я занялась пчеловодством. Тогда был бум на пчёл. Все хотели разбогатеть на яде. Всюду открывались курсы. А я даже поступила в Институт пчеловодства в Рыбном. Нас было больше шестидесяти, со всего СНГ. Все с высшим образованием. Врачи, учителя, геологи, агрономы. В основном в возрасте от тридцати до сорока лет. Было душевно. Как будто нам вернули молодость. Мы дружили, и не хотелось расставаться. Среди других был и Серёжа. Из Самары. Он напоминал мне моего отца, с которым я всё же познакомилась – в девятнадцать лет. И это мне мешало относиться к нему всерьёз. Получив дипломы, мы возвращались все вместе. Серёжа и ещё две мои сокурсницы из других городов остановились у меня на несколько дней. Серёжа всё смотрел на меня. Всё шутил. А потом прислал письмо. Он звал меня в Самару в свой дом, в котором была раньше старообрядческая молельня. Он писал, что золотых гор не обещает, но всё, что у него есть, он разделит со мной. Я не ответила…

У моей подруги, самой любимой, самой близкой, дома – одни Серёжи. Её отец – дядя Серёжа, брат Серёжа и сын брата, племянник Милочки, тоже Серёжа.

Когда я бываю в Москве, я сразу еду к ним в гости с отчётом. Как и что. Дядя Серёжа всегда поднимает тост в мою честь. Он говорит очень красиво и уважительно. И я верю, что он действительно искренен. Потому что он никогда не лицемерит. Он очень мудрый человек.

Я давно не живу в России. У меня большая семья. Но я продолжаю задавать себе вопрос: а встретила ли я «мужчину моей жизни»? Или наши пути разминулись? И я не дождалась, быстро и лихорадочно перелистывая страницы моей книги.

Вот, кажется мне, вот он. Мой Серёжа. Даже имена совпадают. Мой первый поцелуй. Мой первый подарок. Моё первое чувство. Мой первый мужчина. Мой несчастный любовник. Мой друг. Мой поклонник. Мой наставник. Мой сон. Моя погибшая любовь.

Такая частота встреч… Определённо, для меня это имя – особенное. Я и сегодня произношу его с нежностью. Несмотря на всю несостоятельность моей любви ко всем реальным его носителям.

Но, может быть, это моя мечта?

Которой так и не суждено было сбыться.

15 сентября 2009 г.

Димчево

Про банщиков

Рассказ

– Я вчера у Тани с её мужем пообщалась, – начинает разговор Катя, обращаясь к своей старшей дочери Нике. – Чуть с ума не сошла.

– А что такое-то? – рассеянно спрашивает Ника, глядя в телевизор и уписывая тёпленькие, только что испечённые Катей оладушки.

– Видишь, какие нежные получились, как блинчики. Попробуй! Ну как: вкусные? – спрашивала четверть часа назад Катя, ещё суетясь у плиты и радуясь только что открытому её новому рецепту.

– Да, вкусные…

– Не как обычные, – возбуждённо пояснила она, продолжая жарить оладушки. – Знаешь, такие толстые, пузырчатые…

– Да, все в масле… – отозвалась Ника.