Моя Священная Болгария

Вот почему мне так хорошо лежать под этим одеялом. Я под ним от всех невзгод и сегодня спасаюсь. Как под крылом ангела-хранителя. Под защитой духов, пращуров моих монгольских. У меня и другие пращуры есть: праболгаро-еврейские. Я с ними раньше связь установила. А сегодня и эту мою кочевую, коврово-набивную кровь нашла. Пусть и эта струя в моём источнике Живой воды бьётся. Пусть и эта кровь не безымянная, названная, в моих жилах течёт.

А жук этот – обезьяна подбоченившаяся, всем гадам, которые по моей жизни прошлись и теперь их уже нет, и всем гадам, которые меня сегодня подстерегают, предупреждая, что с многодетными лучше не связываться, спокойно так, но строго, глядя им в самые глаза, говорит:

– У-У!

10 сентября 2009 г.

Димчево

Гроза

Повесть

Мама (после чтения книги вслух):

– Видишь, ни слова лжи – всё правда.

Яна(ей неполных тринадцать лет):

– Как фильмы, в конце которых пишут: по реальному случаю. Они там, конечно, добавляют от себя, чтобы выглядело убедительнее. А жизнь, мам, слишком шокирующа, чтобы её описание выглядело достоверно.

Начало девяностых…

Елена решила ехать днём раньше – японские перепела, ещё сидящие в своих яичных келийках, начали попискивать. Собралась, как всегда, быстро: в одну руку пластмассовое ведро – инкубатор с крапчатыми, чуть больше напёрстка, яичками, в другую – рассаду баклажанов, остальное – в рюкзак. Путь привычный: отправление с Савёловского с пересадкой в Кимрах на кукушку до Углича, и в четыре пополудни – полустанок Красное. Потом через полотно, мимо барака железнодорожников, мимо блещущего в отдалении Волжского залива – полями – два километра до Ратманово, маленькой деревушки, затерявшейся в северном Поволжье. Только вот из московской квартиры никак не можешь предвидеть, что залив вышел из берегов навстречу тающим снегам и затопил весь просёлок.

Ещё в ползущей одноколейкой кукушке Елена поняла, что Волга этой весной не шутит.

– Хорошо, что Боря нас довёз, – по-волжски окая, сообщает только что вошедшей пассажирке, по всей видимости хорошей знакомой, черноглазая девчонка лет двенадцати.

– Обещал узяти от уляктрички и обратно, как выртаться будем. А то на робыню Исару без трахтура не-еее, не поспеем, – добавляет её бабуля, повязанная платком в розах по-летнему, как косынкой.

– Да не Исара, а Изаура, я ж те говорила, – устыдившись за бабулю, не глядя на неё, а закатив глаза, поджав губы и даже мотнув с досады головой, заливается краской девчонка.

– А я вот и сапоги надела, но мокрая по самую ж…, – досадуя, отвечает им бойкая моложавая знакомая. – А нам ещё на рынке целый день стоять.

Елена смотрит на свои кеды, потом рассеянно – за окно на колышущуюся волю мощного соснового стояка. Сейчас стволы перемежаются со светом, а потом лягут на полотно шпалами под поезда и снова будут перемежаться – только уже с землёй.

С приближением кукушки к Угличу вагон постепенно пустеет, и Елена раскладывает свой живой багаж на старый, окованный алюминиевым рантом откидной столик у окна. Пыхтит допотопный трёхвагонный поездок, силясь справиться с плоховато уложенными рельсами, перетряхивает всеми своими болтами и панелями. И в такт стуку колёс прыгает по столику солнечный зайчик; и вот уже допрыгал и сел на попискивающие яички.

Елена чутко прислушивается к этому писку и вдруг замечает, что одно яйцо треснуло. Она отодвигает картонную коробку от солнца, но поздно! – на другом яичке прямо у неё на глазах появляется чёрная дырочка. И оттуда, из небытия, настойчиво и мучительно проклёвывается птенец. Вот уже в разные стороны расползаются трещинки, и наконец в расколовшейся надвое скорлупке предстаёт перед Еленой плотно сложенный пёстрый перепелёнок.

Полузакрыв глазки, он потягивается, разгибая затёкшую ножку, переваливается на другой бок, высвобождая другую, подмятую, и, дрожа всем телом, опираясь на воздух трепещущими маленькими полуголыми крылышками, медленно поднимается. Как же он уместился-то там такой большой в сравнении с лежащими рядом яичками?

Елена принимает ещё одни «роды», сразу же поит птенцов предусмотрительно взятой марганцовкой из пузырька и тут только ужасается: «Как же я их донесу?!..»

Вода, повсюду – вода. Местами по пояс. Но на груди пригрелись птенцы, и надо торопиться. Надо их скорее устроить под лампой: она будет их верной «мамой».

Елена вспоминает хозяйку мини-фермы в малогабаритной московской квартире. На фоне десятков клеток с перепелами, в удушливой атмосфере с запахом птичьего помёта табуретообразная коротко подстриженная потомственная крестьянка, волею судеб оказавшаяся горожанкою, объясняла Елене:

– Реле купите на Арбате в зоомагазине. Спросите для рыбок. Присоедините к лампе – и круглосуточно чтоб грела. Ну, счётчик там, сами понимаете, обратно крутить придётся. А у вас жильё-то где? Если ещё не оборудовали, дам адресок. Парень сделает профессионально, как у меня, но, чур, сразу уговор: яйца продаём по районам. Юго-запад – мой!

…Хорошо, что этой дорогой она ходила не раз, и нет опасности ухнуть в какую-нибудь яму, коварно затянутую сверху по-весеннему тёмной водой. Ощущение рвущейся по воде птицы не оставляет ни на минуту Елену. Её слегка сносит подводным течением, ложбинки подворачивают ноги, но она несётся всем корпусом вперёд, и вот уже замаячило Ратманово, и бетонная дорога, в шутку называемая местными жителями «БАМом» по имени сибирской Байкало-Амурской магистрали.

Её дом – второй справа: просторный, с высокими потолками сруб из мощных, не обхватишь, брёвен. В центре – печь с маленькой лежанкой и аккуратным подтопком в голландских изразцах. От печи до фасадной стены с тремя окошками – перегородка с высокой двустворчатой белой дверью и бронзовой, позеленевшей от времени ручкой, а ближе к окнам в неё вмонтирован неглубокий стенной шкафчик с тремя полками от пояса наверх, с застеклёнными по-городскому дверцами. Дом – купеческий, столетний, на высоком подклете, с двумя летними горницами, смотрящими на огороды, и крутой лестницей на чердак между ними. Всё в нём основательно и добротно: всюду литые петли и вращающиеся затворы, а на одном из окон даже сохранилась решётка из широких кованых лент. На чердаке Елена нашла прялку с кроснами, плоское деревянное корыто и изящное коромысло. Только на русском севере встречается такая изысканная линия в сравнении, например, с южнославянскими почти прямыми – глаза бы не глядели, называемыми кобылками. На чердаке – окно в выпиленных морозных узорах. Дом обшит вагонкой, тонкими дощечками, выкрашенными в серо-голубой цвет. По двум фронтальным углам – квадратные колонки с капителями…