Лунь

– Это я помню плохо, но мы боролись еще несколько минут. Хорошо отпечаталось в памяти, когда я споткнулась о Вику и упала, и Кристина собиралась ударить меня в живот, но в этот момент в аудиторию вошел преподаватель, и… дальше Вы знаете сами.

Владимир Александрович тяжело вздохнул. Он знал, что было дальше. Скорая забрала обеих девочек, а Лене приложили лед к губе и залили перекисью ушиб на лбу. В отличие от Вики и Кристины она отделалась очень легко. В этом было самое удивительное, учитывая то, что девушка пошла в одиночку против двоих.

Любой, кто взглянул бы на ее фигуру, не поверил бы в это. На лице у Вики было разбито все, что можно разбить – губы, нос, бровь, щека; выбит один зуб. Кристину увезли с большой гематомой, легким сотрясением и подозрением на разрыв селезенки. И даже учитывая все это, Владимир Александрович не мог приказать себе быть с Леной построже.

– Леночка… ты же взрослая. Ты должна понимать, что…

– Я все знаю, Владимир Александрович. Это недопустимо, это может кончиться судом, меня могут посадить, я начала первая… Но я не контролировала себя. И это они довели меня до такого состояния. Ежедневно и методично они занимались этим.

– Я всегда на твоей стороне. Всегда. Помни это.

Они замолчали. Раздражение и недовольство директора, с которым он встретил девушку в своем кабинете, исчезло, не оставив и следа. Теперь было только сочувствие и сожаление. Владимир Александрович всеми силами соображал, как замять это дело так, чтобы не пришлось исключать Лену во имя сохранения статуса вуза (а совет мог потребовать от него этого), и уж тем более так, чтобы действительно не кончилось судом.

«В ее жизни и так слишком много нехорошего, – напряженно думал директор, – какой же ей суд? Какой суд? Суд над этим существом, которое извели до потери рассудка? Ведь у нее младший брат, за которым некому будет следить, какой же тут суд? И даже если штраф… им и так жить не на что. Жизнь уже достаточно плохо обернулась для нее. Надо что-то придумать, надо срочно что-то решить, прямо сейчас».

– Знаешь, что я намерен сделать? Я вызову родителей этих двух бесстыжих и буду говорить с ними. Да, я буду с ними говорить, и очень серьезно. Я с ними так поговорю, что они забудут о любом суде. Так поговорю, что им стыдно станет за своих детей, за себя, за… Вот что! Если они только заикнутся о суде, я скажу им, что мы выдвинем им встречный иск – за моральный ущерб. На несколько миллионов, да. И еще посмотрим, кто выиграет. Весь педколлектив во главе со мной подтвердит, что на протяжении долгого времени эти две… эти две… над тобой! А ты вообще в состоянии аффекта была. Мы тебе, знаешь, что? Адвоката наймем. Грандиозного адвоката. И я буду колоссально на твоей стороне. И характеристики на тебя самые лучшие дадим, и… все, что надо будет, предоставим. Вот так я им и скажу, пусть даже и не думают о суде, вот.

– Думаете, испугаются? – девушка подалась вперед.

– Испугаются? Еще как испугаются! Побегут домой – детей своих отчитывать. Да как бы им потом второй раз в больницу не попасть!

Владимир Александрович рассмеялся, довольный собой. Лена улыбнулась – от чистого сердца. Ей вдруг поверилось, что все обойдется. А с ней так редко случалось что-то хорошее.

– Лена-Лена! Все хорошо будет, я все улажу. Улажу так, что даже о штрафе не посмеют думать, вот!

– Даже если все обойдется без суда, Вам все равно придется исключить меня, – заметила девушка и поникла.

– Это кто тебе такое сказал? – нахмурился Владимир Александрович. – Это мы еще, знаешь ли, посмотрим, да! А ты не закисай, не закисай раньше времени. Ты, Лена, лучше меня послушай. Послушай, что я тебе скажу сейчас, и, значит, намотай себе на ус, вот. Я все улажу, но! Но! Нельзя допустить ни единого подобного случая в будущем, понимаешь меня? Думаю, ты понимаешь. Вот, когда я уже буду бессилен, так это если еще раз… хотя бы еще раз… – мужчина сжал кулак и потряс им в воздухе. – Понимаешь? Это будет – ну все насмарку, грандиозно все насмарку. И ничем я уже помочь не смогу, ничего не исправлю. Я сейчас вот за тебя поручаюсь, да? Но только при условии, что в будущем, когда все малость уляжется, и они снова начнут ходить на занятия, ты должна строго сказать себе, что не видишь и не слышишь их. Смекаешь, о чем я говорю? Не то что бы там – не поддаваться на провокации, терпеть и… А больше! Сказать себе: их здесь нет. Заставить свой слух не слышать их, свое зрение – не видеть их. Исключить их обеих из своей жизни. Даже если – особенно если! – будут задирать себя. А я уверен, колоссально уверен, что будут, да еще как будут! Ты им сегодня такие козыри дала на руки! Они тебе эти козыри показывать будут до самого конца обучения. Они же не дуры, нет, они понимают, – тут Владимир Александрович постучал пальцем себе по высокому лбу, – что теперь преимущество на их стороне. Что ты теперь висишь на волоске от исключения, а твое исключение им очень выгодно. Ты сегодня… ты раскрыла перед ними свое самое слабое место, понимаешь? Они абсолютно точно усвоили, куда бить. И они будут в это место бить. Чтобы вывести тебя в иной раз и попрощаться с тобой навсегда. Загубить твою жизнь. Не дать тебе получить образование. Но ты, Лена, не должна им этого позволить, – Владимир Александрович ударил кулаком по раскрытой ладони. – Не должна, и все тут! Еще несколько месяцев – и все! Все! Закончится учеба. Не будешь их больше видеть! Вообще! У тебя начнется жизнь, в которой они не будут присутствовать. Совершенно другая жизнь. И какая будет эта жизнь, зависит от того, кончишь ли ты институт или вылетишь из него за очередную драку. Нет, я не виню тебя! Я исключительно на твоей стороне, я исключительно радею за тебя. Я хочу дать тебе понять, что… видишь ли, справедливость нынче не в чести. Вот так. Никому она не нужна. Невыгодно! Так уж сложился наш мир. Ты сама вершишь свое будущее, осознай это. Представь, что держишь его в руках, – Владимир Александрович вытянул перед собой большие жилистые руки и раскрыл ладони. – Оно такое хрупкое, его беречь надо. Каждый свой шаг продумывать. Особенно в твоей жизненной ситуации! В следующий раз, когда захочешь кого-нибудь проучить, подумай о своем брате, о вашем будущем, о… Подумай хорошенько! Семь раз отмерь, как говорится. Вот. Ты, к сожалению, сама о себе заботишься. Сейчас институт для тебя – все. Понимаешь? Все! Ты обязана за него держаться. Эта тропинка выведет тебя на хорошие перспективы! А ты в них нуждаешься, грандиозно нуждаешься! Так что… Я все прекрасно понимаю – обидно, больно, хочется постоять за себя, за родных… А ты ведь гордая, ой, какая ты гордая, Лена. Ведь это удивительно как, что ты их так долго могла терпеть, – Владимир Александрович снова засмеялся. – Даже я их терплю кое-как. Ох-ох. Ну, что же? Подумай хорошенько надо всем, что я тебе сказал. Исключительно подумай, да? Понимаешь меня, – утвердительно окончил он.

– Понимаю, Владимир Александрович, – кивнула студентка, воспрянув духом. – Спасибо, что Вы на моей стороне. Я Вам очень признательна.

– Еще бы! Еще бы я был на иной стороне. Я на стороне правды, даже если дело труба. Знаешь, что я подумал?

– Что? – девушка улыбнулась, и разбитая губа заболела от натяжения кожи.

– Я подумал, что ты им сегодня так дала прикурить, что они тебя, наверное, и побаиваться станут. Или, того и гляди, вообще переведутся в другой институт.

Не удержавшись, оба прыснули смехом. У Лены отлегло от сердца, словно неподъемный камень кто-то сдвинул с груди и освободил ее, стиснутую, почти задушенную. Даже дышать стало легче, хотелось расправить плечи, подняться и идти навстречу жизни, какой бы они ни была.

Искренность и добродушие Владимира Александровича, этого пожилого и очень чудаковатого человека со странной, но подкупающей манерой говорить, вдохновляла Лену уже не первый год. Как много раз она сидела в этом кабинете и беседовала с ним о чем-нибудь! Сколько полезных советов он ей дал, сколько раз помогал разобраться в себе, найти силы жить следующий день. Выслушав его, хотелось бороться. Бороться с кем угодно и сколько угодно – столько появлялось энергии внутри нее, что она больше ничего не страшилась, и ничто не могло ее остановить.

Владимиру Александровичу Лена полюбилась сразу. Едва директор увидел ее на первом курсе, когда вызвал к себе из-за конфликта с преподавателем, он понял – в этой девушке нет и не может быть ничего дурного. Хватило единожды заглянуть ей в глаза, чтобы увидеть в них совершенную неспособность ко злу.

Иногда директор вспоминал тот день, когда первокурсница Елена Лунева впервые вошла в его кабинет – маленькая, испуганная, потерянная, но в изгибе губ, в дугах бровей и глазных впадинах таилась невидимая сила, готовая разразиться бурей, если потребуется.

Ее хотелось приласкать без промедлений, прижать к груди и спросить: ну, что у тебя случилось, девочка ты моя? Владимир Александрович почти не удержался и уже собирался так ее и спросить, но вместо этого прочистил горло. После минуты разговора ему стало ясно, что девушка ни в чем не виновата, а инициатор конфликта – сам преподаватель, выставляющий себя жертвой. Директору тогда мгновенно захотелось наказать любого, кто обидел и в будущем обидит это беззащитное существо. Лена сидела перед ним, сжавшись и ожидая худшего. Но он сказал ей: «Мне все понятно, исключительно понятно. Иди, деточка, и ничего не бойся. Я на твоей стороне в этом вопросе. Все уладим».

Потом было еще много бесед, иногда и вовсе без повода, в ходе которых Владимир Александрович еще лучше узнал Лену и еще сильнее к ней привязывался. Она знала об этой привязанности, но никогда не пользовалась ей в корыстных целях. Директор понимал это и любил ее еще больше – за честность, прямолинейность, искренность, доброе сердце и неиспорченный ум. Лена и сама полюбила Владимира Александровича. Он стал для нее почти единственным человеком, с которым можно поговорить по душам, от которого не ждешь подвоха.

Сегодня Лена в очередной раз покидала кабинет директора с чистым сердцем и легкой душой. То и дело она теряла веру в лучшее, но стоило послушать Владимира Александровича хотя бы десять минут – и не нужен был никакой психолог. Его странная речь и манера выражения поначалу казались Лене забавными, а теперь стали такими родными, что хотелось слышать их как можно чаще. После этих бесед жизнь становилась сносной. Даже мысли о том, как усложнились отношений с коллективом с сегодняшнего дня, как тяжело ей будет предстоящие несколько месяцев – последние несколько месяцев! – тяжелее, чем раньше, все эти мысли не лишали воодушевления. «Посмотрим, кто кого, посмотрим!» – говорила она себе и усмехалась.

Лена не жалела о случившемся, хотя это усложнило ее и без того нелегкую жизнь. Оказывается, всегда есть, куда хуже – надо только постараться. Вика и Кристина считались самыми популярными девушками на курсе, по совместительству лучшими подругами и, что самое главное, самыми ядовитыми гадюками, которых Лена встречала в жизни. Почему-то обе они, ухоженные и не знающие никаких проблем, сразу же невзлюбили Лену и избрали ее козлом отпущения.

Месяц за месяцем девушка лишь словесно реагировала на их поначалу несмелые издевки, грубо огрызалась или колко отвечала с целью унизить. Но вскоре Вика и Кристина вошли во вкус настолько, что потеряли чувство меры, а вся остальная группа просто наблюдала за происходящим и посмеивалась. Никому и в голову не приходило заступиться за Лену. Однако также никому и в голову не приходило, что рано или поздно Лена постоит за себя сама.

Подруги привыкли к тому, что издевательства сходят им с рук, и постепенно повышали планку, развлекая и себя, и группу. Жизнь Лены сложилась так, что провокаторы получали безграничный простор для издевок, каждая из которых задевала за живое. Иногда, когда им не хватало уже известных фактов об одногруппнице из неблагополучной семьи, они специально вынюхивали что-нибудь новенькое, чтобы состряпать очередную злую шутку на потеху всем.

К несчастью, остановить этот процесс не могли даже преподаватели. Без устали они осаждали ядовитых подруг, проводили беседы, старались вразумить, воззвать к совести, но вскоре поняли, что совести у этих девушек вовсе не имеется – родители не позаботились. Исключать их тоже было не за что. Лене приходилось терпеть. Но с этого момента придется как никогда плотно стиснуть зубы. Последние несколько месяцев – и все. Все закончится. Закончится навсегда.

«Навсегда», – думала Лена, покидая корпус института на легких ногах, словно плыла по воздуху. Она улыбалась и тут же морщилась от боли в разбитой губе, кутаясь в старое тонкое пальто и прижимая к шее истрепанный временем вязаный шарф.

Она поступила в институт своим умом, без связей, без денег, без чьей-либо помощи. На бюджете ей не пришлось заплатить ни за одну сессию. Просто повезло – директор оказался совестливым человеком старой закалки, взяток не переносил, да и коллектив содержал соответствующий. Но если преподаватели здесь были по большому счету прекрасные, то на счет студентов подобного сказать было нельзя. Девушка только и мечтала поскорее вырваться из серпентария, где каждый сам за себя и заведомо презирает всех остальных, даже не желая узнать человека чуть лучше; где над понятиями дружбы, уважения и взаимопомощи только смеются, считая их рудиментами прошлого века.

Девушка размышляла обо всем этом, глядя на свои ноги, перешагивающие лужу за лужей. Подтаявший за сегодня снег вместе с жидкой грязью струился тонкими ручейками, стекая в коллекторы. Небо волновалось сине-серой рябью, из-за которой изредка выглядывало блеклое зимнее солнце. Дело шло к вечеру, темнело стремительно.

Лена двигалась по направлению к школе, анализируя сегодняшний день. Владимир Александрович, вне всяких сомнений, прав. «Исключительно прав, грандиозно прав!» – подумалось Лене, и она улыбнулась, позабыв о губе. Ранка лопнула и засочилась кровью, но это было сущим пустяком в сравнении с тем, какие травмы получили обидчицы. Девушка достала из сумки салфетку и приложила ко рту. Не так уж часто она улыбалась, и оттого сейчас было так обидно: когда действительно хочется улыбнуться широко, от всей души, то не можешь, не можешь из-за какой-то разбитой губы.

«Ладно, – подумала Лена, – на самом деле все не так уж плохо. По крайней мере, пока существует солнце и Владимир Александрович. Будет еще лучше, если эти двое действительно начнут опасаться меня. Это решит хотя бы одну из моих проблем. А если нет, если снова начнут бить по самому слабому, если будут провоцировать, то… то придется терпеть так, как еще никогда не терпела. Либо реагировать исключительно словесно. Осталось немного, и надо держаться изо всех сил. Они будут заинтересованы в моем исключении, будут играть на моей вспыльчивости, но…»

Вообще-то Лена никого и никогда прежде не била. Не в ее стиле было решать проблему физическим насилием. Оттого Владимир Александрович был шокирован случившимся. Да и Лене, честно говоря, все еще не верилось в то, что она натворила. Все было как в тумане, и это пугало ее. Неужели вспышки гнева могут лишать рассудка? Подобного с ней еще не бывало. Хотя в ее жизни помимо этих двух гадюк было много такого, что могло бы разозлить.

Девушка внезапно вспомнила, как однажды, еще задолго до этого случая, Владимир Александрович сказал ей: «Ты осознай, деточка – человеку не дается испытаний, которых он не в силах вынести. Все, что дается нам свыше, мы уже заведомо перенесли, иначе на наши плечи эта ноша никогда бы не легла». И еще он сказал: «Ничто не вечно, Леночка, у всего есть свой предел, все когда-нибудь, да кончится».

Он всегда верил в то, что говорил, и говорил это не просто из вежливости, не чтобы успокоить, а говорил он это, потому что знал, что все это так, он верил в это и хотел, чтобы в это поверила и она. И когда Лена поверила в эти простые истины, она поняла, что жить стало гораздо легче, ведь ее жизнь по большей части состояла только из плохого.

Здание школы показалось спустя каких-то полчаса неспешного шага. Степа, брат Лены, учился в шестом классе, и почти каждый день оставался после уроков на какие-нибудь спортивные секции: играл в баскетбол, волейбол, настольный теннис, в общем, всецело проводил время с друзьями. Умный и мечтательный, как и сестра, Степа, однако, в своем коллективе был душой компании и главным весельчаком. В школе он не имел никаких проблем, кроме, может быть, небольших сложностей с оценками, которые начинаются у всех мальчиков в этот период, но в целом был большим молодцом, и учителя его любили.

В мальчишке кипела жизнь, активность, оптимизм, и все невзгоды он переносил легко. Наверное, потому, что большую их часть старшая сестра взваливала на свои плечи. Иначе не могло быть, ведь Лена обожала Степку всей любовью, которая в ней была. И она не могла даже мысленно допустить, чтобы мальчик сталкивался с какими-то трудностями, посему изо всех сил пыталась облегчить его детство, ведь когда она была маленькой, никто не заботился об этом.

Лена еще издалека услышала заразительный смех своего брата. Степа стоял у школьных ворот с толпой друзей и принимал самое активное участие в диалоге. Но как только мальчик заметил сестру, он быстро со всеми попрощался и побежал к Лене. Девушка была не в силах сдерживать улыбку. Когда она видела Степку, в ее душе больше не было места ни горю, ни отчаянию.

Степа подбежал и врезался в сестру. Лена охнула, затем нежно прижала мальчика к себе и потрепала за волосы. Они со Степкой были совсем непохожи – никто бы и не назвал их братом и сестрой. Разные черты лица, разрез глаз, цвет волос… На это были свои причины, они эти причины знали, но никогда не говорили об этом. Кровное родство все же было в них, но лишь наполовину, что не мешало им любить и ценить друг друга.

Степка отстранился от сестры, вскинул голову и нахмурился.

– Что это у тебя на губе?

– Да так, по пути расскажу, идем. Ничего серьезного, скоро заживет.

– Тебя ударил кто-то?

– Так и есть, но я ударила первая, мне просто дали сдачи, так что все в порядке.

Лена говорила это так легко и непринужденно, что Степа купился на ее интонацию и засмеялся, поверив, что ничего плохого действительно не произошло.

– Скажи мне лучше вот что, дорогой мой друг, почему это ты снова без шапки ходишь?

– Ну она же дурацкая, Лен! Ты и сама без шапки ходишь!