Дрянь

Щурясь и кривя губы, высокий не без труда разобрал мамины каракули и покачал головой:

– Далековато. Эко вас занесло, – в его голосе прозвучало сочувствие. – В такую погоду скоро совсем стемнеет, а туда часа два, не меньше добираться, – задумчиво пробормотал он, сделал паузу и вновь помотал головой – Нет, девочки, извините. Я не поеду, – но тут же поспешил утешить поникших, было, путешественниц. – Может, ребята согласятся, – он махнул своим товарищам, приглашая подойти.

После короткого и напряженного для обеих дам совещания (Алиса хотела трудностей, но ночевать на вокзале ей не улыбалось), плотный мужичок с синими надраенными бритвой щеками нехотя кивнул.

– Ладно, отвезу. Но не меньше, чем за полторы тысячи.

Мама, которая рассчитывала на сумму втрое скромнее, чуть сникла, но быстро взяла себя в руки и поспешно кивнула, разумно опасаясь, что водитель передумает.

Они быстро миновали безлюдный двухэтажный город, какое-то время ехали по трассе, втиснувшись между двумя неповоротливыми фурами, а затем уже в сумерках свернули на пустынную дорогу, которая вихляла среди сникших под дождем елей.

– У нас места дремучие, былинные, – ни с того, ни сего сообщил водитель, постукивая жесткими мозолистыми подушечками пальцев по рулю.

– Да, у вас тут очень самобытно, – рассеянно поддержала разговор мать.

«Там на неведомых дорожках, следы невиданных зверей…», – Алиса заметила, что на улице почти совсем стемнело. Дорога на пути нежданных гостей расставила капканы в виде ям, рытвин и колдобин. А деревья, выныривая из чащи недружелюбного косматого леса, грозили ветками, словно предостерегая от чего-то.

– А долго еще? – Алиса чувствовала себя крайне неуютно в холодном бензином пахнущем Жигуленке посреди «самобытного» дождями исходящего Полянского края.

– Если честно, – смущенно признался водитель, – я в эти места нечасто езжу.

– Насколько не часто? – сладко поинтересовалась Алиса, приподнимаясь.

– В первый раз, если честно – выпалил мужчина, бросая виноватые взгляды в зеркало заднего вида, словно старшей была именно Алиса, а вовсе не мама.

– Вы дороги не знаете, что ли? – уточнила Алиса.

– Алиса, не учи взрослого человека, – попыталась образумить дочь Инна Михайловна.

– Мне ребята все подробно объяснили, – поспешил он заверить своих пассажирок.

– Зашибись, – второй раз за день воскликнула Алиса, откидываясь обратно на сиденье. Остается, надеется, что он не маньяк или грабитель, и не затащил их сюда, чтобы бросить умирать вдали от цивилизации. Или хотя бы намека на нее.

Время от времени они проезжали темные деревушки – настолько маленькие, что последние домики следовали почти сразу за первыми. Иногда Алиса умудрялась прочесть полустертое название на металлическом указателе: «Гниловка», «Дериново», «Чернушкино». Еще реже попадались покосившееся и покрытые ржавчиной автобусные остановки. Однако мысль, что по этим дорогам могут ходить автобусы казалась нелепой.

Чем дольше они ехали, тем тревожнее выглядел затылок водителя. Никаких больше баек про «дремучие леса». Судя по всему, он неистово клял себя, что подписался на эту авантюру. Алиса могла его понять: если им еще светила перспектива провести ночь под крышей дома, то ему предстоял долгий путь обратно по неизвестной дороге в кромешной тьме.

В этот момент под свет фар попала решительно вышагивающая по обочине фигура. Долговязый мужик (или парень?) в высоких резиновых сапогах и плотной парусиновой ветровке с капюшоном. Не обернувшись на шум мотора, он замедлил шаг лишь, когда, поравнявшись с ним, водитель опустил боковое стекло и спросил:

– Слышь, дружище! Нам в Глухово надо. Знаешь где?

Остановившись, неизвестный откинул капюшон, чтобы лучше рассмотреть своих собеседников. Под парусиновой ветровкой скрывался мальчишка лет тринадцати-четырнадцати с вытянутым (обычно про таких говорят «с лошадиным») серьезным лицом и густыми бровями, сросшимися на переносице. Но главной особенностью его внешности были губы – пухлые красные, занимавшие большую часть нижней половины лица. Над верхней губой едва заметно темнели ранние усы.

– Вам надо чуток назад обернуться, – низкий голос придавал юному облику дополнительные года два, – Там будет поворот на право. Три минуты, и вы на месте.

– Парень, – торопливо спросил водитель, словно опасаясь, что мальчишка растворится в дожде, – а ты нас не проводишь? Мы, честно признаться, уже третий час тут блуждаем, – слегка приврал мужик.

– Некогда мне, – коротко отрубил пацан. – Поезжайте медленно по правой стороне – не пропустите, – с этими словами, он развернулся и, не оглядываясь, чтобы узнать их дальнейшую судьбу, отправился прочь.

Интересно, какие такие дела у этого мальчишки могут быть ночью? Странно. Может, в здешних местах все немного двинутые? Тогда маме понравится деревня Глухово.

Парень оказался прав. Поворот они увидели уже через минуту после того, как, развернувшись, поползли обратно. А еще через минуту (водитель заметно прибавил газу) Жигули притормозили возле железных ворот, за которыми чернел бывший над монастырь, похожий в ночи на средневековый замок. В свете молний, которые вспыхивали каменной башней монастыря, темные окна бликовали зловещими силуэтами и дрожащими призраками, растворяющимися во мраке. Тишину вокруг нарушал ритмичный цокот ливня.

«Не хватает зловещего карлика в желтом плаще», – пронеслось в голове у Алисы, когда она, ежась от холода, вылезла из машины и огляделась. Школа, до середины прошлого века бывшая обителью для ушедших от мирской жизни монахинь, возвышалась посредине большого двора, густо заросшего травой, кустарниками и фруктовыми деревьями. Три-четыре накренившиеся хозяйственные постройки, склонив старые крыши, окружали свою каменную хозяйку. Особняком стояла деревянная сторожка с будкой возле крыльца. Чуть поодаль кривился каркас спортивной площадки.

Водитель, не смотря на настойчивые уговоры мамы переночевать в деревне (любопытно, где, если они сами еще толком не устроились?), шустро уехал, не дождавшись пока мама разбудит сторожа. Впрочем, правильно сделал, ибо сторож настолько не хотел быть разбуженным, что не подавал никаких признаков жизни, несмотря на настойчивые удары каблуком о хлипкую с виду, но прочную в действительности дверь сторожки. Инна Михайловна нервничала и мерзла. Алиса мерзла и нервничала. Ночевать на улице под проливным дождем, который, казалось, усиливался с каждой секундой, не улыбалось им обеим.

К счастью, мама вспомнила, что у нее есть личный номер директора школы. Укрывшись под козырьком деревянного сарайчика, мать и дочь с надеждой смотрели на светящийся дисплей, на котором отсчитывались секунды ожидания. Директора, видимо, спят менее чутко, чем сторожа, так как вскоре (после пятнадцатого или двадцатого «пи-пи») сонный голос ответил «Алле».

Маме потребовалось несколько минут, чтобы объяснить, кто она и чего хочет от директора в столь поздний час. Алиса напряженно следила за выражением ее лица, пытаясь угадать исход разговора. А когда Инна Михайловна, вымученно улыбнувшись, сказала: «Хорошо, я согласна», девочка расстроенно опустила плечи. Что-то явно прошло не по плану. Хотя Алиса сомневалась, был ли вообще какой-нибудь план.

– Пока в школе идет ремонт, нам предложили остановиться в частном доме, – сообщила мать новость тоном, который говорил, что она еще не определилась радоваться ей или наоборот. – Мы будем жить сами по себе – дом давно пустует. А, главное, он находится прямо напротив школы. Ты, как? Что думаешь?

– Ну, разумеется, я предпочту спать на улице, – едко, стараясь победить зевок, ответила Алиса.

– Отлично, – кивнула мать. – Сейчас нас проводит… Алексей Никитич…

Оказалось, что у пожилого с болячкой возле губы сторожа было редкое отчество Микитич, что он «ложится рано, и нечего жаловаться директору». Против ожидаемого (когда они мокли под закрытой дверью Алиса не секунды не сомневалась, что сторож в стельку пьян) от Микитича пахло не вином, а ромашкой (или какой-то другой травой, принимаемой от простуды). Старик был не разговорчив, колюч и на редкость не поворотлив. Пока он искал ключи в своей коморке, пока, шаркая, вел их к новому жилищу, Алиса так устала, что и в правду готова была лечь хоть на лужайке, не будь она такой мокрой.

Внутри дома, который буквально упирался костлявой стеной в школьный забор, было сыро, затхло и неуютно. Хорошо, выключатель сработал, и желтый тусклый свет неохотно залил избу. Только теперь они поняли, что не догадались захватить с собой постельное белье, и спать им предстоит на пыльной тряпке, которая накрывала единственную в хате кровать. Инна Михайловна прикрыла ее своим длинным белым махровым халатом, захваченным в последний момент (она будет знатно смотреться в нем на огороде!) и первой легла на мягкий пружинистый матрац. Поколебавшись немного, Алиса нырнула ей под бочок.

– Как ты думаешь, кто жил здесь до нас? – шепотом спросила Алиса, впервые за последние недели зарывшая (или временно убравшая) топор войны.

– Не забивай голову, – посоветовала мать, обнимая ее.

Алиса была уверена, что не сможет заснуть, однако усталость взяла свое, и она тихо засопела под мышкой у Инны Михайловны, которая и в эту ночь почти не сомкнула глаз.

3

Сквозь неплотно задернутый тюль, пожелтевший от времени, застенчиво проскользнули несколько солнечных лучей и скромно пристроились в ногах у мирно спящей Алисы. Инна Михайловна встала двумя часами раньше и успела уже прогуляться на берег озера, где как раз заканчивалась утренняя рыбалка. Когда она разрумянившаяся от заинтересованных мужских взглядов вернулась домой, Алиса проснулась, разбуженная заливистым смехом под окном.

Выглянув наружу через маленькое немытое окошко, Алиса не увидела никого. Только холодную кирпичную стену, кое-где покрытую мхом. Днем бывший монастырь выглядел ничуть не привлекательнее, чем ночью. В нем было что-то готическое и мистическое. Будто место ему не на берегу светлого озера Громкое, а на страницах романа Мери Шелли или сестер Бронте.

Возле школьного крыльца копошился Микитич. При ближайшем рассмотрении он оказался гораздо меньше ростом, чем запомнила спросонья Алисе и куда более волосат. Седые кучеряшки покрывали щеки и шею, убегая за ворот фланелевой клетчатой рубашки, возникая вновь из-под закатанных рукавов и исчезая на толстых натруженных пальцах. Микитич дергал сорняки, которые разрушали фундамент здания, но часть травы не скидывал в общую кучу, предназначенную для сожжения, а прятал в небольшой пакет с эмблемой крупного столичного магазина.

Пытаясь, наладить быт, Инна Михайловна, лишь смахнула верхний слой грязи, и теперь беспомощно озиралась посреди просторной комнаты, обставленной так, как видела Алиса в старом черно-белом кино про деревню. У окна располагалась массивная полутора спальная кровать с коваными ножками. Под ней в паутине и пыли лежали мешки, источавшие сильный запах сырости. Посередине стоял тяжелый стол с облупившейся краской. В углу, за пузатой русской печью, явно нуждавшейся в побелке и ремонте (судя по внушительным залысинам) притулился огромный железный сундук, запертый на проржавелый замок.

Вообще все в комнате выглядело большим, массивным и гротескным. Даже зеркало в черной раме, в котором шиворот-навыворот отражалась комната, казалось неподъемным – того и гляди, стена обвалится под его тяжестью.

По обе стороны от зеркала висели два портрета: скуластого коренастого мужика с монголоидным лицом и красивой, но суровой женщины с прилизанными серыми волосами. Видимо, бывшие хозяева.

Будь Алисина воля, она бы немедленно убрала обе фотографии за печь. Было в них что-то… что-то пугающее Алису. Что-то такое, от чего холодок пробегал по спине и пустотой томился желудок.

Единственным украшением домика служил настенный ковер ручной работы. На нем были изображены скачки. Наездники в белых обтягивающих рейтузах гнали, что есть мочи своих измотанных лошадей. То ли с годами ковер почернел, то ли изначально был исполнен в мрачных тонах, но впечатление он производил то же, что и фотографии прежних владельцев.

Кроме большой комнаты в доме была переделанная из сеней кухонка-закуточек. Настолько маленькая, что там уместился только компактный (кажется, самодельный) шкафчик для посуды, изрядно подгнивший за годы жизни, и настольная плита с двумя конфорками, на одной из которых стоял чайник. Настолько древний, что сквозь его металлическую крышку просматривалось дно.

Двора не было: одной стеной дом упирался в школьный забор, другой – в ветхий туалет, а крыльцо с мужественно выстоявшей под обстрелом дождей и ветров скамейкой выходило прямо на дорогу. Ни забора, ни ограждения. Правда, рядом из травы выглядывал колодец, которым, судя уровню и количеству травы вокруг, давно никто не пользовался. Но вода, как позже их заверил немногословный Микитич, в нем отменная, ключевая, из подземных источников.