Дрянь

1

Дух захватывало от широты и простора Громкого. Каждое утро после скорого завтрака Алиса прибегала сюда на пустынный песчаный берег, забиралась на пирс, от которого на рассвете отчаливали рыбацкие лодки, и, опустив босые ноги в воду, смотрела и не могла насмотреться на бескрайнюю гладь озера, переливающегося бриллиантами в лучах раннего солнца.

Они жили в деревне уже семь дней. Мать купила постельное белье, скатерть, половики, посуду, электрический чайник (они так и не рискнули воспользоваться тем, что остался в наследство от прежних хозяев), пару ваз и две пары резиновых сапог: себе красные, Алисе – коричневые.

– Резиновые сапоги – паспорт жителя Глухово, – гордо передала она слова Полины.

Целый день они чистили, драили, проветривали дом Павловых, невольными гостями которого оказались. Мать не разрешила Алисе трогать настенные фотографии и ковер с наездниками в белых рейтузах, на которые девочка покусилась в первые же минуты генеральной уборки.

– Не забывай, что это не наш дом, и мы не можем тут хозяйничать.

Не можем хозяйничать! А спать, когда на тебя из темноты мрачно пялятся прежние владельцы, можем? Но Инна Михайловна была неумолима. Алиса прокипела, но, скрипя зубами, смирилась.

Муж и жена Павловы переехали на местное кладбище около десяти лет назад, один за другим. Жили они уединенно, честно, были уважаемы, и об их кончине все искренне скорбели. Они познакомились (бесценный источник информации постряпушка-болтушка Полина) во время войны. Познакомились и «полюбились». Уже в мирное время Иван Павлов разыскал боевую подругу где-то на Севере России за Петербургом, привез в свою деревню, представил колхозу (родных у него не было). За пятьдесят лет совместной жизни добра они не нажили, детей тоже, зато любили друг дружку, говорят, без памяти. Потому и не смогли долго жить один без другого.

Алиса подозревала, что Полина намеренно поведала им это, чтобы они ничего в избе менять не вздумали. Впечатлительная (особенно к любовным историям) мама, повелась, и трогать вещи ушедших запретила. Поэтому тюки покоились под кроватью (с них только пыль смели), а сундук, как стоял запертый, так и остался дальше ржаветь возле печки.

Без холодильника еду приходилось покупать на день, максимум на два вперед. Но сердобольная Полина, щедрая на пирожки, домашнюю сметану и яйца, пообещала, что как только начнется учебный год, она будет кормить их в школьной столовой на убой, и готовить им больше не придется.

Магазин в Глухово был маленький – спички, сапоги, хлеб, консервы. рыба местного копчения, водка, дешевое вино и гигантские пакеты с сахаром, макаронами, солью. Работал он по воле и желанию его продавщицы Василины. Когда Василина запивала или ленилась (а случалось это после каждого второго рабочего дня), местные жители, ворча и ругаясь, плелись в соседний поселок, где и выбор был больше, и надзор строже. Положить деньги на телефон также можно было лишь в соседнем поселке, а интернет… Ну, что ж, с интернетом в Глухово было глухо.

Но вообще-то в Глухово пили мало. Весь алкоголь сметали приезжавшие на выходные туристы. Глухово насчитывало десять-двенадцать жилых домов и около тридцати человек населения, включая малых деток. Остальные дома (примерно столько же), заброшенные и заколоченные умирали в ядовитом борщевике, с которым давно перестали бороться.

Правда, некоторые участки выкупали приезжие из города. Ветхие лачужки сносили, выстраивали на их месте поражавшие воображение особняки и коттеджи, устилали двор плиткой, заводили сторожевых собак, и не появлялись месяцами, а то и полугодиями.

Каменных строений в Глухово было три: бывший женский монастырь, построенный в конце 19-го века, переданный колхозу в конце тридцатых и переделанный под школу в начале семидесятых; одноэтажный магазин-склад и дом бывшего кулака Ерохина, построенный из того же материала и теми же мастерами, что возводили монастырь.

Несколько лет назад после долгого разбирательства дом кулака отказались признать памятников архитектуры и продали миллионеру из Петербурга – Полякову. Тот за год реставрировал полуразвалившийся дом, в котором местные ребятишки любили играть в «мертвого князя» и устраивать ночные посиделки, выстроил вокруг него высоченный забор и организовал круглосуточную охрану.

В отличие от других «новых баринов» Поляков проводил в Глухово все свободное время. Любил охотиться, рыбачить, кататься на лодке. Мужики, опять же со слов Полины, Полякова уважали, потому как нос не задирал и к любому делу подходил основательно.

Поляков был женат, но жену его в Глухово никто не видел. Ходили слухи, что она деревню терпеть не могла, и отпуск свой предпочитала проводить на море. Да не нашем, а заграничном. Зато с Поляковым частенько приезжал его сын – вежливый юноша, полгода живущий в Англии, три месяца с матерью на Кипре, а оставшиеся три – с отцом в России.

С Поляковым старшим Инна Михайловна познакомилась, когда на третий после приезда день вновь отправилась в соседнее село за покупками. Галантный богач, увидев ее согнувшееся под тяжестью сумок тельце, затормозил, чтобы помочь. А, довезя до дома, взял слово, что они с дочкой непременно придут к ним на ужин в ближайший рыбный четверг.

То есть уже сегодня. Алисе, ужас как хотелось побывать в настоящем особняке. У них, наверное, и кухарка, и прислуга. А, может даже камин с медвежьей шкурой на полу. Да, шкура должна быть – ведь Поляков, Полина говорила, охотник.

За эти дни она успела дважды побывать в гостях. В их вторую глуховскую ночь перегорел свет во всем доме. То ли старая проводка не выдержала напряжения, то ли привидения расшалились. Все лампочки вдруг одновременно замигали и, чпокнув, погасли. С утра Алиса, усердно подталкиваемая мамой, отправилась к Микитичу за помощью.

Старика она застала за чаепитием. В его маленьком деревянном домике времен монастырских построек было душно и темно (два малюсеньких окна по размеру напоминали дверцу русской печки), но в тоже время очень уютно. По стенам ожерельями висели веники из разных трав, источающий такой сильный запах, что у Алисы с непривычки заболела голова. В углу рядом с печкой-буржуйкой стоял топчан, с высокой, как в сказке про Принцессу на горошине постелью. Тут же был сундук, очень похожий на павловский, стол и две табуретки. На одной из них сидел довольный Микитич и, сверкая янтарными каплями меда на бороде, пил чай. Алису он ничем не угостил (она не была голодна, но уже приготовилась дать вежливый отказ), и строго велел возвращаться домой, да ждать, когда он закончит «чаевничать».

А вечером следующего дня их пригласила Полина. К этому случаю, они с мамой купили торт и пирожные, но едва подошли к Полининой избе, смутились своих скромных даров.

Двор директора был самым ухоженным и большим в Глухово (не считая, конечно, бывшего кулацкого дома и коттеджных новостроек). В распахнутые ворота гаража были видны три машины, между которых неспешно прогуливалось курицы, кудахча между собой. За гаражом у крыльца уместилась небольшая детская площадка. В песочнице, издавая восторженные «бо-бы-би-па», копошился довольно пухлый белобрысый малыш в летних трусах и панаме. Он внимательно осмотрел гостьей своими круглыми (как на этикетке детского пюре) голубыми глазами и вернулся к игре, быстро потеряв к ним интерес.

Хозяев Мироновы нашли на заднем дворе по певучему многоголосому гулу. Там был выставлен длиннющий стол с деревянными лавками по обе стороны. Вокруг шибутились, сновали туда-сюда и громко переговаривались незнакомые люди, среди которых без труда находились виденные мельком на улице или магазине лица.

– О, наконец-то, – всплеснула руками Полина. – А я уж думала Ваню за вами посылать. Заблудились, ему говорю, надо было их на машине довезти, – от Павловского дома до Полининого самым медленным шагом не дольше пяти минут ходу. – Машин в хозяйстве как кур, а девушки из Полянска на такси ехали.

Зять Полины и директор глуховской средней школы, столь же пухлый и голубоглазый как ребенок в песочнице, виновато покраснел.

– Уж простите, что не встретил, – вырывая торт и одновременно усаживая маму на лавку, извинился он. – Я действительно ждал вас несколько позже. Недоразумение, знаете ли.

Испытывая неловкость за его смущение, Инна Михайловна попыталась встать:

– Это я, скорее всего, ошиблась, простите…

– Думал он! – возмутилась Полина, насильно возвращая маму на место. – Сидите, отдыхайте, – и вновь обернулась к зятю. – А людям из-за тебя в такой дождь пришлось самим до нас добираться! Думал он. Недоразумение это ты, Иван Юрьевич!

Директора спас шум падающей посуды и раздавшийся сразу же вслед за ним крик:

– Ва-а-ня! Где же ты? Помо-гиии… Все, все пропало!

Иван, попутно извиняясь, трусцой, во время которой его животик колыхался, как водяной матрац, побежал в избу.

Дом был поострен еще до войны. Но по мере роста семейства он, как дерево грибами обрастал нелепыми постройками всевозможных размеров. Последняя, еще недоделанная, и вовсе напоминала большой улей с заплатками. Кроме Полины и ее мужа Евгения, которых так все и звали: Полина да Евгений, в доме жили две их дочери – пятнадцатилетняя Анна и двадцатипятилетняя Мария, а так же муж Марии Иван Юрьевич (директор глуховской средней школы) и полуторогодовалый Паша.

И в обычные дни большое семейство с трудом вмещалось в этот абсурдно слепленный, тесный дом. Но когда приходили гости (обычно вся деревня за исключением малолетних детей и древних стариков), столы и вовсе приходилось выставлять на улицу.

Алиса с мамой оказались в числе припоздавших. Стол, накрытый вышитой вручную скатертью, уже ломился от всевозможных печеностей, копченостей, соленостей и прочих деликатесов домашней кухни. Из дома аппетитно пахло жареной свининой и картофелем. При том, что на столе уже не было свободного места, остальные гости продолжали с завидным упорством выставлять на него, принесенное с собой угощение. И рожденный еще при царе Горохе стол, кряхтя, принимал очередное блюдо. Кто-то даже выставил бочку с квашеной капустой, но на него тут же с кудахтанье налетело несколько женщин, и бочка перекочевала на землю.

Алиса отродясь не видела столько съестного. У нее глаза разбегались: одних только холодцов она насчитала пять видов. А к ним еще хрен, горчица – и все свое, домашнее. Робко присев на краешек скамьи, она исподлобья наблюдала за гостями, напрасно стараясь не привлекать к себе излишнего внимания. Идея познакомиться с жителями Глухово на ужине у Полины с самого начала показалась ей абсурдной.

– Я вообще не понимаю, зачем нам с ними общаться? – пожала она плечами, с досадой разглядывая в древнее настенное зеркало свежий прыщ, вскочивший на кончике носа. – Мы в ссылке. Без права переписки и свиданий… Дурацкий прыщ, – скривилась девочка. Все кругом дурацкое. Она потянулась, чтобы очистить лицо от захватчика, но мама ловко отвела ее руки в стороны.

– Алиса, хватит ныть. Бери торт, и пошли. Кстати, прыщ на носу значит, что кто-то в тебя влюбился, – и расхохоталась, как будто сказала нечто безумно смешное. Конечно, кто в Алису может влюбиться!

Прыщ Алиса все-таки выдавила, перед самым выходом. На его месте осталась красное пятнышко, которое она не успела замазать тональным кремом. Хорошо, что мальчишек среди гостей Полины не было. Она немного нервничала, что придется столкнуться с тем парнем, который назвал ее дурой, но его, к счастью, не оказалось.

Не считая хозяев, за столом собралось человек 20, из них всего четверо мужчин: мускулистый бритоголовый электрик Алеша сорока с лишним лет, его полная противоположность – худощавый и несуразный Платон с печальным лицом (мамин коллега, кстати), и два брата-близнеца Валентин и Валерий. У братьев были совершенно одинаковые хитрые лица, и не сходящие с них хитрые улыбки. Правда, у одного хитрая улыбка привилась влево, а у другого вправо.

Близнецы наперебой ухаживали за мамой, носясь вдоль стола и подкладывая ей в тарелку деревенские деликатесы. Алиса подозревала, что если мама все это съест, то уже через неделю сможет влезть в одежду Полины.

– А еще грибочков? – заботливо спрашивал Валерий, и, не дожидаясь ответа, вываливал половину миски. Мама из вежливости не отказывалась, но глаза делала большие.

– Да что ты со своими грибочками, – фыркал Валентин, нависая над мамой с другой стороны и капая на скатерть золотистым свиным жиром, стекающим с деревянного половника. – Девушке мясо нравится.

На противоположном конце стола круглолицая Мария с добрыми Полиниными глазами уже в третий раз взахлеб рассказывала, как опростоволосилась на кухне:

– Я-то, я-то, растяпа, противень уронила. Думала, все – пропал обед. Но тут Ванечка прибежал и все устроил, – она любовно посмотрела на мужа, который в этот момент, что-то оживленно втолковывал историку Платону, чье лицо оставалось печальным и отстраненным, не смотря на то, что между ними, по всей видимости, происходил жаркий спор. Но Ивана Юрьевича это нисколько не смущало: он продолжал восторженно теребить учителя за локоть, пускаясь во все более пространные рассуждения.

– Да, муж у тебя Машенька, золото, – с готовностью подтвердила строгая худощавая женщина с короткими, химией накрученными волосами. Ее называли Мирославой или попросту Славой.

Выкрашенная в ярко красный цвет (почему-то упорно называемый рыжим) Василина, тяжело поднялась из-за стола, одернула выделяющую все жиринки ее пышного тела кофту, и, покачиваясь, спросила:

– А когда будут танцы, интересно знать?

На нее зашикали со всех сторон, и Василина, пьяно пожав плечами, удалилась в неизвестном направлении.