Превращение

Превращение
Маша Скворцова

Говорят, что мысли материальны. А что если долго долго думать о том, чтобы превратиться в собаку. И не только думать, а верить в это.

Маша Скворцова

Превращение

Наконец-то не нужно думать о такой ерунде, как выглядишь в глазах окружающих, о том, что надеть и о том, что подумают люди; не нужно больше ходить на ненавистную работу, слушать о том, как коллеги обсуждают, что кто-то пришел в офис в майке-алкоголичке и слишком короткой юбке для начальника отдела; не нужно вместе с ними с вымученным энтузиазмом сплетничать о тех, кого нет в кабинете, чтобы не выглядеть белой вороной; не нужно терпеть выходки руководства; не нужно терпеть взгляды клерков-мужчин, которые хотят выразить всем своим видом, что ты не формат, так как ты – женщина, живешь в России и тебе больше тридцати пяти лет; не нужно встречаться взглядом с соседями, которые слышат, как вы с мужем орете друг на друга, не нужно больше соответствовать чему-либо и вообще смотреть на себя недобрыми глазами, которые видят только худшее, а ты плачешь от бессилия, потому что не можешь ни изменить мир, ни изменить свое отношении к нему.

Такое ощущение ничтожности внешнего было несколько раз в жизни. Это было, когда перед операцией в платной клинике сказали, что Вы, конечно, можете поехать в Пироговку на бесплатную операцию, но по дороге может случиться что угодно и нет гарантии, что доедете вообще. Такое было и тогда, когда мы с Игорем летели в кювет с зимней трассы. И вот снова это ощущение спадание шелухи.

И не нужно ходить на психотерапевтические встречи, где была смутная надежда, что можно что-то поправить без таблеток, потому что с таблетками, конечно хорошо, но потеешь как лошадь в конкуре и кожа становится морщинистой как у Бабы Яги. И всегда, через пять месяцев – полгода всухую, без антидепрессантов, появлялась мысль о том, что было бы хорошо, чтобы всё это поскорее закончилось. Конечно, иногда, когда на встречах задавали вопрос о том, как можно спастись от тоски, возникали радужные мысли о том, чтобы найти по-настоящему любимую работу и самореализоваться (терпеть не могу это слово, от него веет чем-то претенциозным, вроде слов мерчендайзер, менеджер, дед-лайн и неприятно как от подтянутых клерков-продажников из соседнего отдела, которые всегда рядом), или о том, чтобы купить маленький домик в деревне, но потом всегда вспоминались предыдущие неудачные попытки сменить профессию, череда серых контор без удобств или представление о провинциальной жизни, когда придется жить одной и быть женщиной в возрасте без семьи и детей, так как Игорь ни за что не согласится жить в деревне, быть на виду в маленьком населенном пункте и постоянно терпеть немое осуждение общества. Кто-то сказал, что идеи феминизма у нас не ночевали, и быть в России, не в Москве, и не в Питере, женщиной за тридцать пять, без мужа и без детей, это не для слабонервных. Особенно, когда лобби на стороне той категории женщин, вроде моей начальницы, которая так говорит о своем муже: хоть плохонький – но мой.

Все эти мысли отравляли моё существование, иногда даже сносное, и местами, особенно летом, радостное. Бывало, когда выдавались ясные тихие дни осенью или зимой, они, эти мысли показывались как пьяные растрепанные женщины неопределенного возраста среди нарядной толпы, на которых всегда больно смотреть и стыдно за них и за то, что не можешь и не хочешь им помочь, и оттого хочется отвести взгляд, чтобы не портить уродливым пятном красивый вид на местность. Эти мысли неотвязно следовали за мной. Стоило только кому-то, а таких ситуаций было превеликое множество, совершить в моем отношении какие-либо действия, как-то нахамила начальница или коллега, прохожий на улице не так посмотрел, не то сказал, не тем тоном поприветствовали и – здравствуй обида. Обида заставляла меня медленно умирать, а потом рождаться вновь, когда она переварится. Иногда смерть и рождение занимали три дня, иногда больше. Спасения от этих мыслей просто не было. Летом они появлялись реже, а когда день становился коротким, чаще. Когда удавалось нарисовать что-то, что мне нравилось, или сделать что-то хорошее, например, отремонтировать электрический звонок или зашить порванные кеды или карман куртки, приготовить вкусный ужин или проехать на лыжах несколько километров по зимнему лесу, посадить газон на даче, – на некоторое время на душе становилось легче и эти замечательные мгновения запоминались мне надолго и именно они и держали меня здесь. Было бы так здорово, если бы жизнь состояла только из этих мгновений. Конечно, рутину тоже можно вынести, куда без неё, но унижение – это слишком.

Часто я замечала, что испытываю чувство стыда за эти мысли и за несоответствие морально-этическим нормам, которые как-то само собой появились в голове. Психотерапевт говорил, что это – сенситивная паранойя. Например, я не защищала должным образом свое достоинство перед коллегами и начальством, а, значит, считала, что заслуживаю такое отношение, что за ругань с мужем соседи справедливо могут меня презирать, считая себя выше. Говоря психологу о том, что родители виноваты в том, что я такая, я испытывала вину за то, что предавала их и предавала Игоря, когда сгоряча говорила ему, что думаю о его отношении к себе и обо всей этой жизни, которая, как мне иногда казалось, не справедлива. И хотелось отмучиться, расстаться со всеми этими мыслями раз и навсегда.

И вот, наконец-то мечта начала сбываться. Стирание переживания, которое происходило теперь, это, конечно, положительный момент в этом превращении, но пока не очень понятно, что с этим делать и как дальше жить. Непривычно ощущать мир таким большим и такими высокими предметы вокруг. Правда, мир получился очень ароматным, причем запахи стали другими и сменился вкус этих запахов. Туалетная вода на полке возле двери и запах пионов в вазе в гостиной стали казаться дурными, а запах сырого мяса или рыбы, запахи еды из кулинарии в соседнем доме – напротив, вызывали волну радостного предчувствия как раньше чаепитие в кругу близких и из запахов складывались неясные образы. Вода из лужи не внушала отвращения и бегать по улицам на четырех ногах, используя хвост как руль, было легко и весело. Цветное зрение, такой подарок от Бога для приматов, потерялось, мир окрасился в пять-шесть цветов, зато исчезла диплопия. Голоса людей все реже воспринимались как разговор, как последовательная речь, лишь обрывки фраз, которые что-то значили, обычно это были глаголы.

С человеческим знанием мне было легче, чем прирожденным псам, потому что я знала, где можно добыть пищу и на смену отвращению к сырой пище постепенно приходило сознание необходимости, а потом пропало и само отвращение. Маленькое собачье тело можно было втиснуть в щель, в которую нельзя было пробраться будучи человеком, и потому у меня в запасе оставались лазейки на случай холодов и голода. Можно было прокрасться с черного хода в продуктовый магазин, полакомиться там чем-нибудь и заснуть в темноте, ощущая как в желудке разливается сытое мягкое блаженство, и осторожно, чтобы люди не заметили, выйти, когда наступит утро. Конечно, это было рискованно, так как люди любили видеокамеры больше чем собак и потому на складах видеокамер, которые прекрасно могут обойтись без еды и тепла, было много, а собак – мало. Вернее ни одной, кроме меня, но я знала, что такое осторожность.

Трудно было с другими собаками, но я научилась притворяться больной, чтобы отпугивать их от себя, да и они сами своим природным чутьем чувствовали чужака и не часто проявляли ко мне интерес. Самым же замечательным стало то, что память о прошлом, мучившая меня раньше, стала теперь мне приятна, из нее исчезла безысходность, исчезли и навязчивые мысли, вспоминались только лучшие и радостные моменты, а их было немало и, забравшись куда-нибудь в уголок в парке, к счастью было начало лета и тепла предостаточно, можно было лежать в траве или на теплом асфальте вытянув передние и задние лапы и хвост и предаваться воспоминаниям.

Все началось, наверное, год назад, когда я упала с велосипеда на улице. У меня появился шрам между носом и губой. Часто Игорь ласково называл меня собакой, он говорил "ты – мой пес", "ты – собака, ты – собака моя". Теперь, после этого падения шрам напоминал чем-то собачий нос и я сказала Игорю, что однажды, он проснется и увидит рядом с собой не жену, а собаку и однажды этот момент наступил.

Игорь кормил меня лучшим кормом, выгуливал утром и вечером, постелил у двери мягкий чистый коврик, разговаривал со мной, а я смотрела на него своими карими глазами и иногда поскуливала, так как говорить у меня уже давно не получалось, а мне так многое хотелось сказать. Иногда мне хотелось, чтобы мы оба превратились и мчались по лугу, весело заливаясь лаем, забыв все мирское и отдавшись животной радости существования . Мне приходило в голову, что Ваня может привести другую женщину, что это когда-нибудь случится и сначала, когда все только начиналось, я думала, что буду таскать её вещи и грызть тапки из ревности, но потом ревность уходила куда-то в туман, также стираясь как навязчивые мысли и воспоминания. Трудно было объяснить близким, что произошло превращение и поверить в это мог только Игорь, так как он знал предысторию этой трансформации, но другие, им было тяжело. А потом все привыкли и я убежала из дома, чтобы не напоминать другим о себе и не внушать им чувство вины.

Так прошло два месяца и мне захотелось приключений, я добежала до речного вокзала, села на "Омик", забралась под грузовик, мне не сложно было туда пролезть, добрый человек из членов экипажа даже угостил меня со словами "Эй, пёс, держи!" Мы доехали до Солнечного, горы, вода, всё такое, я вспомнила, как прошлым летом мы с Игорем ели здесь вкусную вишню и был ветер и жара и пахло водой, что-то влекло меня к этому месту и вот я оказалась здесь снова.

В своих радостных мыслях я бежала по дороге, за мной ехал небольшой грузовик с фургоном и тут в меня выстрелили. Помню, как появилась мысль, что все кончено, как когда-то мне хотелось, и что жизнь была не такой уж плохой, а местами даже счастливой. Потом был железный фургон, в котором было еще несколько собак, душная темнота и боль в лопатке и забытье.

Тихая музыка, похожая на пение птиц, заставила меня очнуться. Я проснулась в своей постели, увидела рядом спящего Игоря, поцеловала его в висок, подумала, что совсем не страшно идти на новую работу и что вчера прошло две недели с того момента, как я начала пить флувоксамин.