Бойся мяу

Женек подлетел на ноги. Сбить пламя, укрыть чем-то, судорожно соображал он. Пару костров отделяли его от Митьки. Колька, ошарашенный и остолбеневший, кажется, вообще перестал что-либо понимать.

Митька закричал сильнее, и Женя сорвался с места. Его футболка, шорты хоть на что-то, но сгодятся. Обежал один шипящий очаг. Воздух кусал кожу, обжигал легкие. Женек метался, примериваясь, как перепрыгнуть через другой, когда из дыры в полу метнулось что-то бурое. Подлетело к Мите и накрыло собой.

– Дед?! – вырвалось у Женька. И он прыгнул.

Алые язычки коротко лизнули, и, кувыркнувшись, он оказался возле Митьки. Тот приглушенно постанывал. В подрагивающем свете Женя узнал пальто.

– Дед, ты пришел…

– Надо было раньше… Но так страшно! А потом ты закричал, и я не мог…

– Что? Что нам делать, дед? – расплакался вдруг Женек. – Что? Куда нам?! Как, дедуль? Я… я не хочу умирать!

– Не знаю, Жень… Я не знаю! Я… я всего лишь пальто. Но ты… ты представь, ты ведь можешь! Представить, что ты… что ты из глины…

В этот миг Человек-Пальто сорвался, кинулся к нему. Залетел за спину и распахнул себя. Не сразу Женя понял, что происходит. Только когда пальто вспыхнуло, осознание обожгло сердце, ударило под дых.

– Дед!! – вылетел крик.

Пламя за секунду охватило пальто. А уже в следующую он осыпался пеплом. С тихим шепотом: «Передай Маше, что я ее…»

– Дедушка, дед, – рыдал Женек.

– Жек! Жек! – кричал за стеной огня Рыж.

– Я сожгу дом! Я сожгу дом! – гремел безумием Черный Мяук.

Он весь уже был огнем. Уже не черный, а огненно-рыжий. Торжествующий и кровожадный Бог.

– Пол дрожит, – выдавил Митя рядом.

И пол дрожал. Стены дрожали и поскрипывали.

«Я из глины, я из глины, я из глины», – повторял Женя, взирая на пылающий Кошачий дом. «Поцелуйчики» горели нещадно. Жар душил и облизывался. Я из глины, я из глины. Все громче и громче просил, настаивал он.

– Я из глины! – закричал и прыгнул в огонь.

Перемахнул через очаг. И почувствовал лишь теплое объятие. Может, выйдет? Сейчас же. Толкнуть дверь. Вдруг выпустит. Теперь, когда дом погибает. Пускай к ней не прикоснуться, он из глины.

Женя кинулся к двери. Умирать не хотел, но страха не было. Наконец-то. И все же он затормозил.

Волна огня отхлынула от стены. Совсем не ласковая, жгучая. Показался довольный оскал. Вместо клыков – алые язычки. Дом задрожал сильнее. Словно от хохота.

Не отпустит! Тварь!

Что он может против Бога? Что у него есть?

Ни меча, ни щита. Футболка. Рваная, расцарапанная, окровавленная футболка.

Женек вспомнил – именно за нее он первый раз его цапнул. Мяук взял след. Мяук найдет тебя. Мяук не любит чужаков. «Спасибо, что вернул», да?

Пошел ты, черт! Старый! Облезлый!

Вернул… в черный-черный дом.

Женя содрал футболку, скомкал. Подавись!! В гневном отчаянии швырнул в него. Ткань вспыхнула подобно спичке. Пропала. А Женек во все горло заголосил, завел небылицу, сказку, страшилку:

– В черном-черном доме был черный-черный чулан, в нем прятался черный-черный кот. Один глупый мальчик залез в его чулан. Кот разозлился и вцепился в него. От страха мальчик похолодел, покрылся льдом, и кровь его стала ледяной. А в груди черного-черного кота, напротив, вспыхнуло пламя зла.

Дом тряхнуло. Дерево затрещало в агонии. Женя отлетел на пол. Но продолжил карающий рассказ:

– Когда мальчик повзрослел, а черный-черный кот сжег свою душу, они столкнулись вновь. Кот пролил кровь мальчика. Кровь напитала рубаху. Ледяная кровь. Но черный-черный кот не знал об этом. И когда мальчик, сдаваясь, швырнул в него рубаху, он сожрал ее.

Мяук вспыхнул весь. Выгнул хребет с огненной холкой до самой крыши.

– И кровь мальчика сковала льдом сердце черного-черного кота. И его пламя угасло.

Уши резануло. Бог зашипел так, как если бы в печь плеснули воды. Забился в угол, сжался. Его рыже-алый окрас бледнел. И проступал угольно-черный скелет. Во мраке глазниц испуганно трепетали блекнущие огоньки.

– Охренеть, – вырвалось у Мити. Он отполз от жара к окну.

– Да! Да! Да! – донеслось Колино ликование.

– Надо сматываться! – закричал Женек. Дом все так же пылал. Стены, пол, двери. Пожар уже не имел хозяина и рычал неуправляемый.

– Окно? – махнул Женя рукой.

Узкое, высокое, оно единственное еще не было огнем. Дождь за ним пропал. Небо пропало. Осталась только тьма. Синяя-синяя, живая, бурлящая.

Дрожь перешла в оглушающий рокот. И тьма вмиг хлынула внутрь.

Ударила мощным фонтаном неведомой воды. Вода же ворвалась бешеным потоком в обе двери, снеся их с петель. И мгновение спустя Женька снесло, завертело и утянуло под воду.

Рефлекторно он успел вдохнуть. Огонь погас, истошно зашипев. Стало темно. А еще удивительно приятно, потому что прохладно и мягко.

Он забыл, что не умеет плавать, и попробовал грести по памяти к двери. Кругом была лишь вода – ни друзей, ни Мяука.

Руки врезались в стену. Или пол, а может, крышу. А затем, когда легкие уже возмущались, что-то потянуло его в другую сторону. Словно вода подхватила – быстро, уверенно, но аккуратно. Он проскользил в дверной проем.

Показался свет. Мягкий, матовый, он спускался прямыми лучами сверху. Женька тянуло вверх, а дряхлый, разваливающийся, побежденный черный-черный дом оставался внизу. Почти как в «Титанике», мелькнуло в голове. Она же решила, что можно вдохнуть. Вода просочилась в разжатые было губы. Но Женя совладал с собой. Глянул вверх. Поверхность совсем рядом.

Справа, слева увидел – и это обезболило сердце – всплывающих так же Колю, Митьку и Марусю. Дом остался внизу, отдалялся, пропадая в прекрасной синей тьме.

«Тонешь, тонешь, ты утонешь, всё ломается однажды…» – зазвучал в голове Русин голосок.

Через дыру в косой крыше пробилась угольно-черная лапа. Поскребла хилые доски и вдруг разом вся растворилась. Распалась на тысячи мелких безвольных угольков.

Край приливов