Великий Годден

Великий Годден
Мег Розофф

Loft. Культовые книги
Все рассуждают о влюбленности так, словно это нечто совершенно удивительное, нечто в корне меняющее жизнь. Что-то такое происходит, говорят, и ты понимаешь.

Смотришь в глаза своей возлюбленной или возлюбленному и видишь не только человека, которого ты мечтал встретить, но и такого себя, в которого втайне верил, себя желанного и вдохновляющего, себя, никем не замечаемого прежде.

Вот что произошло, когда я встретила Кита Годдена.

Я смотрела в его глаза и понимала.

Только вот другие тоже понимали. Все остальные чувствовали то же самое.

Мег Розофф – автор культового романа «Как я теперь живу», лауреат премии Карнеги, финалист Национальной книжной премии США.

«Мег Розофф удалось создать абсолютно замечательный роман взросления». – Booklist

«Тонкая, напряженная, полная психологизма история». – Kirkus Reviews

Мег Розофф

Великий Годден

Посвящается Катрин и Микаэлю

Тот жар вбирать мы можем научиться
За краткий срок, что здесь дарован нам[1 - Перевод Д. Смирнова-Садовского. (Прим. переводчика.)].

    Уильям Блейк

1

Все рассуждают о влюбленности так, словно это нечто совершенно удивительное, нечто в корне меняющее жизнь. Что-то такое происходит, говорят, и ты понимаешь. Смотришь в глаза своей возлюбленной или возлюбленному и видишь не только человека, которого ты мечтал встретить, но и такого себя, в которого втайне верил, себя, желанного и вдохновляющего, себя, никем не замечаемого прежде.

Вот что произошло, когда я встретила Кита Годдена.

Я смотрела в его глаза и понимала.

Только вот другие тоже понимали. Все остальные чувствовали то же самое.

2

Каждый год, когда заканчиваются занятия в школе, мы набиваем машину необходимым хламом и едем на побережье. После того как шесть человек заталкивают в салон самое необходимое, папа говорит, что в окно теперь ничего не видно, а в машине не осталось места для нас, и потому половина вещей выгружается, но это не спасает положение; что же касается меня, то дело обычно кончается тем, что я восседаю на теннисной ракетке или на мешке с обувью. Когда мы наконец отправляемся, настроение у всех испорчено.

Эта поездка – истинный кошмар, полный толчков, споров и маминых заявлений о том, что если мы не успокоимся, то у нее случится инфаркт, и каждый год папа сворачивает на обочину и говорит, что будет просто стоять до тех пор, пока все, к чертовой матери, не заткнутся.

Мы ездим на побережье с самого нашего рождения, а в теории такая жизнь существовала и до того: папа приезжал сюда еще ребенком, а мама – с тех пор, как повстречала папу и родила нас четверых.

Поездка занимает несколько часов, но в конце концов мы съезжаем с шоссе, и наше настроение меняется. Хорошо знакомый маршрут проделывает что-то такое с нашими мозгами, и мы начинаем повизгивать про себя, как приближающиеся к парку собаки. До дома остается ровно полчаса езды, и мы прекрасно знаем здешний пейзаж, каждый его дюйм. Мы соревнуемся, кто увидит больше лошадей и оленей или первым заметит сову, сидящую на заборе, или скачущего по дороге зайца Гарри. Гарри часто выбегает на середину дороги в день нашего прибытия, а также и в день отъезда, и это служит неопровержимым доказательством того, что наш мир – изощренная компьютерная симуляция.

Ничто не может сравниться с нашим приездом сюда. Папа заруливает на заросшую травой подъездную дорожку, мы выскакиваем из машины, кричим и мчимся к дому, пахнущему старой обивкой, солью и затхлостью – до тех пор, пока мы не открываем все окна и не позволяем морскому ветру ворваться внутрь.

Первый разговор всегда одинаков:

МАМА (мечтательно): Как же я скучала по этому месту.

ДЕТИ: И мы тоже!

ПАПА: Если бы только оно было немного ближе.

ДЕТИ: И здесь было бы отопление.

МАМА (твердо): Ну, оно далеко. И отопления нет. Так что нечего мечтать попусту.

И никто не удосуживается сказать, что именно она каждый раз затевает этот разговор.

Мама уже взяла совок для мусора и сметает мух с подоконников, а папа тем временем достает продукты и заваривает чай. Я бегу наверх, открываю ящик под кроватью и беру из него выцветшую прошлогоднюю майку. Она пахнет старым домом и берегом моря, и теперь так пахну и я.

Алекс проверяет со своего ноутбука камеры в домиках для летучих мышей, а Тамсин невероятно быстро распаковывает вещи – ведь мама говорит, что она не увидит свою лошадь до тех пор, пока все не разложит по местам. Лошадь ей не принадлежит, но она арендует ее на лето и готова спасти из огня прежде, чем любого из нас.

Мэтти, недавно выросшая из плоскогрудой девочки со слишком крупными чертами лица в шестнадцатилетнюю секс-богиню, переоделась в сарафан и резиновые сапоги и бродит по берегу, потому что воспринимает свою жизнь как один большой пост в Инстаграме. Она воображает, будто выглядит романтично и великолепно, и, к несчастью, это действительно так.

Раздается громкий шум, когда Малколм и Хоуп спускаются вниз, радуясь нашему прибытию на побережье. Гомез, очень большой, мрачный бассет-хаунд Мэла, лает во всю силу своих легких. Его нельзя винить в этом, потому что он знает – Тамсин и Алекс зацелуют его до полусмерти.

Мэл берет две бутылки холодного белого вина, и пока все обнимаются и целуются, папа бормочет:

– Давно пора. – Он бросает чай и идет на поиски штопора. Тэм устремляется к Мэлу, и он кружит ее так, словно она все еще маленькая девочка.

Хоуп заставляет нас встать по возрасту: я, Мэтти, Тамсин и Алекс. Потом делает шаг назад, любуется нами и говорит, что мы очень выросли и выглядим прекрасно, хотя имеет в виду в основном Мэтти. Меня из вежливости хвалят заодно с ней, и я привыкла к этому. Тэм фыркает и нарушает стройность рядов, за ней то же делает и Алекс. Не то чтобы мы не видели Мэла и Хоуп в Лондоне, но там это удается только между школой и работой, а поскольку мы живем в совершенно разных районах города, то встречаемся гораздо реже, чем вы можете подумать.

– Ужин подадим, когда вы будете готовы, – говорит Хоуп.

Папа протирает винные бокалы бумажным полотенцем, наполняет их и протягивает тем, кто старше восемнадцати, а Мэтти, Тамсин и мне достаются уменьшенные порции. Алекс появляется вновь и набрасывается на бокал Хоуп, как крысиная змея, когда та ставит его на стол, чтобы помочь маме с чемоданом. Он приканчивает вино в два глотка и вновь исчезает. Хоуп хмуро смотрит на пустой бокал, но папа снова наполняет его.

Все улыбаются, смеются и излучают оптимизм. В этом году все будет лучше, чем всегда, – и погода будет лучше, и еда, и развлечения.

Актеры собрались, лето начинается.

3

Наш дом в равной мере живописный и раздражающий. Во-первых, он меньше, чем кажется, и это забавно, поскольку с большинством домов все наоборот. Мой пра-прапрадедушка построил его для своей жены в качестве свадебного подарка в 1913 году. Дом выдержан в стиле, который мама называет поствикторианско-маньячно-чердачным. Семья владела им до 1930-х годов, когда моему предку пришлось все продать, чтобы заплатить карточные долги. Его сын (мой прапрадедушка) двадцать лет спустя выкупил дом, выкрасил в изначальный сиреневый цвет, и впоследствии все избегали упоминать о тех временах, когда семейство лишилось его. Прапрадедушка также построил дом на побережье для новых членов семьи, и теперь он принадлежит Хоуп. С тех пор как на сцене появился Мэл, дом считается их общим, хотя формально это не так.

Наш дом построен как летний, что своего рода блажь. Он не предназначен для того, чтобы жить в нем круглый год, вот мы и не живем. Он открыт всем ветрам, и у него нет теплоизоляции, трубы замерзают, если в холодное время года не пользоваться водопроводом и не заливать в ноябре унитазы антифризом, но нам нравится каждая его башня и башенка, и старомодные окна, и даже короткая лестница, ведущая в шкаф. Мой прапрапрадедушка, должно быть, имел исключительное чувство юмора, потому что все в доме в высшей степени оригинально. Зато из каждого окна можно видеть море.

Моя спальня находится в сторожевой башне. Большинство людей не стали бы претендовать на нее, потому что она до смешного маленькая. Кто-то достаточно высокий может одновременно коснуться всех четырех стен, если ляжет на пол, вытянув руки и ноги. В башне имеется встроенная кровать и лестница, ведущая к узкой вдовьей тропе, названной так потому, что женщинам нужно было где-то прогуливаться и смотреть на море в подзорную трубу в ожидании своих мужей, которые не всегда возвращались. Потому тропа и вдовья.

У меня есть медная подзорная труба, принадлежавшая еще прапрадедушке. Он служил на флоте и в последние годы жизни проводил много времени, делая то же, что и я, – стоял в башне с подзорной трубой, направленной на море. Понятия не имею, что он там видел, возможно, то же самое, что и я: лодки, Юпитер, сов, зайцев, лис и случайных обнаженных пловцов. Это своего рода неписаное правило – подзорная труба идет в придачу к комнате. Теоретически и труба, и комната могли перейти к Мэтти, Тамсин или Алексу, но перешли ко мне.

В моей семье существует великое множество традиций, скажем, передачи дома и передачи подзорной трубы. С другой стороны, нам явно не хватает традиций, какие есть у знатных семей, например, мы не называем каждого старшего сына в поколении Альфредом, не страдаем слабоумием, а ген азартного игрока ни у кого, кроме прапрапрадедушки, не проявлялся, что, конечно же, к лучшему. Но когда дело доходит до передачи собственности от одного поколения к другому, мы оказываемся прямо-таки на равных с королевой.