Искусительная маленькая воровка

– Мусор.

Треск.

Снова крик.

Я не узнаю свой голос, который вырывается у меня из груди, когда освобождаюсь от кабельных стяжек, сдирая несколько слоев кожи.

Электрический провод, которым он привязал меня к этому стулу, крепко стягивает мой живот, но жуткие звуки, доносящиеся с нижнего этажа, ясно дают понять, что у меня нет времени искать что-нибудь подходящее, чтобы перерезать толстую медь, впивающуюся мне под ребра, поэтому я неуклюже поднимаюсь на ноги и поворачиваюсь так, чтобы оказаться лицом к кровати.

Втянув в себя столько воздуха, сколько вмещает в себя моя сдавленная грудная клетка, я разбегаюсь и несусь задом наперед, врезаясь в стену хлипкой деревянной спинкой. Гортанный крик вырывается из моего горла, когда плечо с хрустом ударяется о стену, но я делаю это снова.

– Черт, – шиплю я. – Давай, давай же, давай…

Деревянные щепки летят на мою голую спину, впиваясь в свежие рубцы и заново разрывая полузажившие. Я пробую еще. И снова мои челюсти рискуют треснуть от того, как сильно я их стискиваю.

Я задыхаюсь, все мое тело сотрясается от ярости, когда крики с первого этажа становятся еще громче.

Теплая жидкость течет по моему правому боку, грудь вздымается, но я не останавливаюсь. Вбираю в себя побольше адреналина, и с последним треском задние перекладины стула ломаются, отрываясь от основания и левого подлокотника настолько, что теперь я могу пошевелиться и выползти из-под провода.

– Ты собралась плакать?! – кричит он. – Я тебя заткну!

– Нет! – всхлипывает она.

Мое сердце бешено колотится, когда я бегу на голос. Раны на ногах с каждым шагом кровоточат все больше и больше, но мне все равно. Я не чувствую боли.

Я почти ничего не чувствую. Новая, более темная форма ярости просачивается в мои внутренности и пробирает меня изнутри.

– Вернись, маленькая сучка! – требует он, и входная дверь с грохотом слетает с петель.

– Черт! – Я бегу вниз по лестнице.

Она выбежала на улицу.

Мы никогда не выбегаем на улицу, когда он в таком состоянии или после, – но, с другой стороны, раньше это никогда не длилось так долго.

Мой желудок подскакивает к горлу, когда в поле зрения появляется гостиная.

Осколки стекла на полу, пятна крови на загаженном пушистом ковре – постоянное напоминание, как будто оно мне нужно, о том, что он способен сделать с ней, со мной.

Моя мать прижимается к теперь уже сломанной дверной раме, накрывая ее собой, и в тот момент, когда она слышит, что я приближаюсь, она пытается помешать мне войти, но я отталкиваю ее и вырываюсь, когда она протягивает руку, чтобы вцепиться в мое запястье.

Ужас захлестывает меня, и я резко останавливаюсь на крыльце.

Лицо моей сестры еще больше распухло, кровь сочится из того места на голове, куда он ударил ее рукояткой пистолета, прежде чем связать меня, – пуля, предназначавшаяся ей, все еще в моей плоти. Она изо всех сил старается держать глаза открытыми, но ее тело обмякает, когда наш отец за волосы тащит ее обратно к дому.

Я должен добраться до нее.

Я должен освободить ее.

Я спасу ее.

Он замечает меня и останавливается, бросая взгляд через мое плечо.

И тут тело моей матери врезается в меня сзади, сбивая с ног. Мать бьется в истерике – боится за мужчину, которого любит больше своих детей. Упав в грязь, она отползает назад и прячется за цветочным горшком, когда отец нажимает на спусковой крючок пистолета, зажатого в левой руке. Резкое «бам» раздается среди деревьев, и пуля летит в землю у его ног.

– Сынок, прекрати! У тебя повсюду кровь! Возвращайся в дом, пока кто-нибудь не увидел! – кричит она, снова умоляя нас, жертв, «вести себя хорошо» и принять наказание, которое мы «заслуживаем».

Конечно, черт возьми, у меня кровь. Я прибежал домой, увидел пистолет, направленный в голову моей сестры, и выражение неизбежности в ее глазах.

Я прыгнул как раз в тот момент, когда он нажал на курок.

В чем я облажался, так это в том, что повернулся посмотреть, все ли в порядке с сестрой и оценить рану от удара. Он воспользовался моей ошибкой, ударив меня сзади, когда я не видел.

Теперь я не буду таким наивным.

Но моя мать такая же глупая, как и жалкая. Отец только что выстрелил из того же самого пистолета прямо у нас на дворе перед домом, там, где моя сестра истекает кровью и дрожит в его объятиях; ее тело свисает к его ногам, как будто она крепостная крестьянка, а он король.

Больше никаких «пряток в доме».

Больше никакого «зажимания ртов».

Больше никаких «прикрываний синяков под одеждой».

Это происходит прямо здесь… сейчас.

Тот день, которого мы боялись, но которого ждали.

Момент, которого мы боялись, но о котором мечтали.

Это конец. Его… или наш.

Кулак, вцепившийся в волосы моей сестры, сжимается, и я прикусываю внутреннюю сторону щеки, пытаясь придумать, как ей помочь. Как занять ее место.

Она бьется в его руках, плачет, умоляет, но он продолжает тащить ее вперед, ко мне.

Я выхожу, шагаю немного в сторону, чтобы больше не стоять на пути к двери, а быть справа от него, и теперь я почти в центре двора.

Мама умоляет меня зайти внутрь, она настойчиво просит всех нас войти в дом, но я даже не смотрю на нее. Я не отрываюсь от налитых кровью глаз, которые смотрят прямо на меня.

– Ты думаешь, что ты крутой, малыш? – он машет пистолетом у себя за спиной. – Иди в чертов дом. Сейчас же.

– Отпусти ее.

Можно подумать, у меня из ушей выползают змеи, судя по тому, как выпучились глаза отца при моем неповиновении. Шок немного отрезвил его.

– Не надо! – умоляет сестра; ее сдавленные хрипы отнимают у нее последние силы. – Просто остановись. Всё в порядке.

Она дрожит, страх перед тем, что он сделает со мной, пронизывает ее тело, точно так же, как и мое – от того, что он может сделать с ней.