Великолепные руины

– Я тоже так думаю. Пока мы чаевничали, пришла Шин и дала ей настойку опиума.

Кузина вздохнула:

– Слава богу! Маме от нее намного лучше.

– А ты никогда не интересовалась, что случилось, Голди?

– Случилось? С кем?

– С нашей семьей. Тетя Флоренс сказала мне только, что они с моей матушкой были близки. С ее слов их даже за двойняшек принимали. А потом тетя сказала… Ну, в общем… то, что она сказала, совсем не вязалось с мамиными рассказами…

– Вот видишь, Мэй! – Тон Голди сделался напористей. – Тебе не стоит ей доверять! Ни в чем! Она не понимает, что говорит.

– Я пообещала тете Флоренс, что приду к ней еще на чай.

– Она об этом и не вспомнит. Но если начистоту… тебе лучше спросить разрешения у меня или папы, когда она снова позовет тебя на чай. Ты же не хочешь ей навредить.

– Нет, конечно же нет! – мотнула я головой.

– А теперь, если ты не против, Мэй, я пойду вздремну.

«Вздремну»? Так поздно? Мне показалось это странным. Но возможно, у кузины сложилась такая привычка…

В ожидании ужина я вернулась в свою комнату. Она выглядела теперь совсем иначе, нежели утром, когда туман полностью заблокировал меня в ее стенах. Теперь из окна открывался величественный вид – город простирался до самой гавани с кораблями, пароходами и рыбацкими лодочками с парусами необычной формы, и все это окольцовывали бурые холмы.

Я схватила свой альбом и начала рисовать, позволяя карандашу вести мою руку туда, куда он желал. Комфорт и определенность интерьера, ясность и четкость узоров на шторах, драпировках и обоях заставили истории о кувшинчиках с драже, «мимолетных увлечениях» и бессмысленных для меня впечатлениях поблекнуть. Зато воспоминания о матушке, те факты, которые я о ней знала, и ее рассказы, которым я всегда доверяла, становились все явственней и ярче с каждым новым эскизом, выходившим из-под моего карандаша.

На ужин меня никто не позвал, и я потерялась во времени. Сколько времени я провела за рисованием? Должно быть, несколько часов, потому что солнце уже село. Я рисовала в сумерках! «А это что?» Мой слух уловил чью-то поступь в коридоре. Шаг… Еще один шаг… Вспомнив о склонности тети к лунатизму, я напряглась. Но на этот раз никто не постучал в мою дверь. Еще несколько тихих шагов в холле, и внезапно меня осенило. В том состоянии, в котором я оставила тетю Флоренс, она не смогла бы и шага пройти без посторонней помощи. (Чего стоило нам с Шин затащить ее по лестнице наверх!) Я слышала не ее поступь!

Отложив в сторону альбом, я тихонько – не желая никого беспричинно тревожить – приоткрыла дверь. Каково же было мое удивление, когда я увидела не тетю, а кузину! Голди в темной накидке и шляпе с низко опущенными полями, крадучись, спускалась по лестнице. Она не заикалась ни о каких развлечениях этой ночью, да и одета кузина была не для приема или бала. Куда же она направлялась?

Я хотела ее окликнуть, но прикусила губу. Судя по тому, как Голди двигалась, она явно не желала, чтобы ее услышали или увидели.

Дождавшись, когда кузина исчезла из виду, я тоже прошмыгнула в холл. И услышала тихий топоток ее ботинок по изразцам, выстилавшим пол на первом этаже. А затем тихий – ох, какой же тихий! – скрип открывшейся парадной двери.

«Оставь Голди в покое, – наказала я себе. – Расспросишь ее обо всем завтра».

Порешив на этом, я вернулась в комнату и, снова сев в кресло, взяла альбом. Но мое любопытство разыгралось так, что мне стало не до рисования. Я сидела и вслушивалась в ночную тишину; от напряжения у меня даже разболелась голова. Я закрыла глаза, и передо мной промчался, словно поезд, весь минувший день. Картины сменялись, перетекая друг в друга: Чайнатаун… ветер, пытавшийся сорвать с моей головы шляпу на глазах у наблюдавших за его проказами мужчин… отель «Пэлэс» и… тетя Флоренс со словами «Ты можешь мне доверять!».

А когда я открыла глаза, за окном клубился унылый серый туман – верный спутник утра.

Глава пятая

Когда я на следующее утро ткнулась в дверь кузины, она оказалась заперта. Ни на мой тихий стук, ни на мой шепот «Голди, ты проснулась?» ответа не последовало. Я решила, что она еще спит, но скоро выйдет.

Чувство голода понудило меня пойти на запах еды в столовую. Там находился лишь дядя Джонни; он сидел за огромным столом из красного дерева, за которым могли бы одновременно уместиться двадцать человек. И снова дядя Джонни был одет безупречно, на этот раз – в костюм черного, как уголь, цвета. Часы на золотой цепочке свисали на его груди с таким идеальным изяществом, что я озадачилась: уж не приклеены ли они? Попивая кофе, дядя читал «Вестник Сан-Франциско». А за его спиной, у бледно-серой стены, раскрашенной под камень, стоял лакей. Я уставилась на рога, торчавшие из его головы. И глазела на них довольно долго, пока не сообразила – это рога одного из диких зверей, чьи черепа, закрепленные на деревянных тарелках, украшали стену. Вероятно, они были призваны придать комнате вид старого охотничьего домика. Черепа, а не охотничьи трофеи-головы, что было бы еще хуже.

При виде меня дядя Джонни опустил газету.

– Что ж, по крайней мере, один представитель моего семейства соблаговолил явиться на завтрак. Доброе утро, Мэй, – поприветствовал он меня.

А я тут же вспомнила, как накануне дядя сидел за столиком в баре «Пэлэса», рядом с любовницей, пока тетя Флоренс ждала в своей гостиной с холодным чаем. Но я ничего не знала об их отношениях. А дядя мне улыбался, и негоже было примерять на себя мантию судьи, когда он был так добр ко мне.

– Доброе утро, дядя Джонни. Извините, что пропустила вчера ужин. Я заснула.

– Ужин? – Похоже, дядю удивило мое извинение. – Ах, да! Ничего страшного, ровным счетом ничего! Тем более что я тоже его пропустил…

И у меня перед глазами снова всплыл образ миссис Деннехи с сигарой и сверкающим алмазом. Пришлось поднапрячься в поисках другой темы для разговора:

– Вы случайно не «Вестник» читаете? Голди будет раздосадована. Она так надеялась, что ваш бал будет упомянут в колонке светской хроники.

Это была полушутка, но дядя засмеялся с таким презрением, что я невольно попятилась: глумливость не вязалась с добродушием, которое он прежде мне демонстрировал:

– «Вестник»? Пусть этот мусор читает дочь…

– А-а-а… А-а, понимаю… я…

На губах дяди снова заиграла добрая улыбка:

– Все в порядке, моя дорогая. Я не против колонки светской хроники. Я просто на дух не выношу редактора этой газеты. Садись, Мэй. Поешь что-нибудь. Давай познакомимся поближе.

Я подошла к подсобному столику, на котором громоздилось кушаний больше, чем мне когда-либо доводилось видеть в одном месте: омлеты, яйца-пашот, грудки индейки, стейки и бекон, жареный картофель и помидоры. И как только дядя умудрялся сохранять форму при таком кулинарном изобилии по утрам?

– А что, редактор «Вестника» вас чем-то обидел? Или оскорбил?

– Моя милая Мэй! То, что ты делаешь вид, будто тебе это интересно, – конечно, похвально. Но я-то знаю, какую скуку наводят на девушек деловые разговоры. Никто не желает слушать, как я бурчу на Фремона Олдера.

– Но мне интересно, – искренне сказала я. – Я так мало знаю об этом городе. И мне хочется по-настоящему стать частью вашей семьи, дядя. Мне хочется узнать о вас все.

– Ну, наверное, не все, – хмыкнул дядя. – Юным леди не стоит обременять себя подобными проблемами.

Я положила себе на тарелку омлет и помидоры, но таращившиеся на меня со стены черепа вдруг отбили у меня аппетит.

– Какими проблемами?

Поднявшись, чтобы отодвинуть мне стул, дядя вперил в меня изучающий взгляд:

– Ты говоришь серьезно? Уверяю тебя, это обычные деловые вопросы. Тебе не о чем беспокоиться.

Я села:

– Просто мы с матушкой… Боюсь, я с детства привыкла беспокоиться обо всем…

– Что ж, мы этому положим конец, – снова присев, заявил дядя Джонни с некоторым драматизмом (склонность к театральности, даже более выраженная, была присуща и его дочери). – Я здесь для того, чтобы твои тревоги и заботы остались в прошлом.

Я попробовала кусочек омлета. Он оказался нежным, воздушным и таким вкусным, что я еле удержалась от того, чтобы не запихать себе в рот весь омлет целиком. Проглотив кусочек, я спросила:

– А каким делом вы занимаетесь, дядя Джонни?