Король Аттолии

– Приказ капитана, – сообщил он. – Когда затрубят зорю, все, кто не на карауле, должны в полном обмундировании выстроиться на парадном плацу.

Костис услышал, как еще один мальчишка повторяет этот же приказ у других дверей в коридоре.

– Я должен тренировать короля, – буркнул он спросонья.

– Капитан сказал, не сегодня, он попросил короля начать тренировки завтра.

– Ну ладно, спасибо, – отозвался Костис, и мальчишка пошел к следующей двери. Костис откинул одеяло и встал. Накануне Арис помог ему привести комнату в порядок, и теперь все лежало на своих местах. Осколки разбитой винной чаши были сметены в кучку. На столе до сих пор стояли королевская винная амфора и оставшаяся чаша. Надо будет отнести их на дворцовую кухню или передать с мальчиком.

Костис оделся. Натянул нижнюю рубаху, кожаную тунику, кожаный килт под кольчужную юбку, свисавшую с пояса. Прикрепил защитные накладки на голени и плечи, соединил под мышками нагрудник и наспинник. Накануне Арис принес ему обратно все доспехи. Друг согласился с Костисом в том, что король наверняка отомстит ему утром в учебном поединке, но, видимо, месть откладывается.

Костис достал меч из ножен, проверил остроту, потом повесил на пояс. Цепочка на вороте плаща пристегивалась к наплечникам, плащ аккуратно висел за спиной, не сковывая руки. Ружья не было, потому что он не в карауле. Меч у каждого солдата был свой, но ружья принадлежали королеве и хранились под замком. Их держали только те, кто сегодня охранял королеву, – забирали перед тем, как заступить в караул, а после сдавали обратно.

Одевшись, Костис спустился по лестнице и вышел во двор между казармами. Там были и другие гвардейцы, но с Костисом никто не заговорил, лишь отводили глаза и отступали с дороги. Он подошел к фонтану, плеснул водой в лицо, отпил из ковша, стараясь не поворачиваться к своим товарищам. Глядел в дальний конец узкого двора, словно там было что-то интересное. Потом вернулся в казармы проверить свой взвод – все ли готовы выйти на плац к назначенному часу. Диурнес, например, по утрам бывал очень медлителен.

Однако этим утром его люди были уже на ногах, ждали его и в раздумье присматривались. Он лишь приветственно кивнул и повел их на парадный плац. Взвод, которым командовал Костис, входил в Восьмую центурию. Когда со стен протрубили утреннюю зорю, он уже стоял в строю, рядом со своим взводом, среди более чем тысячи гвардейцев, выстроившихся ровными шеренгами по всему плацу и ждавших капитана.

Телеус не заставил себя долго ждать. По его сигналу центурионы один за другим поставили своих бойцов во фрунт. Вскоре все были готовы, и над широким парадным плацем слышались только далекое пение птиц да приглушенный шум большого города, просыпавшегося по ту сторону дворцовой стены. А на плацу никто не шелохнулся, не издал ни звука. Наконец Телеус громко выкрикнул:

– Костис Орментьедес!

Костис ощутил, как вздрогнули все, кто стоял вокруг. Никто не осмелился взглянуть на него, лишь Диурнес чуть-чуть повернул голову, чтобы хоть уголком глаза увидеть своего взводного. Костис не знал, что делать, и облегченно вздохнул, увидев, что в конце строя появился центурион. Тот отрывисто кивнул, и Костис вышел из строя и прошагал к середине плаца.

Они с центурионом умело повернулись на каблуках, дружно промаршировали к помосту и остановились, глядя снизу вверх на капитана.

Всего несколькими короткими словами капитан низложил Костиса из взводных командиров.

– Повелением короля ты можешь быть освобожден от присяги служить ему. Ты имеешь право забрать свои вещи и покинуть дворец нынче же утром. Желаешь ли ты уйти?

Костис не ожидал такого вопроса. Он полагал, что Телеус хочет совсем вышибить его из гвардии назло королю. И вдруг ему предлагают выбор – уйти или остаться. Язык прилип к гортани, и он кое-как выдавил:

– Нет, я останусь. – Телеус не сводил с него внимательного взгляда, и Костис решил, что, наверно, говорит слишком тихо. – Я останусь! – крикнул он.

Телеус поднял голову и объявил на весь парадный плац:

– Повелением короля любой из вас может быть сегодня освобожден от присяги служить ему. Каждый, кто пожелает, волен отказаться от воинского звания, собрать вещи и покинуть дворец. За это не последует никакого наказания.

На парадном плацу ни один человек не шелохнулся.

– Вам будет дано время на обдумывание своего решения.

Телеус кивнул Костису, и тот вернулся в строй, однако к своему взводу не пошел. Вслед за центурионом он направился к концу шеренги, туда, где стояли новобранцы, еще никуда не прикомандированные. Гвардия осталась стоять по стойке смирно. Прошло несколько минут, потом еще несколько. Кое-где прошелестел еле слышный шепот – это некоторые смельчаки отважились поделиться своим мнением с товарищами. Гвардейцы зашаркали сапогами, переминаясь на месте. Центурион крикнул держать строй, и шорох стих.

Люди стояли. Солнце поднималось все выше, и наконец его лучи коснулись западного края парадного плаца. Те, кто стоял в предутренней прохладе, позавидовали товарищам, гревшимся на солнышке, но вскоре солнце поднялось еще выше, прохлада развеялась, а дворцовая гвардия все так же стояла навытяжку. Пришло время смены караула, центурионы выкликнули новую стражу, но все прочие остались стоять. Те, кто сменился с дежурства, прибывали по двое, по трое и тихо занимали опустевшие места. Телеус, оставшийся стоять перед своими людьми, еще раз предложил отпустить любого, кто решит покинуть королевскую службу, но никто не сдвинулся с места. Миновал полдень, близился вечер. Менялись караулы, давая передышку тем, чья очередь наступала. Кое-кто не выдерживал жары и обезвоживания. Они опрокидывались, как подрубленные деревья. По приказу центуриона их уносили с плаца, но, придя в себя, они снова вставали на прежние места.

Стояло лето, дни тянулись долго. Наконец солнце стало клониться к горизонту, и от западной стены по плацу растеклась тень. Пот остыл. Вечерний ветерок неприятно холодил спины, солдаты дрожали, но не шевелились. Горны протрубили конец птичьей стражи, начался час летучей мыши. У каждого солдата дворцовой гвардии было много часов на то, чтобы обдумать свою присягу. И наконец Телеус крикнул:

– Да здравствует король!

– Да здравствует король! – отозвалась гвардия и была отпущена.

В молчании они тяжело брели обратно к казармам. Когда вошли во двор, некоторые застонали, стали махать руками, разминая затекшие мускулы. Костис шагнул к двери, чтобы поскорее уйти к себе в комнату и отсидеться там, пока не утихнет буря, поднятая Телеусом с этой муштровкой. Он понимал, что рано или поздно придется иметь дело с гвардейцами, но хотелось отложить это на потом.

За дверью стояли и болтали человека четыре или пять, так что пройти не удалось. Костис хотел проскользнуть мимо, но услышал: «Мы знаем, кого за это благодарить» – и вздрогнул.

Из толпы к нему протянулась рука. Схватила, остановив.

– Ох, не знаю, Сепрус, вряд ли можно взваливать всю вину на беднягу Костиса.

Рука и голос принадлежали Седжанусу. Прежде чем стать королевским лакеем, он служил в гвардии лейтенантом. Он был младшим сыном барона Эрондитеса и, без сомнения, получил место в свите только благодаря отцовским связям, а не потому, что Эрондитес питал хоть малейшую приязнь к королеве.

Только богам ведомо, зачем Седжанус вдруг явился в казармы. Хотя наверняка уже всем известно о позоре Костиса и наказании, которое устроил Телеус. Гвардия целый день стояла на виду у всего дворца. Нечего и думать, что хоть кто-нибудь мог не знать всю эту историю от начала до конца. Поэтому ничто не могло помешать Седжанусу прийти в казармы, если только он вдруг срочно не понадобится королю.

– Нет, нельзя винить последнюю соломинку, которая сломала спину верблюду. – Он взъерошил волосы Костису, будто мальчишке. – Если король в конце концов вышел из себя, то причиной этому был скорее песок в постели. Песок на простынях – вещь очень неприятная, особенно если у тебя в постели больше никого и ничего нет.

Слушатели расхохотались. Седжанус подтолкнул Костиса к лестнице, и тот охотно удалился. А гвардейцы остались слушать комментарии своего бывшего лейтенанта насчет короля, песка и постельных привычек.

– Бывали и другие неприятные вещи, правда ведь? – спросил у Седжануса один из гвардейцев.

– Мне о них ничего не известно, – отозвался Седжанус со своей извечной холодной улыбкой.

– Зато Релиусу известно, – заявил гвардеец. – К утру Релиус все будет знать.

Смех стал еще громче. У секретаря архивов была собственная армия шпионов, добывавшая ему любые сведения, какие он пожелает.

Свернув на лестницу, Костис скрылся с глаз компании и, протянув руку назад, дернул за рукав Аристогитона, стоявшего неподалеку от солдат, столпившихся вокруг Седжануса, – закаленных, но еще не ветеранов. Арис вывернулся, но Костис схватил его за локоть и потянул настойчивее, намекая, что при необходимости уведет силой. Арис сдался и побрел вверх по лестнице.

Даже при этом Костису пришлось чуть ли не волоком тащить друга сквозь темноту на самую верхушку узкой лестницы. Остановился он чуть ниже площадки. Там висела лампа, бросавшая тусклый свет на обращенное вверх лицо Ариса. Костис, стоявший на ступеньку выше, склонился к другу.

– Скажи мне, – с жаром прошептал он, – ты правда ничего не знал о том, как Седжанус издевается над королем?

– Откуда мне знать?

– Не ври, Арис. Я видел твое лицо.

– Я…

– Что ты сделал?

Арис потер затылок:

– Кажется, это я принес записку о том, что король хочет осмотреть своих гончих в охотничьем дворе.

– Что значит «кажется»?

– Она была написана на свернутом листке бумаги. Откуда мне было знать, о чем там сказано?

– Но ты заподозрил, что тут дело нечисто? С какой стати тебя послали с запиской к королю? Кто дал ее тебе?