Офелия и янтарные хроники

– Что-то не так? – спросила я. – Я что-то пропустила?

Она вздохнула и пролистала список контактов. Мы с мамой не очень-то ладили в последнее время, да и раньше, честно говоря, тоже. И всё же я достаточно хорошо знала свою мать, чтобы понимать, когда она обо мне беспокоится. У неё вдруг появилась ямочка на левой щеке, как будто она прикусила её изнутри. И сейчас её лицо буквально сосредоточилось в этой ямочке.

– Что происходит? – спросила я. – Что ты делаешь?

Помолчав, она глубоко вздохнула и бесстрастно произнесла:

– Пожалуй, тебе пора узнать кое-что о нашей семье.

– О нашей семье? – Я нахмурилась, а мама сморгнула слезинки, закравшиеся в уголки её глаз.

– В принципе, я и сама мало что знаю. Твой отец как-то сказал, что если однажды какая-нибудь из его дочерей заговорит о странных клубах пыли… – пробормотала она и пристальнее вгляделась в экран своего смартфона. – Всё так, как есть, Офелия. Мне очень жаль. – Её голос стал ломким. – Тебе придётся уехать отсюда, чтобы понять.

– Прошу прощения?

Похоже, что-то пошло не так. И очень сильно. В какой кошмар меня втягивают?

Сначала меня преследовали эти странные хлопья пыли, а теперь из-за них меня собираются отослать неизвестно куда?

Мой рот открылся сам собой и снова закрылся.

– Т… ты, должно быть, шутишь! – наконец простонала я, уставившись на маму, которая слушала гудки и знаком просила меня помолчать.

– А можно узнать, что именно сказал обо мне папа? – продолжала допытываться я.

В нашем доме слишком редко говорили о папе. Даже спустя восемь лет после аварии его смерть всё ещё висела над нами, будто тёмное облако, которое, как все, вероятно, считали, в любой момент может превратиться в грозовую тучу, если подойти к нему слишком близко. И только я смотрела на всё по-другому. Может быть, потому что в тот день в машине с ним была я. И только я видела, как он умер.

И снова мама сделала вид, что ничего не слышит, как только я упомянула отца. Она всегда так поступала, когда дело касалось действительно важных вопросов. В какой-то момент она оставила меня справляться со всем самостоятельно. Я поджала губы.

– Поверь, так будет лучше. Для всех нас, – сказала мама. – Жак и Бланш позаботятся о тебе, а потом посмотрим, как всё пойдёт.

– Пендулетты? Но я думала…

Я почти не знала двоюродного дедушку и двоюродную бабушку, которых в последний раз видела на похоронах отца. Тогда они подарили мне книгу сказок, которые привели меня в ужас.

От страха я чуть ли не месяц спала на полу, возле кровати моей старшей сестры Греты. Мне не было и девяти лет.

С тех пор как в начале прошлого года Грета переехала к ним, чтобы учиться в какой-то супершколе в Париже, выпускникам которой гарантировано мировое господство, или что-то в этом роде, Пендулетты время от времени звонили нам, но чаще писали. Однако до сих пор маме это не особенно нравилось. Время от времени она даже заявляла, что они не в своём уме и она разрешила старшей дочери жить там только потому, что Грета почти совершеннолетняя и может решать сама. Почему же теперь она передумала?

– Почему? – прошептала я, но ответа не получила. Да она на меня даже не взглянула! Мои руки сжались в кулаки, ушибы разболелись.

– Я уже не ребёнок, понимаешь, мама? И ты не можешь просто так оправить меня к каким-то родственникам!

Она прижала мобильный телефон к уху.

– А давай ты пока переоденешься в сухое? – предложила она, по-прежнему не глядя на меня. – Подумать только, поехала на велосипеде в такой дождь! Я бы забрала тебя из больницы, если бы ты позвонила.

Я гладила своё перевязанное и теперь снова неприятно запульсировавшее запястье и боролась с порывом схватить её телефон и отключить звонок.

– Ничего, я справилась. И я, конечно, не собираюсь…

В этот момент кто-то ответил на другом конце линии. Мама с облегчением выдохнула.

– Я звоню насчёт Офелии, – сказала она, не обращая внимания на мои протесты. – Приезжайте как можно скорее.

Я поняла, что, должно быть, окончательно сошла с ума, когда спустя несколько часов вылезала из парижского канализационного люка следом за сумасшедшей старухой. А ведь я была полна решимости противостоять маме, непонятно зачем позвонившей родственникам. Однако сейчас я сосредоточенно ставила ноги одну за другой на ступеньки ржавой лестницы, в то время как моя мама, дома, в Берлине, отправляла в школу уведомление о том, что я буду учиться дома до дальнейших распоряжений. Над головой я различила лоскуток тёмного ночного неба и переливающийся тюрбан двоюродной бабушки Бланш.

– Скорее, Офелия. Мы опаздываем, – напомнила она. Даже когда она говорила шёпотом, как сейчас, – видимо, в этой стране лучше не попадаться на глаза посторонним, разгуливая по канализации, – в её голосе всё равно звучала французская певучесть.

– Знаю, – прошептала я в ответ и поправила за спиной объёмистый походный рюкзак. В том, что нам приходилось спешить, конечно же, виновата я, как всегда. Но на этот раз это произошло не только из-за моего проклятия непунктуальности. Ситуация сложилась совершенно абсурдная, и я в замешательстве двигалась ещё медленнее, чем обычно. Кроме того, верхняя ступенька прогнившей лестницы была такой скользкой от осенних листьев, что когда я, наконец, добралась до вершины, то начала безотчётно пошатываться. На мгновение я даже потеряла равновесие и чуть не рухнула обратно в шахту канализации.

Однако рука моего двоюродного деда, который первым из нас троих вскочил на ноги, поймала меня в последний момент и дёрнула назад.

– Оп-ля! – пробормотал Жак.

(Они с Бланш без лишних церемоний просили называть себя дядей и тётей.)

Тем временем тётя Бланш направила фонарик мне прямо в лицо. Щурясь от яркого света, я пыталась понять, где мы оказались. Но разобрать удалось всего лишь очертания какого-то заднего двора.

– Разве ты не упоминала в своей последней рождественской открытке, что достигла больших успехов в скалолазании? – спросила Бланш, которая была старше меня примерно в пять раз, доставала своим тюрбаном до кончика моего носа и безжалостно обогнала меня при подъёме. Какой стыд.

И ведь я никого не обманывала. Мне очень нравилось лазать по стенам со страховкой на скалодроме и смотреть на мир сверху, из-под потолка. Обожаю это ощущение, когда удаётся преодолеть страх и почувствовать себя свободной и неуязвимой, отрешённой от всего. Однако сейчас я прошла вовсе не раунд в скалолазном зале, где нужно всего лишь освоить новый маршрут. Наша прогулка получилась совершенно безумной. У меня даже колени дрожали, хотя я почти не устала.

Скорее всего, у меня был шок или что-то в этом роде.

– Рука болит, да и рюкзак очень тяжёлый, – не слишком удачно попробовала парировать я. Забинтованной рукой я указала на огромный рюкзак, а другой прикрыла глаза. – Пожалуйста, нельзя ли посветить в другое место?

Кажется, это прозвучало жалостливо и совсем не похоже на меня. Нужно было прийти в себя, и я заставила себя подумать о чём-нибудь прекрасном. Например, вспомнила, что в понедельник я пропущу контрольную по математике, потому что уплыла с родственниками в Париж по подземной реке в канализации… Что ж, это сработало на отлично!

– Ох, прости. – Тётя Бланш опустила луч света так, чтобы я могла снова увидеть её птичье личико. Её водянистые глаза, сидящие в гнёздах морщинок, внимательно наблюдали за мной. – Пойдём дальше или тебе нужно отдохнуть? – спросила она, но не сумела скрыть нетерпения. – Что-то ты бледная. Плохо себя чувствуешь?

Я поспешно покачала головой. После истории с книгой сказок тётя Бланш наверняка считала меня размазнёй. И сейчас я была на пути к тому, чтобы ещё раз подтвердить в её глазах этот образ.

– Всё хорошо. Жду не дождусь, когда увижу сестру и ваш дом, – добавила я с большим энтузиазмом, как будто невыносимо страшная история о Красной Шапочке и злом волке никогда не пугала меня до слёз.

– Прекрасно.

Она крутанулась на месте, и я поспешила за ней.

Что ни говори, Бланш поразительно напоминала сморщенного попугая, и это впечатление усиливалось, когда она порхала – пардон – суетливо семенила между двумя рядами мусорных контейнеров в своём переливчатом платье из тафты, туфлях с вытянутым носом и тюрбане, украшенном огромным янтарём. На её руке болталась неоново-розовая сумочка – самое странное дополнение к наряду.

Парижская мода бывает сумасбродной, это общеизвестно. Но от пожилых, состоятельных дам я ожидала, честно говоря, чего-то более традиционного.

Возможно, костюма от Шанель. Насколько я помню, тётя Бланш при нашей последней встрече выглядела не так колоритно. На похороны в ярко-розовом она точно не приезжала.

Дядя Жак, кстати, тоже едва ли сливался с толпой. Пусть его вельветовые брюки не сияли всеми цветами радуги, как платье тёти Бланш, а были обычного коричневого оттенка, однако войлочные тапочки и рубашка так истрепались, что, казалось, вот-вот развалятся.

– Не тревожься, скоро будем дома, – сказал он.