Потерянные страницы

Потерянные страницы
Мераб Георгиевич Ратишвили

Эка Ратишвили

Судьба книги чем-то схожа с судьбой человека. Роман «Потерянные страницы» принадлежит к такой категории книг, которые с первых же страниц занимают важное место в твоей жизни. Опытный читатель вновь встретится с героями романа великого грузинского писателя Чабуа Амиреджиби «Дата Туташхия», где рассказывается об участи героев в трагических событиях Российской империи всего XX века.

ОТ АВТОРА

Дорогой мой читатель! Этот роман написан в тюремной камере с одной единственной целью – связать между собой две эпохи, чтобы увидеть, как похожи друг на друга по жестокости и ненависти ХХ и ХХI века. Я хотел показать, насколько изменился человек и его внутренний мир на протяжении последнего столетия, смогли бы или нет герои и благородные люди начала ХХ века и в нынешнем столетии остаться на своей высоте. Я стремился определить те человеческие ценности, которые неподвластны неумолимому течению времени, которые не блекнут и не тлеют под его воздействием. Наконец, я хотел определить то человеческое богатство, которое так высоко ценится во все времена.

Этот роман я посвящаю истинному рыцарю ХХ века, нравственному примеру суровой эпохи, моему любимому писателю и дорогому мне человеку – Чабуа Амиреджиби, блаженному мученику – монаху Давиду.

Лично я не встречался с господином Чабуа Амиреджиби. Мне не выпало это счастье. Но хорошо знаю его заочно, так как герои его произведений мне все рассказали о нем. Надеюсь, что, когда распрощаюсь с тюремной камерой, я смогу познакомиться с ним лично.

Дорогие мои, я не соперничаю с вами в любви к вашему любимому писателю. Моей единственной целью является лишь то, чтобы жизнь одного из наилучших писателей и выдающегося человека надолго осталась в памяти наших современников, и будущих поколений. У меня есть лишь одно желание, чтобы герои его неповторимых романов вновь ожили в нашем воображении, чтобы мы смогли уже с высоты новой эпохи взглянуть и оценить насколько они актуальны и сегодня, насколько их жизненная философия актуальна для современников.

Я провел большую часть своей жизни вдали от Родины. Так случилось, так произошло, можно сказать, так потребовала жизнь. В разных уголках мира я встречался со многими моими соотечественниками – интересными личностями, которые, в силу разных причин, прожили свою жизнь на чужбине, вдали от Родины. Однако, всеми своими мыслями и своей деятельностью они как-то, все же, были связаны с моей Родиной. Не многим, но некоторым из них повезло, и они смогли вернуться домой, так же, как и я – пусть даже в тюремную камеру, но все же на Родину. Немногим выпало на долю это счастье. Жизнь всех грузин за пределами Родины чем-то похожа одна на другую, независимо от того, с какой миссией каждый из них явился на этот свет, по какой причине оказался на чужбине и чем занимался. Не имеет значения ни эпоха, ни та страна, которая похитила или приютила их, и где они обосновались окончательно. Во все времена, и в прошлом и в настоящем, все они жили только одним – мыслями о своей родине.

Вы только представьте себе, сколько больших патриотов своей страны, мечтали о возвращении на Родину. Большинство из них не пожалело бы ничего, чтобы осуществить эту мечту. Сегодня мы видим все это именно так. Да в большинстве случаев так оно и было. Но было что-то сокровенное, и в тоже время непреодолимое, которое тяжким грузом лежало на сердце и преграждало путь к родине. В мыслях каждого человека на чужбине постоянно борются между собой два чувства: страстная тяга к Родине и страх. Да, именно страх, возможно возникший по разным причинам, но все же страх. Вдруг я не такой увижу свою долгожданную родину? А вдруг меня там не примут? Ведь таких примеров тоже много. Со временем такое настроение усугубляется все больше и делает этот страх непреодолимым, что становится новым препятствием на пути к Родине.

Мой друг, профессор Давид Цагарели всю жизнь мечтал вернуться на Родину. Он часто говорил мне, что при одной мысли об этом его охватывает жуткий страх и переживания. Когда он вышел на пенсию, он все же решил вернуться домой. Ожидание встречи с Родиной оказалось настолько эмоциональным, что сердце его не выдержало, и он скончался в самолете. К сожалению, я не смог проводить его в последний путь. К тому времени я был уже в тюрьме.

Весной 1987 года я ездил в командировку на север, в город Бодайбо. Город этот находится на расстоянии тысячи километров к северу от Иркутска. Когда-то там добывали 25% советского золота. Там я случайно познакомился с одним грузином, звали его Серго, к сожалению, фамилии его я не помню. Он был уже в годах, работал в тресте «Витимзолото». Он был очень рад нашему знакомству. Двадцать лет он провел в тюрьмах и колониях, а потом находился на свободном поселении в Сибири. Сначала он был политическим заключенным, потом к этому обвинению добавились и другие статьи. В Бодайбо он жил уже пятнадцать лет. Во время наших бесед он все время говорил о Грузии. Как-то я спросил его, почему он не возвращается в Грузию. Он смутился, и спустя некоторое время ответил:

«Я боюсь потерять ту Грузию, которая сохранилась в моем воображении. Если я вернусь на Родину и не почувствую от нее того ожидаемого тепла, то сердце мое может не выдержать и разорвется на части.»

Ведь и наш любимый писатель балансировал на такой грани, когда большую часть своей жизни он провел за пределами Родины и, к тому же, его жизнь всегда висела на волоске. По сравнению с теми трагическими приключениями, через которые ему пришлось пройти, даже мельничный жернов покажется слишком легким, но… Но, он все же вернулся на родину. Этим он всё сказал, да и другим подал пример того, что должно быть целью человека, сына такой маленькой и столь дорогой страны каковой является Грузия. После возвращения на родину, господин Чабуа Амиреджиби еще громче высказал все обдуманное и пережитое им, и эхо сказанного им слова и сегодня, в новую эпоху, леденит кровь его читателей, и кто знает, через сколько еще эпох проникнет в сердца людей. Его жизнь и творчество являются зеркалом нашего народа, да и всего человечества в целом. Кто бы не посмотрел в зеркало, он сам сможет увидеть в нем то, что заслужил от своего народа – похвалу или недовольство. Поэтому не надо винить Творца за то, что ты увидишь в этом зеркале.

Сам по себе великолепен и неповторим тот жизненный путь, который прошел господин Чабуа Амиреджиби. Поэтому ни хула, ни похвала, не прибавят ему ничего, да и не убавят тоже. А вот поблагодарить его действительно нужно, ибо многим он помог познать самих себя. И сегодня, если кто-нибудь вздремнул невзначай и забыл, что такое свобода, он поможет ему открыть глаза и укажет правильную дорогу.

В тюремной камере я совсем подругому увидел его как писателя и личность, его биографию, семью и, если хотите, его род. Да, именно род, поскольку здесь не может быть случайности, так как лишь на могучих корнях может выстоять то плодоносящее древо, которое питает и оберегает целые поколения.

Я даже представил себе, какой была бы его жизнь за пределами Родины, если бы, по каким-то причинам – а их было много – ему бы не повезло и он не смог бы вернуться домой. Смог ли бы он там написать свои шедевры, которые подарил нам? Сколько бы потеряла наша страна в том случае, если бы Чабуа Амиреджиби не вернулся на Родину… Одна эта мысль бросает в дрожь. Читателю хорошо известно, что для писателя герои его произведений являются частью его жизни, характера и души, И это несмотря на то, по каким критериям мы их оцениваем. Его герои не убегают от трудностей и опасностей, наоборот, ищут их, чтобы избежать несправедливости, рабства и компромиссов с безнравственностью. Для писателя их жизнь никогда не заканчивается, несмотря на то, какая судьба постигла их в его произведении. Но со своей стороны, и писатель является частью жизни своих героев. Он приходится им самым близким родственником по духу и плоти, в независимости от того, является ли его герой реальным или лишь плодом его фантазии. Ведь можно себе представить, что кто-нибудь из героев его романа продолжил свою жизнь, и теперь уже сам писатель станет персонажем его произведения? Почему бы и нет?! Кто может отнять у него это право? Никто! Именно по этой причине литературное творчество стоит выше всех остальных. У него нет границ, так как оно – продолжение космоса, его суть, поэтому оно безгранично в пространстве и бесконечно во времени. Даже сам писатель не знает, где ставится заключительная точка в жизни его героев и когда. Не известно и то, кто может это сделать. Так что в моей власти лишь помочь некоторым персонажам, а все остальное они скажут и сделают сами.

Я буду очень рад, мой дорогой читатель, если, прежде чем Вы приступите к чтению этого романа, Вы еще раз перечитаете романы Чабуа Амиреджиби, и, вместе с полученным удовольствием, в Вашем воображении вновь возродятся герои его произведений.

А если вы прочитали их недавно и не жалуетесь на своё воображение, то – Avanti!

Бжа дида ре чкими

Тута мума чкими

Хвича хвича мурицхепи

Да ди джима чкими.

Солнце матушка моя

Луна мой отец

Эти мелкие звездочки

Братья и сестры мои.

Древнейший гимн колхов

РАЗДЕЛ

I

МУЗА

САНДРО АМИРЕДЖИБИ

То, что тогда произошло, и сегодня стоит у меня перед газами. Этого я не забуду никогда. Я абсолютно уверен, что эту ночь я буду помнить до конца своих дней. Что произошло потом, как завертелось колесо моей судьбы – все это я помню во всех подробностях. Содеянное мною разбудило во мне все чувственные органы. Тогда, наверное, многих обрадовала эта новость Кто-то вздохнул с облегчением, большинство же наверняка прокляло меня, что и не удивительно.

Когда-то моего отца знала вся Грузия. Люди знали его по имени и много слышали о нем, но не знали его в лицо. Мало, кто встречался с ним лично, да и где же могли с ним встречаться, когда он всю жизнь преследовался, и он вынужденно скрывался. Много было у него и врагов, и сочувствующих. В то время, когда большая часть людей считали его своим спасителем или героем, я не знал, что он мой отец. Так сложилось мое детство, что у меня никогда не возникало сомнений по поводу того, что человек, которого я всегда считал своим отцом, таковым не являлся. И откуда я мог все это знать, когда все от меня скрывали правду, будто сговорились. Обо всем этом я узнал лишь после того, как, по чужому наущению, я сзади выстрелил из нагана в затылок ночного гостя. Этот один выстрел полностью изменил всю мою жизнь. Наверное, это сказано очень мягко: не то что изменил, а поставил ее с ног на голову, и в нашей с мамой жизни все закружилось, как юла. Этот выстрел поставил мою будущую жизнь на такой путь, о котором я и представления не имел.

К тому времени, меня ужедопросили и через несколько недель оставили в покое. Бедная моя мама уже выплакала все слезы, но и потом глаза ее всегда были влажными от слез. И вот, однажды ночью, не дожидаясь рассвета, мы собрались и покинули деревню. После этого мы так и не возвращались туда. Мы ушли из деревни тайком, не попрощавшись ни с кем. Накануне я встретился лишь с Нуцой, моей соседкой, нравилась она мне тогда, но и ей я ничего не сказал. Это та самая Нуца, которая в ту злополучную ночь услышала выстрел, а наутро пришла ко мне, ибо ночью она побоялась прийти. Но когда она увидела в каком я был состоянии, не стала меня расспрашивать и в одиночестве отбивалась от любопытных соседей, которые столпились у ворот нашего дома. Помню, как она тогда сказала: «Здесь никто не стрелял, да и в кого можно было стрелять, здесь никого не было, наверное на улице стрелял кто-то.» Ей не поверили. Не хотели, или их так не устраивало. Но никто из соседей не сдвинулся с места, пока к полудню моя мама не вернулась из города вместе с матерью Нуцы. А уж после того, как услышали плач моей матери, как же они могли уйти. А плакала она так, будто перед ней лежал покойник, хотя в доме кроме нас никого не было. В комнате перед камином она увидела следы крови и догадалась, что произошло. А потом она призналась мне во всем и сказала: «Я виновата в том, что ты ничего не знал и выстрелил в человека». Но это произошло лишь после того, как полиция и жандармы уже ушли.

С тяжелым камнем на сердце мы шли в темноте по деревенской дороге. Пораженные горем, мы не произносили ни одного слова. И врагу не пожелаешь такого пути, какой прошли мы. У меня было такое чувство, будто, подобно дереву, меня выкорчевали из земли и оторвали от своих корней. Вдоль дороги тени оголенных январских деревьев со скорбью провожали нас. Свисающие мокрые ветви издавали полные сочувствия печальные звуки. Казалось, только они и понимали наши страдания. Сколько деревьев было на нашем пути днем или ночью, кто сосчитает их? Но я всегда думал о том, что они намного чувствительнее людей. После той ночи я часто думал именно так. И даже после того, как рассвело, мы не проронили ни единого слова. Нам тяжело было смотреть друг на друга и разговаривать. Вы не представляете себе, как тяжело покидать родимый дом, да к тому же, когда знаешь, что ты туда никогда больше не вернешься, как трудно оставлять его безмолвно и навсегда. В течение всего нашего пути, мы лишь изредка перебрасывались словами. Я и раньше-то был не очень разговорчив, а после этого, так вообще… Да и мать моя не отличалась особой разговорчивостью и, в отличие от соседок, никогда не позволяла себе сплетничать. Но сейчас, во время скорби, вот уже несколько недель, как от нее нельзя было добиться ни одного слова, она полностью замкнулась в себе. После того, что я натворил той ночью, я тоже не мог смотреть ей в глаза. А ведь когда я доставал наган из тайника, то думал, что лишь одно нажатие на курок отделяет меня от того, чтобы стать героем и знаменитостью. И все же какова психология юноши, как можно легко ввести его в заблуждение. И тут же на сердце легла такая тяжесть, что я обязательно убежал бы, если бы было куда бежать, но оставить мать я тоже не мог. И как только она сказала, что нам надо уходить, я без слов повиновался. С той минуты моя любовь к матери, уважение и благодарность к ней возросли в десятки раз.

Я никогда не бывал в тех местах, куда мы направились. Я знал лишь то, что много лет тому назад туда переселился дядя моей матери, и что мы должны были разыскать его. Мы не знали, найдем мы его или нет, но главное было уйти подальше от нашей деревни. То, что наши желания совпали, вселяло в меня некоторую надежду. Если бы мы даже и не нашли дядю, то все равно нашли бы какое-нибудь убежище, хотя бы на время. По правде говоря, находиться рядом с мамой мне тоже было нелегко. Это чувство еще больше обострилось, когда я услышал разговор жандарма со своим подчиненным: «Что, что говорит этот ублюдок? Говорит, что выстрелил всего один раз?!» Я сразу и не понял, что речь шла обо мне. Откуда я мог знать, что так меня называли за моей спиной. То, что так говорили не только жандармы, я вник позже… Раз-другой эти слова произнес и соседский мальчик. Впрочем, так обращались и к другим мальчишкам, когда хотели разозлить их. Поэтому я не обратил на это особого внимания и даже простил его, когда он попросил прощения. Но уже другие обстоятельства и намеки заставили меня кое о чем догадаться. Тогда мне не было еще и пятнадцати, но глупцом я точно не был.

С большим трудом нам удалось добраться до деревни Пластунка, поблизости от Сочи. Оказалось, что мама верно помнила место проживания дяди, и после долгого пути, добравшись до них, мы впервые вздохнули с облегчением. Дядя моей мамы оказался человеком состоятельным и с большим потомством. Мне же он приходился дедушкой. Приняли нас хорошо, и мы поселились у них.

Спустя несколько месяцев, а было это теплым летним утром, я помню, как, во дворе возникла какая-то суматоха. К воротам подъехали два жандарма на лошадяхи один фаэтон. Онипозвали мою мать и всех успокоили: не волнуйтесь, надо разобраться лишь с формальностями, мы заберем ее в город, а вечером она вернется домой. Потом усадили ее в фаэтон и увезли. В тот день в голове у меня все закружилось снова, весь день я провел в растерянности, кусок хлеба не шел в горло, любопытство и ожидание убивало меня, пока мама не вернулась. Вечером ее, действительно, привезли обратно, она не сказала, почему ее забирали. Лишь посовещавшись с дядей, они позвали меня для разговора с ними.

Я уже знал все о том, кто был мой отец, и почему было подстроено так, чтобы я возненавидел и убил его. Да и убил ли я его? Кто знает? Никто его не видел мертвым. После этого случая мы столько раз слышали, что его видели то там то здесь, что почти поверили, что он, действительно, жив. Наверное, я хотел, чтобы это было именно так. А ведь как много людей мечтали увидеть его мертвым! Да он не дал им испытать такого счастья. С каждым днем становилось все тяжелее, и чем больше я набирался ума, тем больше я становился угрюмей. Детская вольность и радость ушли куда-то далеко от меня. Мне казалось, что все смотрели на меня искоса и с ненавистью, как на убийцу, хотя мои тамошние родственники ничего не знали об этом. А казалось мне все это потому, что я сам смотрел на них как волк, будто они были виновны в том, что случилось, и этим вызывал их тревогу и беспокойство. Когда моя мама и ее дядя позвали меня, они мне сказали, что двоюродный брат моего отца хочет забрать меня на учебу в Петербург. Мол, выучишься и вернешься образованным человеком. «Это пойдет тебе на пользу, развеет твои переживания и все твои мысли будут направлены только на учебу», – это говорил мне мой дедушка, – дядя моей мамы. Моя мама плакала, но убеждала меня, что так будет лучше, и что это поможет мне побыстрее забыть обо всем произошедшем. Учиться я действительно любил, но упоминание о Петербурге немного удивило и даже напугало меня. Поначалу я было отказался, но потом я даже с радостью смирился с волей старших, так как давно мечтал сбежать куда-нибудь. Я посчитал, что все это было очень кстати. В душе я радовался, хотя и не показывал этого: еще с детства я мог не выдавать своих чувств и переживаний, а также того, что таилось в моем сердце.

В ту же ночь меня начали готовить к дороге. До Сочи мама много говорила со мной о моем отце, каким он был человеком, и что это была за личность. До отъезда мы обошли магазины, купили новую одежду и форму гимназиста. В тот же день мы на маленьком судне добрались до Туапсе. У поезда я впервые встретился с двоюродным братом моего отца. Когда я увидел его, мне стало дурно. Еще немного, и я был бы готов убежать. Как две капли водыбыл похож на моего отца, разве что немного моложе. На меня он был похож тоже, да и чему тут удивляться. Я стоял перед ним с опущенной головой и не осмеливался смотреть ему в глаза. Он тоже долго смотрел на меня молча. Потом сказал ободряюще: «Ты хорошо одет, как раз для столицы». А маме сказал: «Оказывается, он нашей породы, похож на нас, он в нас пойдет и телом и умом.» Вместе с моим дядей был и адъютант, капитан жандармерии Тонконогов. Трудно было угадать, был ли он русским или грузином, но говорил он по-грузински не хуже меня. Мы поехали втроем. Я впервые ехал в поезде. Мы с дядей расположились в одном купе, аадъютант – в соседнем. Всю дорогу, пока мы ехали до Краснодара, мой дядя говорил о том, как я должен был вести себя, как должен был отвечать на вопросы, кто я такой и чей сын, что у меня было общего с ним, если бы, конечно, кто-нибудь заинтересовался этим вопросом. С сегодняшнего дня – сказал он – у тебя будет другое имя и фамилия. Я слушал его с большим вниманием, он рассказывал о таких вещах, да к тому же с такой уверенностью говорил о том, для чего все это было нужно, что я не мог пропустить ни одного слова. Возьми да не выслушай такого человека! Мне не нравилось, что я должен был назваться другим именем, я почувствовал какую-то фальшь во всем этом, но потом, после того, как осмыслил происходящее, мне показалось, что так было нужно. Говорил он со мной на русском языке и попросил меня тоже говорить по русский. Для своего возраста я довольно хорошо говорил по-русски, во всяком случае, мне так казалось, но кое-что я все же не понимал, и тогда он повторял мне сказанное по-грузински. А когда мы приехали в город, то оказалось, что здесь я уже не понимал больше половины слов, пока немного не привык, но вскоре я осилил и это, так как у меня была прекрасная память, да и большое желание тоже.

Оказалось, что мой дядя был человеком влиятельным – он был тайным советником министра.Об этом я узнал позже. Я и до этого чувствовал, что он – человек необычный, я раньше таких не видел нигде и никогда. Да и где я мог бы их увидеть? К нему я испытывал двойное чувство – я и гордился тем, что у меня такой дядя, и одновременно чувствовал какую-то неловкость, ведь я убил его двоюродного брата. Но оказалось, что в отношении меня у него были совсем иные замыслы. Он сказал мне: «Ты пойдешь учиться в школу кадетов и там ты будешь князем Александром Георгиевичем Амиреджиби.» После этого, чтобы приучить меня к моемуновому имени, он меня называл просто Сандро. «Будь внимательнее, чтобы случайно не выдать себя, присматривайся к людям и усваивай манеры людей высшего сословия».

До Ростова мы обедали в вагоне-ресторане, и там он учил меня, как за столом пользоваться ножом и вилкой. Было трудновато, но я очень старался. Я чувствовал, что он меня к чему-то готовил, правда, не знал к чему, но у меня появился какой-то интерес. Да разве я мог себе представить, что уже через несколько часов мне придется сдавать экзамен. Я тут же догадался, что нашу родственную связь он не хотел выставлять напоказ и понял, что эта тайна для чего-то была необходима.

Поезд прибыл в Ростов. Я стоял в коридоре у окна и рассматривал стоящих на перроне пассажиров и их провожающих. Здание вокзала было очень красивым.Наш вагон остановился прямо перед ним У дверей вагона стояли две дамы в сопровождении двух высоких военных чинов. Одна из них была очень красивой, модно одетой, и я почему-то сразу же догадался, что провожали именно ее. Они попрощались с ней так же, на перроне, в вагон она вошла в сопровождении полковника и проводника вагона. Ее место оказалось в купе капитана по соседству с нами. Узнав, что рядом с ней в купе будет находиться капитан, и посовещавшись на месте, они попросили меня поменяться с капитаном местами и перейти в ее купе. Видимо, все это было мотивировано тем, что для дамы путешествие в одном купе со мнойсоздавало бы ей меньше неудобств, нежели путешествие с капитаном. Мой дядя согласился, и полковник с благодарностью попрощался с нами. Что мне оставалось делать, да и кто меня спрашивал? Я очень волновался, но больше всего я боялся выдать свое некняжеское происхождение. Я чувствовал себя так неловко, что я даже не мог спокойно смотреть ей в лицо. Но то, что успел увидеть, когда она давала распоряжения проводнику, поразило меня, она показалась мне еще более прекрасной, нежели раньше. Было видно, что бог не обделил ее ничем. Она выглядела лет на девять-десять старше меня. У нее было два кожаных чемодана и одна коричневая красивая сумка, которую называют саквояжем. Такого красивого багажа я никогда раньше не видел, все это вместе с ее нарядом вконец очаровало меня. И голос у неё был очень приятным! А манеры, – о них и говорить нечего, они были изящными и необычными. Одним словом, от нее невозможно было отвести глаз. Наверное, все это необычным было для меня именно тогда, так как потом, в Петербурге, я встречал немало женщин, которые были похожи на нее и манерами и речью. Вечером мы вместе поужинали в вагоне-ресторане. Она представилась княжной Лидией Новгородцевой. Она изящно пользовалась ножом и вилкой, и плавно вела беседу. Она не произносила слова прежде, чем не разжует и не проглотит пищу. Мне так нравилось смотреть на нее, что я даже забыл о еде. И к тому же я очень волновался: вдруг я что-нибудь сделаю не так, как учил меня дядя. Во время разговора с ней я еще раз убедился, что мой словарный запас в русском языкебыл весьма скудным, что тоже создавало определенные неудобства. Я боялся не понять ее и дать ей неправильные ответы на ее вопросы.

То, что я вырос не в княжеской семье, стало очевидным очень скоро. Меня выдали незнания правил поведения за столом, мое неумение пользоваться вилкой и ножом, да и кое-что еще. Лидия видела, мои мучения, но не подала виду, будто и не заметила ничего. За разговором капитан, как бы между прочим, стал рассказывать о том, что по традиции грузинские князья отдавали своих детей на воспитание в семьи своих крестьян, чтобы они чувствовали единство с народом, а манерам поведения они обучались уже позже, в зрелом возрасте. Есть в этом что-то глубинное и человечное, все их древние традиции являются олицетворением человечности и доброты, – сказал он. Мне было приятно слышать, как капитан оправдывал мое нынешнее положение, и тут же он добавил: все грузинские цари росли и воспитывались в крестьянских семьях.

Лидия с улыбкой, и к тому же с терпением, слушала рассказ капитана. Потом она в свою очередь рассказала о сыне какого-то дворянина и под конец выразила свое желание принять участие в формировании и отшлифовке манер юного князя. Мой дядя был доволен. Раза два я заметил, как странно Лидия смотрела на моего дядю, а потом переводила взгляд на меня. Она будто хотела спросить о чем-то, но сдерживалась. Дядя почему-то представился ей Музой Музаловым и добавил, что они с капитаном выполняли лишь просьбу друга – князя Гоги Амиреджиби, который попросил их отвезти его сына в Петербург на учебу в школу кадетов. Лидия вновь воспользовалась моментом и, когда все замолчали, спросила у дяди: Какая странная фамилия Амиреджиби, никогда раньше не слышала.

– Амиреджиби – это название должности одного из больших чиновников при царском дворе, помощника главного распорядителя по части наблюдения за правопорядком во время пиршеств и застолий, а так же больших советов,которое позднее превратилосьв фамилию – разъяснил ей дядя.

Я навострил уши. Лидия внимательно посмотрела на меня и чуть заметно улыбнулась.

– По нынешним понятиям эта должность соответствует должности заместителя министра внутренних дел, – продолжил мой дядя, – такому чиновнику непосредственно было поручено руководство разведкой и контрразведкой. В течение веков эта должность являлась родовой и передавалась по наследству самому достойному и подготовленному для этого дела представителю рода.

От удивления у меня отвисла челюсть: откуда мне было знать обо всем этом.