Пока смерть не разлучит нас

Я улыбнулся.

– С индейцами у нас мир, в лесах навряд ли сыщется волк, который смог бы перескочить через этот палисад, а слуги слишком хорошо знают своего хозяина, чтобы посметь оскорбить свою хозяйку. Тем более что за главного у них я оставляю Дикона.

– Дикона! – вскричала она. – Ваша старая кухарка немало порассказала мне о Диконе! Игрок, бандит, отъявленный головорез – вот что такое этот Дикон!

– Не спорю, – отвечал я. – Но он мне предан. Я могу ему доверять.

– Зато я ему не доверяю, – парировала она. И повелительным тоном добавила: – Я хочу поехать в Джеймстаун. Этот лес мне наскучил.

– Я должен подумать, – невозмутимо отвечал я. – Возможно, я возьму вас, сударыня, а возможно, и нет. Я еще не решил.

– Но, сэр, я желаю ехать!

– А я, может статься, пожелаю, чтобы вы остались.

– Вы грубиян!

Я поклонился.

– Вы выбрали меня сами, сударыня.

Она вскочила, топнув ногой, повернулась ко мне спиной и, схватив со стола цветок, принялась обрывать с него лепестки. Я же вытащил из ножен шпагу и начал полировать клинок, счищая чуть заметное пятнышко ржавчины. Минут через десять я поднял глаза, и с другого конца комнаты прямо в лицо мне полетела красная роза. Мгновение – и я услышал обворожительный смех.

– Мы не можем позволить себе ссориться, ведь правда? – вскричала мистрис Джослин Перси. – Право, жизнь в этой глуши и без того печальна. Весь день одно и то же – деревья да река, и не с кем словом перемолвиться! И я ужасно боюсь индейцев! Что, если, пока вы будете в отъезде, они меня убьют? Вспомните, сэр, вы ведь поклялись перед священником, что станете меня защищать. Вы же не оставите меня на милость этих дикарей, не правда ли? И я смогу поехать в Джеймстаун? Я хочу сходить в церковь. Хочу побывать в доме губернатора. И мне столько всего нужно купить! Золота у меня вдоволь, а приличное платье только одно – вот это. Вы ведь возьмете меня с собою, да?

– Женщин, подобных вам, в Виргинии нет, – сказал я. – Если вы в вашем наряде и с вашими манерами появитесь в городе, там сейчас же пойдут разговоры. Между тем корабли в Джеймстауне не редкость, одни приходят, другие отплывают, а Ролф не единственный, кто бывал в Лондоне.

Искорки смеха в ее глазах вдруг погасли, улыбка сошла с губ, но все тут же вернулось на свои места.

– Пусть говорят, – промолвила она. – Мне это безразлично. Не думаю, что капитаны кораблей, купцы и искатели приключений так уж часто обедают в обществе милорда епископа. Этот варварский лесной край и тот мир, который знаю я, так далеки друг от друга, что обитатели одного не беспокоят обитателей другого. В этой ничтожной деревушке, Джеймстауне, я буду в безопасности. К тому же вы, сэр, носите шпагу.

– Моя шпага всегда к вашим услугам, сударыня.

– Стало быть, я могу поехать в Джеймстаун?

– Да, если таково ваше желание.

Глядя на меня своими блестящими глазами, держа в одной руке розу и легонько постукивая себя ею по смеющимся губам, она протянула мне другую руку.

– Можете поцеловать ее, сэр, если пожелаете, – произнесла она с нарочитой важностью.

Я встал на колени, поцеловал тонкие белые пальцы, и через четыре дня мы отправились в Джеймстаун.

Глава VI, в которой мы едем в Джеймстаун

Мы пустились в путь верхом рано утром. Я ехал впереди, мистрис Перси – у меня за спиной, на седельной подушке, Дикон сзади на гнедой кобыле. Негритянку Анджелу и дорожные сундуки я отправил по реке.

Одно удовольствие – ехать на хорошем коне по зеленому лесу, когда все в нем дышит утренней свежестью. На каждой веточке сверкал бриллиантовый убор, мокрые листья, стоило лишь до них дотронуться, проливали на нас жемчужный дождь. Лошади грациозно ступали по папоротникам, мху и пышной траве; из туманной фиолетовой дали на нас, замерев, смотрели олени, воздух был полон звонким щебетом птиц, верещаньем белок, жужжанием пчел, и солнце, проникая сквозь густые кроны деревьев, щедро сыпало на нас золотую пыль.

Мистрис Джослин Перси была весела, словно ясное летнее утро. Прошло уже четырнадцать дней, с тех пор как мы встретились, и за это время я обнаружил в ней втрое больше различных настроений. Она могла быть веселой и приветливой, как утро, мрачной и мстительной, как грозы, нередко гремевшие днем, печальной, как вечерние сумерки, величавой, как ночь, словом, представала во множестве самых несхожих расположений духа. И еще: она могла быть по-детски откровенной – и все же ничего о себе не рассказать.

Сегодня она соизволила быть милостивой и любезной, и Дикон по десять раз в час соскакивал со своей кобылы, чтобы сорвать цветок, на который ему указывал ее белоснежный пальчик. Она сплела пестрый венок и надела его себе на голову; нарвала целую охапку вьюнков, свисавших с ближних веток, и перепачкала руки и губы соком ягод, которые приносил ей Дикон. Она смеялась, глядя на резвящихся белок и разбегающихся куропаток; ее смешило решительно все: индюшки, переходящие нашу тропинку, выпрыгивающие из ручьев рыбы, старый Джоком с сыновьями, переправлявшие нас на пароме через Чикахомини. Мой мушкет вызвал у нее живейшее любопытство, а когда мы выехали на прогалину и увидели сидевшего на обгорелой сосне орла, она потребовала у меня пистолет. Я вынул оружие из-за пояса, со смехом вручил его ей и сказал:

– Клянусь съесть все, что вы подстрелите.

– Пари, пари! – вскричала она, прицеливаясь. – В Джеймстауне есть торговцы мелочным товаром? Если я сейчас попаду, вы купите мне шитую жемчугом ленту для шляпы?

– Даже две.

Она выстрелила, и орел с негодующим воплем улетел. Однако два или три его пера, кружась, упали на землю. Дикон тотчас принес их ей, и она, победоносно указав на алеющие на них капли крови, воскликнула:

– Вы сказали – две!

Но вот солнце поднялось выше, и в свои права вступил полуденный зной. Интерес мистрис Перси к лесным цветам, птичкам и зверушкам мало-помалу угас, а вместо смеха мы все чаще слышали усталые вздохи. Ворох вьюнков соскользнул с ее колен, потом она сняла с головы увядший венок и отбросила его прочь. Охота говорить у нее пропала, и вскоре я почувствовал, как ее голова привалилась к моему плечу.

– Госпожа заснула, – послышался сзади голос Дикона.

– Знаю, – ответил я. – Моя кольчуга будет для нее плохой подушкой. Пригляди, чтобы она не упала с лошади.

– Тогда я лучше пойду рядом, – сказал он.

Я кивнул, и Дикон спешился и зашагал рядом с моим конем, одной рукой придерживая уздечку своей кобылы, а другой – седельную подушку, на которой сидела мистрис Перси. Прошло десять минут, из коих последние пять я смотрел не вперед, а назад, через плечо. Наконец, не выдержав, я резко окликнул его:

– Дикон!

Вздрогнув, он опомнился и густо покраснел.

– Да, сэр?

– Может быть, для разнообразия ты переведешь взгляд на меня? Скажи, Дикон, сколько лет прошло, с тех пор как в Виргинию явился губернатор Дэйл?

– Десять лет, сэр.

– По пути в Джеймстаун мы проедем по известному тебе полю под известным тебе деревом. Ты помнишь, что там случилось несколько лет назад?

– Мне этого никогда не забыть, сэр. Вы тогда спасли меня от колесования.

– Тебя уже привязали к колесу, и палач приготовился размозжить тебе кости за твое распутство, пьянство и пристрастие к азартным играм. Я упросил Дэйла пощадить тебя, наверно, только потому, что когда-то ты был помощником конюха в моей роте в Нидерландах. Но, Бог свидетель, такого, как ты, едва ли следовало спасать!

– Я это знаю, сэр.

– Дэйл не хотел отпускать тебя без наказания и решил продать в рабство. Тогда я, по твоей просьбе, купил тебя, и с тех пор ты служил мне, не слишком плохо и не слишком хорошо. Особого раскаяния в прошлых грехах я за тобой не замечал, стремление исправиться было тебе и вовсе неведомо. Как ты родился дерзким плутом, так плутом и умрешь. Но мы с тобою долго жили вместе, вместе охотились, сражались, проливали кровь, и мне кажется, нас связывает взаимная приязнь. По-своему мы даже любим друг друга. Я закрывал глаза на многие твои проступки и часто тебя выгораживал. Взамен я требовал только одного, и если бы ты мне этого не дал, я бы нашел для тебя другого Дэйла, и пусть бы он делал с тобою то, что счел бы нужным.

– Разве я когда-нибудь отказывал вам в этом, мой капитан?

– Пока нет. А теперь убери руку с седельной подушки, подыми ее и повторяй за мной: «Эта леди – моя госпожа, жена моего господина. Если я в чем-нибудь согрешу против нее, пусть Господь одобрит то, что сделает со мной мой хозяин».

Кровь бросилась ему в лицо. Пальцы, вцепившиеся в седельную подушку, медленно разжались.