Энохиан. Крик прошлого

– Не называй ее так! – резко рявкнул Тим и тем самым привлек внимание нескольких санитаров. Я сжала дрожащую руку друга, чтобы он успокоился и держал себя в руках. Мне не хотелось, чтобы все закончилось новой дракой, в которой я каким-то образом оказалась крайней.

Но вместо того, чтобы снова проигнорировать слова Тима, безумец медленно повернул голову в его сторону.

– Почему нет? – спросил он, широко ухмыльнувшись, но эта улыбка показалась мне какой-то опасной. Будто оскал дикого животного, которое предупреждает о границах своей территории. – Если бы нашей милой Тали что-то не понравилось, она тут же высказала бы свое недовольство. Уж кто-кто, а она постоять за себя может, верно?

Последние слова были обращены ко мне и сопровождались многозначительным взглядом. Будто этот парень мысленно говорил: «Ведь ты понимаешь, о чем я?». Вот только я не понимала. И откуда он знает мое имя?

– Кто ты такой? – спросила я вопреки тому, что чаще всего молчала в присутствии других больных или же врачей.

Почему я задала именно этот вопрос? Почему не возмутилась из-за дурацкого прозвища? Почему не спросила, что означают его слова? Его взгляд, его голос и интонация завораживали меня, словно медленный танец кобры. В этом парне было что-то такое темное, опасное и непредсказуемое, что заставляло меня не просто идти к нему навстречу, а прямо с разбега бросаться в огонь. И это чувство мне было смутно знакомо.

– Джеймс Озборн, – представился парень и даже отвесил мне насмешливый полупоклон. Я следила за каждым его движением, и они казались мне грациозными, несмотря на весь едкий яд сарказма, который он так и источал каждой клеточкой своего тела. – Твой покорный слуга.

Тим чуть не лопался от недовольства, но когда Джеймс взял мою ладонь и поднес ее к губам, что-то внутри моего друга треснуло, надломилось и сломалось окончательно. Он вскочил на ноги, схватил свой поднос и умчался прочь. Вскоре я поняла, что он уговорил санитаров отправить его обратно в палату, и меня стали мучить угрызения совести, хотя я и не понимала, что такого сделала.

Джеймс осторожно сжал мою перевязанную ладонь, и его прикосновения показались мне такими же мощными, как электрошок. Он оставил в моей ладони какой-то маленький бумажный сверток и, улыбнувшись самой обворожительной улыбкой, поднялся на ноги.

– Еще увидимся, воробушек, – подмигнув, проговорил парень и, забрав свой поднос с нетронутым завтраком, ушел восвояси.

Еще несколько минут я тупо смотрела ему вслед, не до конца понимая, что произошло, а затем разжала пальцы той руки, к которой всего пару минут назад касались губы Джеймса. В ней лежала маленькая шоколадка в белой бумажной обертке. Я ошарашено пялилась на шоколадку, раздумывая, как Джеймсу удалось ее раздобыть. Несколько раз я уже видела такие сладости в кабинете своего доктора, но ваза с шоколадками всегда стояла в недоступном для больных месте.

Опомнившись, я быстро сжала сладость в кулак, чтобы никто ничего не заметил, и отвернулась к пыльному окну столовой. Когда я снова решилась взглянуть на шоколадку, то заметила, что на обертке было аккуратно выведено красной ручкой одно-единственное слово: «Извини».

Но за что извинялся Джеймс? За то, что напал на меня? Или за что-то еще? Возможно, он извинялся за то, что лишь должно случиться. Но что тогда на уме у этого странного безумца?

3. Эксперимент

Странно было ощущать на себе чей-то взгляд. Не то что бы на меня раньше никто не смотрел, просто я была уверена, что это не делали так пристально. С тех пор, как Джеймс Озборн заговорил со мной в столовой, прошла уже целая неделя. Казалось бы, моя невообразимо унылая жизнь вернулась в свое привычное русло. Однотипное расписание, состоящее из постоянных процедур, лекарств и унылого времяпровождения. Все те же несносные лица тупоголовых санитаров, злых медсестер и бессердечного врача. Тим, который быстро пришел в себя после выплеска негодования. Мы все так же вместе завтракали, обедали и ужинали в столовой. Все так же мечтали о жизни, которой у нас никогда не будет. Я даже смирилась с тем, что из моей памяти вылетели несколько дней, которые прошли непонятно как и непонятно где. Какой смысл над этим думать? Ведь я и раньше знала, что большинство препаратов и методов лечения могут стереть не только несколько дней, но и всю твою жизнь.

Но за фасадом обыденности скрывалось что-то куда более важное. Я чувствовала его взгляд.

Джеймс появлялся на прогулках или в общем зале так же, как и любой другой пациент. Он не подходил к нам, не говорил с кем-либо еще, если его к этому не принуждали, и вообще вел себя, словно его разум покинул тело. Вот только это было не так. Я чувствовала, как он следит за каждым моим шагом. Стоило мне обернуться, и я тут же натыкалась на взгляд серо-голубых глаз, в которых было столько жизни, сколько я не видела даже в здоровых людях. Но почему он так смотрел на меня?

– Ты снова это делаешь, – раздался недовольный голос Тима, который прервал мои размышления.

Я рассеянно перевела взгляд на друга, пытаясь осмыслить его слова.

– Ты о чем? – спросила я непонимающе.

– Пялишься на Озборна, – недовольно пробормотал Тим и уткнулся в свой листок бумаги, на котором он успел создать целый мир. Как долго я просидела в задумчивости? Судя по сложному рисунку – несколько часов как минимум.

– И вовсе я не пялюсь! – слегка покраснев, что было мне совершенно несвойственно, пробормотала я.

– Конечно, – усмехнувшись совсем невеселой улыбкой, проговорил Тим. – Ты всего лишь не сводишь взгляда с мистера Совершенства.

– И с каких это пор он мистер Совершенство? – недовольно пробурчала я, разглядывая свои неровные ногти.

Вместо ответа я услышала лишь тяжелый вздох, а в следующую минуту передо мной и Тимом возник один из санитаров. Он попросил моего друга следовать за ним, и я ничего не могла сделать, кроме как смотреть, как худощавая фигура моего Тима скрывается за большими дверьми. Откуда взялось это ужасное чувство пустоты в груди? С тех пор, как Джеймс Озборн появился в нашей лечебнице, мне все больше казалось, что я теряю единственного дорогого для меня человека.

Тим был прав – я действительно часто смотрела на Джеймса. Но не потому, что он привлекал меня как очень симпатичный парень. Я просто пыталась понять его. Был ли он сумасшедшим по-настоящему или же больше походил на нас? Как Джеймс оказался в лечебнице, и был ли у него шанс выбраться отсюда? Была ли у него семья и жизнь до того дня, как парадная дверь этой жуткой дыры закрылась за его спиной? Мне просто было интересно.

Медленная, тихая, но очень нежная мелодия зазвучала в зале. Она была такой тихой и ненавязчивой, что поначалу я даже не заметила ее, но когда мои мысли перестали занимать все пространство в голове, я уже не могла не слушать. Наверное, я не слышала в своей жизни ничего более прекрасного. Звуки, которые издавало старое пианино, а ведь до недавнего времени я мечтала, чтобы мне дали в руки топор и позволили разрушить эту адскую штуковину, теперь стали центром всеобщего внимания. Больные смотрели на играющего, разинув рты и капая слюной на деревянный пол. Несколько санитаров и медсестер, которые зачастую были безразличны ко всему, что происходило в этом зале, казалось, тоже заслушались.

Я медленно поднялась со своего места и взглянула на играющего, заранее зная, кого увижу. Никто никогда не играл на этом инструменте по-настоящему. Никто никогда не издавал таких красивых звуков. Но вот он, Джеймс, сидит и играет, полностью поглощенный музыкой. Его длинные ловкие пальцы умело перебирают клавиши.