Место преступления – тело. Судмедэксперт о подозрительных смертях, вскрытиях и расследованиях

Место преступления – тело. Судмедэксперт о подозрительных смертях, вскрытиях и расследованиях
Мэри Кэссиди

Неестественные причины. Книги о врачах, без которых невозможно раскрыть преступление
У Мэри Кэссиди простой подход к смерти: в ней нужно разобраться. И если есть доказательства того, что она была насильственной, необходимо принять меры, чтобы справедливость восторжествовала.

За свою 30-летнюю практику она провела тысячи вскрытий, а также занималась установлением личности солдат из братских могил, изучала тела жертв серийных и бытовых убийств и несчастных случаев, давала показания в суде и порой сталкивалась с альтернативными версиями расследуемого случая. В этой книге она делится подробностями самых душераздирающих, загадочных и просто сложных дел, в которых участвовала, а также рассказывает об истоках судебной патологической анатомии и современных методах судмедэкспертизы.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Мэри Кэссиди

Место преступления – тело: судмедэксперт о подозрительных смертях, вскрытиях и расследованиях

Моей семье. Эта книга поможет вам понять, почему меня так часто не было рядом. Простите меня.

Правосудие не может восторжествовать только для одной стороны, оно должно свершиться для обеих.

    Элеонора Рузвельт

© Иванова А.В., перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Предварительное вскрытие

«Виновен в убийстве», «Не виновен в убийстве, но виновен в непредумышленном убийстве», «Не виновен» и, как говорят в Шотландии, «Не доказано». Так заканчиваются процессы по делу об убийстве. Но как они начинаются и как мы добиваемся конечного результата? Что ж, я участвую в расследовании убийств и заявляю с характерным шотландским акцентом: я – судебный медик. Не то чтобы я всегда признавалась в этом. Раньше никто не знал, что это за профессия, но теперь, благодаря средствам массовой информации, все, кажется, думают, что мы – эксперты во всех областях судебной медицины. Спасибо сериалу «CSI»[1 - В русском прокате «CSI: Место преступления», американский телесериал, транслировавшийся в 2000–2015 годах. – Прим. ред.].

Фактически, немного сериалов могут похвастаться точным представлением нашей работы. Сериальный судебно-медицинский эксперт бывает отчасти патологоанатомом, отчасти полицейским, отчасти занимается судебной медициной. Поверьте, на экране все выглядит куда более захватывающе, чем в жизни.

Сериал «Таггерт»[2 - Шотландский детективный сериал, транслировавшийся в 1983–2010 годах. – Прим. ред.], вероятно, был наиболее точен в изображении этой профессии, поскольку там специалист не выходил из морга и по окончании вскрытия пропадал из кадра. Стоит отметить, что хоть и частично, но создатели сериала действительно знали, как идет процесс раскрытия убийства. Однако даже они не воссоздали точной картины того, как это происходит в Шотландии: из-за требования закона о подтверждении всех относящихся к делу фактов расследовать каждое убийство должны два судебных патолога. Вероятно, из-за бюджетных проблем в сериале был изображен только один – стереотипный бородатый мужчина средних лет.

Единственным судебным медиком, который мог бы считаться образцом своей профессии, был Джон – или, как его обычно звали, Джек – Харбисон, профессор судебной медицины и государственный патолог Ирландии. На любой судебно-медицинской конференции он играл роль выдающегося «мальчика с обложки» для своей профессии. Дабы соблюсти юридические тонкости, при съемке сцен в морге в «Таггерте» использовали пару резиновых сапог, подразумевая наличие второго судебного патолога – без дополнительных затрат. Только в 2001 году в сериал ввели женщину – судебного медика, примерно через 16 лет после того, как первая женщина – судебный медик стала работать в Глазго. И это несмотря на то, что я много лет была консультантом этого сериала.

В 1996 году появился сериал «Безмолвный свидетель», где ведущую роль играла именно женщина-судмедэксперт, что отражало растущее число женщин, занятых в данной области. Но ее роль пришлось усилить, и внезапно судмедэксперт стал ключевой фигурой в расследовании убийства, а не просто одним из закулисных персонажей. Теперь доктор Сэм Райан появлялась на допросе свидетелей – как будто бы полиция разрешала судебному медику заниматься подобным.

С тех пор в обществе возникло некоторое непонимание: что все-таки судебные патологи делают? Ответ прост: мы проводим аутопсию[3 - Аутопсия – вскрытие (англ.) – Прим. ред.], чтобы установить причину смерти, даже если порой эта причина кажется очевидной, и благодаря этому можем определить, стала ли смерть результатом убийства.

Вся система расследования смертельных случаев была создана для того, чтобы не упускать из виду смерти в результате убийства, однако сейчас ее роль разрослась: система помогает следить за здоровьем населения. Основная роль судмедэкспертов, впрочем, остается прежней: установить, было совершено убийство или нет.

Когда люди узнают, что я работаю судебным медиком, обычно я слышу вопрос: «Как и зачем ты решила им стать?», а дальше: «Какое дело было самым чудовищным?».

Вопрос «как» обычно задают школьники или студенты медицинского факультета, которые интересуются судебной экспертизой, не обязательно патологической анатомией, – им любопытно, легко ли попасть в мир криминалистов. Краткий ответ – непросто. Вопросом «зачем» задаются мои коллеги. В Глазго считалось, что я, наверное, не слишком хороша для того, чтобы быть больничным патологоанатомом (это не так, я даже стала членом Королевской коллегии патологов с первой попытки), но в Ирландии все немного по-другому: «Ты что, из ума выжила? Могла бы зарабатывать вдвое больше и не оставаться вечно на связи в ожидании вызова, не работала бы по ночам и в выходные». Справедливо, однако для меня эта профессия не про деньги, хотя это и не дает моим работодателям права наживаться на моем добродушии.

Что касается вопроса о том, какое дело было самым чудовищным, – обычно его задают либо мальчики-студенты переходного года[4 - Переходный год – это необязательная одногодичная школьная программа, которую можно пройти через год после получения аттестата в Ирландии. – Прим. пер.], либо будущие психопаты. Обычно я уклоняюсь от ответа, потому что потом, как пить дать, чья-нибудь мама позвонит мне с обвинениями в том, что я травмировала этим рассказом ее сына, или история во всех деталях появится на развороте газеты «The Sun» (такое уже случалось). Эта книга – моя попытка ответить на вопросы более подробно. А именно – провести читателя за ленту полицейского заграждения в реальный мир судебной экспертизы, не такой, как показано в сериале «Медэксперт Куинси»[5 - Американский телесериал, транслировавшийся в 1976–1983 годах. – Прим. ред.] (если вы мои ровесники) или «Место преступления» и «Безмолвный свидетель» (для тех, кто помладше). Я расскажу об истоках судебной медицины, ее современном применении, а также поделюсь своими иногда захватывающими, иногда душераздирающими приключениями, случившимися за более чем 30 лет.

Глава 1

Начало

Летом 2000 года самолет, на борту которого была я, приземлился в Сьерра-Леоне[6 - Государство в Западной Африке. В 1990-х годах в стране произошел внутренний вооруженный конфликт. – Прим. ред.]. По стандартам ООН, путешествие через Гвинею прошло без особых происшествий. Меня вместе с Робертом МакНилом, старшим специалистом, заведующим моргом в больнице Western Infirmary в Глазго, сотрудники ООН доставили в отель на берегу города Фритаун, столицы Сьерра-Леоне. Отель отдали ООН под штаб-квартиру в 1999 году, когда организация взяла на себя роль миротворца после гражданской войны, бушевавшей с начала 1990-х.

Там мы встретились с остальными членами команды. Наша миссия заключалась в том, чтобы вернуть тела небольшой группы солдат ООН, убитых в разгаре конфликта. Мы должны были установить личности погибших и определить причину смерти. Нам сказали, что попасть на место преступления может быть затруднительно, но также заверили, что все разрешится в течение одного-двух дней. Я выступала в качестве судмедэксперта и отвечала за определение причины смерти, Роберт же отвечал за оборудование. Я прилетела из Ирландии, он – из Глазго, но мы работали вместе с 1980-х, а потому были хорошими друзьями. Вскоре к нам присоединилась Сью Блэк, судебный антрополог из крупного и успешного университета в Данди. С ней мы уже работали над несколькими делами, когда я еще жила в Глазго. Она отвечала за опознание тел.

Еще с нами был судебный рентгенолог Марк Винер, эксперты-криминалисты, в том числе фотограф, дактилоскопист и сотрудник, ответственный за хранение вещественных доказательств, – все они прибыли из Англии, чтобы присутствовать при извлечении тел, записи и съемке места преступления. За нашу безопасность в Сьерра-Леоне отвечали нигерийская и индийская армии.

Траншея, в которой лежали тела, находилась в тылу врага, отсюда и сложности с попаданием на место преступления. Мы надеялись, что армия ООН сможет отбросить мятежников и удержать их, чтобы дать нам время достать тела.

Внезапно я поняла, что мой муж, возможно, был прав, когда раздражался из-за моего безрассудного отношения к собственной безопасности и к тому, как это может повлиять на всю нашу семью, если что-то пойдет не так. Британское правительство запретило Сью выходить из отеля, пока они не убедятся в ее безопасности, но, казалось, никто не беспокоился обо мне, Роберте и Марке – мы ожидали сообщения, что вражеская армия отброшена и появилось небольшое временное окно, чтобы попасть к телам и вернуться обратно.

Следующим утром нас забрали, посадили в вертолет и повезли в джунгли. Нигерийский командующий допросил нас, сказал, что нам необходимо двигаться, как только получим сигнал, и не поднимать головы: европейцы были легкой мишенью. На джипе мы заехали глубже в заросли. Казалось, там мы просидели несколько часов, пока не узнали, что мятежники отброшены, однако армия ООН не могла предугадать, сколько им удастся сдерживать вражеский натиск. Мы пробежали к окопу, не поднимая голов. В конце концов там мы проработали небольшое количество времени, раскопали тела и задокументировали все находки. Первая фаза прошла успешно, без происшествий.

Потом нас передали индийской армии – мы были приглашены на обед, – а затем мы вновь запрыгнули в джип и вернулись к своим.

Лагерь индийцев располагался недалеко от вражеской линии. Нам казалось, еду будут подавать в жестянках, однако мы не поверили своим глазам: посреди джунглей на поляне раскинулась невероятная палатка, походившая на миниатюрный Тадж-Махал.

Нам предложили горячую воду, чтобы умыться; я попробовала лучшую индийскую еду в своей жизни, а вино подавали в настоящих бокалах.

Мы вернулись в отель, чтобы сообщить коллегам последние новости и назначить вскрытие на следующий день. К счастью, местный судмедэксперт согласился предоставить нам свой морг. На следующее утро мы вновь отправились во Фритаун, на этот раз в больницу. Несмотря на очевидную бедность и тот факт, что многие местные жили в хижинах, по большей части люди казались вполне счастливыми: дети ходили в школьной форме, в ослепительно-белых рубашках и носках. Свидетельства войны были повсюду: многие мужчины носили ужасные шрамы, у некоторых недоставало конечностей, но жизнь продолжалась.

Морг оказался темным и сырым, в комнате находилось лишь базовое оборудование, но его нам было достаточно. Помещение вызывало приступы клаустрофобии, а смрад стоял невыносимый. Вскрытие не обещало трудностей: нам было необходимо опознать мужчин и установить причину смерти.

В какой-то момент я вышла из морга, чтобы подышать свежим воздухом. Здание находилось за больницей, вокруг рос густой кустарник. Я оперлась на дверь и огляделась: неподалеку стояло дерево без единого листика, а на ветви взгромоздились два стервятника и смотрели на вход в морг.

По спине пробежала дрожь. Как, скажите на милость, я оказалась здесь? Я ведь никогда не собиралась становиться судебным медиком. Как и многие определяющие события в моей жизни – брак, дети, переезд в другую страну, – это случилось как-то само собой. Я была средним ребенком в семье, отец работал поставщиком угля. Уверена, его клиенты думали, что у нас очаровательная жизнь, и мне тоже так казалось. Мы жили в муниципальном доме с одной спальней в небольшом городке Крейгнеек в 30 километрах от Глазго, но, когда мне исполнилось семь лет, переехали в дом с тремя спальнями в Уишо в нескольких километрах. Там у нас с младшей сестрой Моникой была спальня на двоих, а наш брат Джим – старше меня на семь лет – занял отдельную комнату. Нам казалось, дела пошли в гору.

Однако, сравнивая нашу жизнь с жизнью друзей, мы видели разницу: по пятничным вечерам и субботам мы работали на благо семейного бизнеса. Мы собирали «кредитные деньги» – деньги, которые получали за уголь, доставленный клиентам в течение недели. Особой квалификации для такой работы не требовалось: нужно было сложить стоимость двух мешков с углем, мешка углевого мусора и жидкости для розжига, а еще знать, сколько отдать сдачи с пяти фунтов. Как только мы овладели арифметикой, то стали получать зарплату. Вернее, не совсем, но у нас всегда были деньги на сладости, которые можно купить в школе. В классе я лучше других владела арифметикой, особенно счетом в уме.

Поэтому с шести или семи лет мы с Моникой стали помогать родителям. Иногда мы ездили по домам в машине, но куда веселее было ехать в грузовике. Маленькими мы порой запрыгивали на подножку грузовика, как ниндзя, а затем карабкались в кабину, часто во время движения. Мыслей о здоровье и безопасности даже не возникало. Я все еще помню, где была, когда узнала новость о смерти Джона Кеннеди: собирала деньги за уголь «на проселочной дороге». Отец никогда особо не запоминал названия дорог и деревень, но мы всегда понимали, о каком месте он говорит. Хуже дело у него обстояло с именами (думаю, это наследственное, потому что я страдаю тем же). Он перевел игру в ассоциации на новый уровень: «Кошатницей» стала женщина с несколькими кошками (я старалась не заходить к ней домой, пока она искала деньги, так как запах стоял убийственный), а «Фартучком» – пожилая леди, попросившая отца купить ей новый фартук или передник, чтобы надеть его на парад Оранжевого ордена[7 - Оранжевый орден – протестантское братство, базирующееся в основном в Северной Ирландии и Шотландии. – Прим. пер.] («Пусть вы и католик, мистер Кэссиди»), сама она не могла попасть в магазин. Отец же был услужливым человеком.

Жизнь шла бы своим чередом, «нормально», если бы отец не избегал лечения так называемого уплотнения артерий – атеросклероза, вызванного частично генетической гиперхолестеринемией (у меня она тоже есть), но в основном курением больше восьми сигарет в день (этого я не делаю).

Помню, что отец уже не мог гулять с нами, потому что приходилось останавливаться каждые несколько минут из-за болей в ногах – состояние, известное как «перемежающаяся хромота». Потребовалось медицинское вмешательство и длительное пребывание в больнице. Бизнес отца пострадал, но я была рада возвращаться домой пораньше в пятничные вечера и в субботу, потому что у нас стало меньше клиентов. Вероятно, тогда и зародились первые семена интереса к медицине: большую часть воскресных дней я проводила в больнице у отца и навещала других бедных родственников.

Мои выходные проходили по-настоящему скучно: я работала по вечерам в пятницу и в субботу днем, а воскресенье проводила в больнице. Где же социальные службы, когда они так нужны? В любом случае, в школе все шло отлично, я все еще оставалась лучшей в арифметике, а в 11 лет отправилась в среднюю школу, где, как тогда бывало, увлекались науками больше, чем языками, что меня вполне устраивало. Мне действительно нравилась физика, а мистер Даффи, наш учитель, умел интересно ее преподавать. Все пять лет, проведенные в средней школе Элбвуд в городе Ботуэлл, прошли по большей части хорошо, однако должна вам признаться, что не очень-то любила школу. Думаю, дело было в других детях. Мне они никогда особенно не нравились – даже будучи сама ребенком, я их не жаловала. Мне хотелось окончить школу, но – параллельно работая последние девять-десять лет – мне не так уж сильно хотелось ее покидать только для того, чтобы после устроиться на работу в банк, как мечтали некоторые мои друзья.

Тем временем у отца случилось несколько сердечных приступов, и, несмотря на операции на ноге, ее в конечном счете пришлось ампутировать. Он попытался продолжить работу, однако это означало, что нам пришлось бы помогать ему как с поездками на грузовике, так и с работой вне транспорта, а в долгосрочной перспективе это было невыполнимой задачей. Тогда, вероятно, и определилось мое будущее.

Когда меня спросили, что бы мне хотелось изучать в университете, я ответила: «Медицину», – чем привела в ужас монахинь. Те считали, что мы, девочки, должны становиться учителями, монахинями, нянечками или женами и матерями. Я и себя удивила этим выбором, но, как только слово вылетело, назад пути не осталось.

Я пришла домой, объявила о своем решении отцу, который тогда был прикован к постели, и он пришел в восторг. Через несколько месяцев у него случился еще один приступ, и он умер. А я должна была закончить начатое.

Я еще не рассказала о своей маме. Она была Скарлетт О’Хара для своего Ретта Батлера[8 - Речь идет о главных героях романа «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл. – Прим. ред.]. Он сам сколотил свою жизнь, она была очаровательной и веселой, а завтрашний день был всего лишь очередным днем для них. Но жизнь оказалась совсем не такой, какой мама себе ее представляла, когда выходила замуж за единственного завидного жениха во всей деревне. Как только здоровье отца ухудшилось, ей пришлось взять ответственность за все дела на себя. На смену жизни в относительной праздности пришла грязная работа, и мама сама садилась в грузовик, чтобы убедиться в том, что наша семья получит свои деньги. Бог знает, что говорил ей парикмахер, видя, что ее обычно светлые кудри припорошены угольной пылью. В конце концов и она признала, что не справляется: бизнес сошел на нет, а ко мне неожиданно вернулись выходные дни.

Через несколько недель после смерти отца я уже сдавала экзамены, чтобы попасть в университет. К счастью, моих результатов оказалось достаточно, и меня приняли в университет Глазго. В 17 лет я уже была на пути к получению медицинского диплома. Как обычно, ситуация с деньгами меня не слишком-то волновала. В Шотландии, как ребенок из неполной семьи (мама теперь работала страховым агентом, а это означало, что по субботам мне снова приходилось собирать деньги), я могла подать на грант, чтобы покрыть стоимость учебы, оплату проезда и расходы на жилье. Несмотря на стесненные обстоятельства, у нас по-прежнему существовал предполагаемый родительский вклад, что мама интерпретировала как мой вклад в помощь родителям: этим я была занята по вечерам в пятницу, а по субботам в местном баре и ресторане зарабатывала себе на проезд и некое подобие социальной жизни.

Университет оказался школой жизни. Внезапно из прилежной девочки, входящей в 10 % самых умных ребят школы, я стала довольно средним студентом в сравнении с другими. Теперь в списке результатов экзаменов я уже искала свою фамилию, начиная не сверху, а снизу, и выдыхала только в тот момент, когда понимала, что набрала больше 50 %.

Первое знакомство с «пациентом» произошло на втором году обучения, на занятиях по анатомии в 1972 году. Спасибо людям, жертвующим свои тела науке: студенты-медики изучают анатомию во время скрупулезного вскрытия настоящего человеческого тела. Как правило, анатомические отделения представляют собой темные здания с тошнотворным запахом бальзамирующих жидкостей. Группе из восьми человек предстояло работать с телом взрослого мужчины. Нам не дали никакой информации о том, кем он был и как умер. Теперь я знаю, что подробности держатся в секрете, чтобы студентов не сбивали с толку различные анатомические особенности, естественные или приобретенные в ходе хирургических вмешательств.