Душа

– И самое обидное в том, что ты находишь поддержку всегда в том месте, где и не думала её искать. Ты находишь её в чужих руках, которые греют твои, в незнакомом пледе на плечах и доме, где никогда не была. Ты находишь её в человеке, который никогда не привлекал тебя, о котором ты никогда и не думала даже, с которым никогда бы и не заговорила. – Смотрю я ему в глаза, не моргая. Мы оба замерли. В тишине чёрной дома лишь мы и пламя камина.

– Очень больно принимать тот факт, что самые близкие люди отвернулись от тебя, отвергли, тебе приходится отвергать их в ответ, закрываться, пряча слёзы внутри, на сто замков, приходится стать сильнее, стать человеком, который надеется только на себя, который с рождения и до самой смерти одинок. Мне уже не больно. Но иногда я всё же думаю об этом. Я думаю о том, кем и почему я стала. Я стала нравиться себе, им – нет. Но это неважно. Важно лишь то, что я думаю.

Я заканчиваю говорить, а Харви всё так же не отводит взгляд. Я роняю голову, но его рука перехватывает меня, касается подбородка. Теперь я смотрю, как он начинает говорить. Движения его губ, которые я недавно целовала, успокаивают, даже гипнотизируют.

– Ты можешь мне не верить, но я знаю о предательстве. Я знаю, каково это – быть тем, кого не видят в тебе окружающие. Ты видишь себя так, но они словно слепые или смотрят через ёбаный калейдоскоп, где всё у них приумножается и двоится. Ты пытаешься как-то показать им себя, но их ярлык, что на тебя они повесили очень и очень давно не даёт тебе даже шанса, ты не можешь перекраситься в белый цвет, потому что тебя давно облили чёрным. Когда мне это удавалось, выходил лишь серый, который потом всё равно становился чёрным. Белого мне никогда не достичь. Это идеал. Мне они и не нужен. Я всего лишь хочу вымыться от черноты. Она меня душила, поначалу. Но после всех попыток я заставил себя полюбить этот благородный цвет, заставил себя купаться в его томном бархате, забылся в этой тени, где глаза отдыхают от света. Я понял, что всегда был небелым, никогда наверняка. Никто не может им быть, что бы эти говнюки высокомерные не говорили. Я тёмно-серый, я цвета индиго, дыма, пыли в углах старых домов, я облитый кислотой антрацит…

Я поднимаю руку и глажу пальцем его лицо от брови до уголка губ. Он закрывает глаза, хватает мою руку и целует кожу на внутренней стороне запястья, где вены вьются причудливой сетью.

– Однажды я просто решил, что забью на их мнение, – продолжает он, вытирая дорожки слёз на моих щеках нежным и аккуратным движением пальца, – что я просто возьму и стану тем, кого они всегда видели во мне. Нет, я не подчинился, не признал тот ярлык. Нет. Я понял, что покажу себя лишь тому, кто это заслуживает. Они этого не заслужили. Я обошёлся с ними так же, как и они со мной. Я стал их ночным кошмаром наяву. Чёрным пятном растёкся по их мнению. И они заткнулись. Каждый грёбанный ублюдок, который хоть что-то причинил мне плохого за все прожитые годы, получил по заслугам. Ты тоже можешь сделать так. Я могу научить. Я хочу научить тебя. Я хочу показать тебе себя.

Мы смотрим друг на друга. Его глаза, которые я всегда видела надменными, холодными, которые сталкивались с моими прищурено, оценивающе, сейчас светились от огня, которое танцевало в них, делало тёплыми. Он показывал мне сейчас себя целиком, без шелухи, показывал себя таким, каким был.