Часы

Я потянулась к нему, но он встал и молча вышел. Я слышала, как он рассерженно поднимается по ступеням.

Я сжалась на стуле и почувствовала, как мне сдавило грудную клетку. Дыхание стало прерывистым из-за кома в горле, и я что силы втянула через нос воздух, но не помогло: вместе с выдохом у меня из глаз полились слезы. Я обхватила голову руками, но, вспомнив, что в любую минуту кто-то может войти, вскочила и подлетела к выключателю. Последний освещенный островок в доме исчез, и я вернулась на место, вытирая руками лицо.

Сквозь окно, занавешенное тонкой белой тканью, пробивался мягкий свет луны, прокладывая широкий коридор от подоконника к стене. Из-за встречавшейся на пути мебели он искривлялся, становясь ломаной линией, а предметы, попавшие в него, отбрасывали длинные черные тени. На меня не попадал свет, и я выставила вперед руку. Она в одночасье приобрела светло-голубой оттенок. Я повертела ей из сторон в сторону, наблюдая за тенью, падавшей на стол, и в конце концов убрала ее. В темноте было не страшно. В темноте было… проще.

Я зажмурилась, стараясь прекратить плакать. Слезы текли сами по себе, но ко мне потихоньку стала возвращаться способность рассуждать. Этим мне предстояло заняться в ближайшие несколько часов – смысла ложиться спать не было никакого… Мне не хотелось ничего – лишь разобраться в себе. Мне наконец-то выдалась возможность поговорить с собой по душам. Попытаться разрешить внутренние споры, задать себе серьезные вопросы. Тем более, что новых за это время прибавилось, а вот ответов – даже на старые – не было.

Может, это мне следовало уехать? Взять и перекроить свою жизнь, все свои планы… Нет. Мне все равно не удалось бы сбежать от себя. С каких пор я боялась своих желаний и не следовала зову сердца? Как давно я попала в это сплетение непонятных ситуаций и противоречивых чувств? Я привыкла бороться с трудностями и, похоже, настолько, что сама себе их создавала… Разве можно испытывать столь сильные чувства к двум людям одновременно?

Этот риторический вопросительный знак в конце фразы мучил меня, и мне хотелось зачеркнуть его, убрать, уничтожить… Я внезапно поймала себя на мысли, что передо мной стоял нелегкий выбор. Его не должно было быть, и я бы сказала так любому другому человеку, который бы оказался в моей ситуации. Но не себе самой. Мысль о том, что независимо от моего решения я потеряю одного из них, разрывала мне сердце.

Джейк сам отстранился от меня, будто все, чем мы делились до этого, ничего не значило. Я злилась на него за это. Быть может, поэтому я придумала себе, что не смогу без него? Настолько, что я убедила себя в том, что люблю его?

А Скотт? Он оказывался рядом всякий раз, когда мне требовалась поддержка. Он был мне настоящим другом, сильным плечом, в которое можно было уткнуться, в объятьях которого становилось так спокойно и хорошо… И меня тянуло к нему, словно мотылька на свет. В нем было много света, спрятанного внутри, и я узнала об этом лишь потому, что он доверял мне. А я доверяла ему, могла рассказать ему то, что никогда не рассказала бы Джейку, боясь, что он неправильно поймет. Да, всего за полгода Скотт стал для меня гораздо ближе, чем кто-либо…

Я вспомнила наш поцелуй, поначалу нежный, потом жгучий, как языки пламени, случившийся так естественно, будто само собой разумеющееся. Я вдруг поняла, что втайне от себя сама давно этого ждала. И что же меня так напугало? Реакция Джейка? Или моя собственная?

Я поднялась со стула и начала мерить шагами кухню, полностью выйдя на свет. От соли кожа на лице стянулась, и я смыла лицо под водой. Достав с полки кружку, я налила себе оставшийся с вечера сок и на цыпочках поднялась к себе на этаж. Оказавшись в комнате, я сняла со стены наушники и, подключив их к телефону, стала слушать песни, которые то и дело отправлял мне Скотт. Музыка всегда была для меня чем-то особенным, но в нашем общении она сделалась своеобразным зашифрованным языком, на котором мы делились друг с другом своими эмоциями. Часто вечерами, получив очередную песню, я пролистывала сотни других, которые знала, чтобы прислать ему что-то похожее, подходящее по настроению. Иногда я выбирала композицию моментально, потому что она была любимой, и когда он отвечал, что ему понравилось, у меня еще сильнее улучшалось настроение. Было и несколько песен, которые я хотела послушать с ним наедине, чтобы своими глазами увидеть, что он действительно чувствует…

Тихие меланхоличные мелодии полностью окутали меня в этот поздний час и успокоили, будто бы недавнего кошмара и не было. Более того, я находилась в какой-то эйфории, потому что наконец-то поняла, что Скотт мне небезразличен. Остаток ночи я тщательно подбирала слова, в которые могла бы облечь свои мысли, чтобы достучаться до него, хотя прекрасно понимала, что сказанного ранее это, к сожалению, не сотрет. Когда начало светать, я все-таки собралась с духом и тихонько постучала в его дверь. На самом деле мне хотелось распахнуть ее и влететь к нему без спроса, чтобы попросить прощения за то, что я ошибалась. Я сама создала себе повод для терзаний и настолько растворилась в них, что перестала себя понимать. Мой внутренний голос давно подталкивал меня к тому, что произошло, но я из последних сил сопротивлялась. Это казалось мне предательством, прежде всего по отношению к себе. Но это было глупо…

Глупой девочке никто не открыл, и я взялась за ручку. Возможно, Скотт спал – вдруг ему удалось совладать с эмоциями лучше меня? Или он просто не хотел со мной говорить, что было весьма справедливо…

Когда я вошла, мой взгляд упал на кровать: она была заправлена. Кроме меня, в комнате никого не было. Я машинально подлетела к шкафу и распахнула его – пустые вешалки пришли в движение и, столкнувшись, издали неприятный звук. Я поежилась от холода и обернулась на окно, оставленное открытым… Я медленно направилась к нему, осознавая, что произошло. Как только я захлопнула его, занавески прекратили свою пляску, открыв взору поверхность стола: на углу лежала моя зажигалка и пачка сигарет.

Когда Сьюзан спустилась на кухню, я уже ставила пирог в духовку. Она подошла ко мне и мягко поцеловала меня в щеку с довольной улыбкой.

– Что ты вскочила в такую рань, солнышко?

– Я не ложилась…

– Как это? – она прикрыла рот тыльной стороной ладони – всегда так делала, когда зевала.

– Я люблю тебя! – я резко кинулась ей на шею и заплакала. Она опешила, но понимающе обняла меня и погладила по голове. Не знаю, откуда у нее был такой редкий дар – сочувствовать людям. Она делала это настолько искренне, что и сомнений не оставалось, что ей не все равно.

– Лу, что такое?

Я не отвечала, мне просто хотелось выплеснуть ту боль, которая накопилась в душе. Она молча ждала, пока я перестану, и продолжала водить рукой по моим волосам. Когда я смогла нормально дышать, и мне показалось, что я смогу ответить, я отстранилась от Сьюзан и заглянула в ее обеспокоенные, чистые голубые глаза. Мне пришлось рассказать все с самого начала – еще задолго до того, как грянул вчерашний день… Вскоре вниз начали подтягиваться остальные, и мы стали вместе накрывать на стол. Сегодня нам предстояло завтракать в непривычно малом составе. Когда посыпались расспросы, почему Скотт и Джейк не спустились, я взяла свою тарелку и, извинившись, вышла.

Вечером того же дня я сидела на крыльце, завернувшись в плед, и пила обжигающий крепкий чай. Закат был волшебный. Перистые облака невесомыми клочками расположились на персиковом небе, и тонкая красная полоса очертила горизонт. Качели черным силуэтом раскачивались в лучах заходящего солнца. Как маятник, отсчитывающий не оглядывающееся назад время.

ГЛАВА 4

Среда, 28 августа 2019 года

Я не сразу избавилась от пустоты, которая успела прокрасться в мое сердце вчера. Подобно задумчивому эксперту в темноте маленькой комнаты, устроившемуся на неудобном скрипучем стуле перед освещенной прямоугольным пятном стеной, я вновь и вновь проматывала на стареньком проекторе запись нашей встречи, пытаясь понять, не упустила ли я что-то важное: вроде бы те же самые люди, в привычном, знакомом всем месте… Правда заключалась в том, что многое поменялось. Речь шла не о повышении Сэма или второй беременности Сандры… От прежних нас мало что осталось: мы отдалились, причем настолько, что, скорее, напоминали друг другу давних приятелей, с которыми обычно видишься всего несколько раз в год, и то – по праздникам. Таких людей не слишком-то волнуют происходящие с тобой события и уж тем более твои переживания. Они приезжают, чтобы обменяться бессмысленными подарками, словно это станет залогом теплых и доверительных отношений. К сожалению, это не так: связь нужно поддерживать, если хочешь, чтобы она сохранилась. Наша стала едва заметной, сплетенной из редких тонких ниточек паутинкой, которая не преминула бы порваться от любого неосторожного прикосновения. Я поняла это по слегка печальной и почему-то виноватой улыбке, когда Билл делился с нами новостями, по едким высказываниям Сэма невпопад, по нервным движениям Мэри… Близкие люди порой ведут себя еще хуже, вымещая друг на друге злобу или обиду, но поступают они так, потому что лишь друг другу могут открыть свое истинное лицо. Дело в абсолютном доверии. А мы… Карикатура какого-то бездарного режиссера на нашу прежнюю жизнь, снятая по скомканному и порванному местами сценарию. Увы, не подарок для искушенного зрителя… Щемящая грусть с оттенком внезапного разочарования – все, что осталось после просмотра.

Обстоятельства? Они, безусловно, накладывали свой отпечаток: тоска, которую испытывала Сьюзан, каким-то образом передалась всем нам. За всю свою жизнь я ни разу не видела, чтобы она так безутешно плакала. Кажется, все, что накопилось за десятки лет, сейчас выплескивалось из Сьюзан наружу, словно из переполненного кувшина с соленой водой… В доме нашего детства вдруг стало очень холодно, и гнетущая тишина, чуждая ему, мрачным облаком нависала в воздухе, готовая в любую секунду вновь разразиться потоком слез… Карлайл едва сдерживал свое недовольство, чувствуя, что не в силах помочь жене справиться с горем. Его обеспокоенное лицо было непривычно хмурым и даже отрешенным, он все чаще отлучался куда-нибудь, каждый раз находя разные, порой абсурдные, предлоги, словно то единение, которому они со Сьюзан научились в браке, перестанет существовать, как только он окажется за пределами комнаты. Это не помогало, и я стала замечать, как он то и дело отправляется на улицу со Скоттом, чтобы успокоить нервы сигаретами – пагубной привычкой, к которой не обращался уже очень давно.

Думаю, никто из нас не понимал, почему Сьюзан так реагирует. Тяжелее всего было мне – после услышанного на кухне. Однако еще сложнее было смотреть ей в глаза: за скорбью, болью и разочарованием, которые в них таились, я разглядела кое-что очень важное, что мне не понравилось. Может, потому что я сама находилась на похожей волне? Сьюзан была… напугана. И было за этим что-то, помимо внезапной скоропостижной смерти ее младшего брата… Я тоже боялась задавать себе этот вопрос. Неужели наше время ушло? И мы больше не будем дружной семьей?

Я прогнала эти мысли. Мы и вправду стали другими. Мы выросли. Но ведь нас связывали общие воспоминания, любовь, которую нам дарила Сьюзан и одобрение, которым всегда поощрял нас Карлайл. Мы не могли вычеркнуть это из своей жизни просто так. Даже если бы и попытались.

ГЛАВА 5

Под ногами раздался знакомый хруст гравия, и я поглубже зарыла правую ногу в маленькие серые камушки. Потом, разровняв оставшуюся от моего кроссовка ямку, я направилась к крыльцу, погладила гладкие перила… С утра дерево было холодным, и прикасаться к нему становилось еще приятнее. Я рассматривала все очень внимательно, словно не была здесь много лет. Рядом с дверью красовался причудливый звонок в форме ромашки, и от него тянулась тонкая зеленая линия, уходившая под окно – стебель, который Бекки нарисовала в далеком две тысячи седьмом… Краска уже выцвела, но все еще была заметной.

Я вошла не сразу, несмотря на то, что столько раз в жизни поворачивала ключ в этом замке! Пришлось потянуть ручку на себя и слегка приподнять дверь – со временем она осела. Нужно сказать Карлайлу, чтобы подтянул петли. Не забыть бы, когда мы снова созвонимся. Хотя наверняка он сам прекрасно это понимал. Сейчас его не было дома – он отправился по делам, зная, что я заеду, и Сьюзан не будет одна.

Уже с порога я ощутила сладкий аромат свежей выпечки и, повесив брелок с ключами на скромный настенный крючок, прошла по коридору прямо на кухню. Сьюзан встретила меня в причудливых рукавицах для горячего, которыми совсем недавно вынула из духовки поднос с сахарными плюшками.

– Ты знаешь, как меня порадовать! – я погладила ее по спине в знак приветствия, и она воодушевленно улыбнулась.

– Знаю! Жаль только, что редко удается.

Я потянулась к подносу, но она легонько ударила меня по руке:

– После улицы нужно обязательно мыть…

– Ладно-ладно, – я развернулась на пятках и проследовала в ванну.

Лягушонок Пикли, с которым я любила плескаться в детстве среди мыльных пузырьков, радостно вытаращил на меня свои резиновые глаза, когда я закрыла кран. Я брызнула в него оставшейся на руках водой и усмехнулась: его мордочка не изменилась, но в каплях он стал выглядеть забавнее.

Как я и предполагала, Сьюзан успела перебраться в гостиную и расставляла на журнальном столике чашки.

– Как добралась?

– Хорошо, – я поудобнее устроилась в кресле напротив нее, – но в машине было бы лучше. По-моему, водитель автобуса забыл включить кондиционер.

– Душно? – она подвинула ко мне чашку, но сначала я налила чай ей.

– Уже сейчас. Погода балует нас жаркими деньками…

Сьюзан задумчиво улыбнулась и на секунду закрыла глаза. Ее лицо снова было спокойным и светлым, как если бы все, что произошло вчера, оказалось нелепой выдумкой. Тем не менее, сейчас я сидела с ней наедине не потому, что приехала забрать свою машину. Она позвонила мне и сказала, что хочет поговорить. Она всегда использовала короткие фразы, если сильно нервничала, не вдаваясь в подробности, что было на нее совсем не похоже. Поэтому мне не составило труда догадаться, какой именно темы мы коснемся. Внутренний голос подсказывал мне, что услышанное вчера на кухне от Карлайла было лишь верхушкой айсберга, но наш корабль уже столкнулся с ним и терпел крушение, и только Сьюзан могла предотвратить горькие последствия. Обшивка корабля – залог его надежности и безопасности находящихся на нем пассажиров – была сделала из самого ценного, но в то же время непрочного материала – доверия, и образовавшуюся в ней брешь можно было закрыть лишь правдой. Поэтому Сьюзан решила поведать мне историю Марвина. Вернее, то, что она могла рассказать, поскольку его след терялся где-то далеко в неизвестном направлении. Как рос, как выживал запутавшийся, раненый в сердце мальчишка, она не знала – она сдалась, как только поняла, что никогда не увидит брата прежним. И дело было не в том, что в суде просили максимальное наказание за преступление. Само преступление перечеркнуло жизнь Марвина, и отчасти перечеркнуло ее жизнь. Была проведена черта.

– Я не думала, что в жизни будет еще одно «после». Я надеялась, несчастье с родителями станет единственной трагедией, и я перестану терять близких. Но Марвин… Это случилось совсем скоро. Я потеряла его практически сразу, Лу. Еще задолго до того, как он попал туда…

Я никогда не задумывалась о том, какой была Сьюзан «до» – она не показывала боль, с которой жила все это время. Быть может, временами она отступала, однако исчезнуть полностью не могла: разве можно было совладать со злостью на себя из-за того, что чья-то жизнь была принесена в жертву ради своей? Я бы сама боролась с желанием вернуться и начать снова вытаскивать его из пропасти, ждать его возвращения, поддерживать – даже после того, как сказала ему и себе самой: «Хватит!»

Но люди не исправляются, пока не осознают, что это необходимо. Давал ли Марвин себе в этом отчет?

Я не знала, как относиться и к неожиданному пониманию того, что Сьюзан оказалась одной из нас – она тоже кого-то потеряла. Впрочем, детям проще с этим справиться – они только учится жить. Ну а если ты взрослый, тебе остается лишь биться над очередным коварным уроком, брошенным с барского плеча неумолимой судьбой. И ты учишься жить дальше, через силу, примиряешься со случившимся, и постепенно горе, не меняясь в масштабах, отходит на второй план. Но его черное одутловатое тельце всегда выжидает за нагромождением текущих приоритетов и проблем, и если ты получаешь внезапное напоминание, даже спустя десятки лет…

Сьюзан не была готова. Разве можно подготовить себя к тому, что, вопреки естественному ходу вещей, твой младший брат безмолвно покинет эту землю, поставив тебя перед грубым фактом? И ты даже не сможешь с ним проститься…

Я быстро перебросила одну плюшку с общей тарелки на свою: она была настолько горячей, что обжигала пальцы. Слизнув с них растаявший сахар, я воодушевленно посмотрела на Сьюзан.

– На здоровье, – она нежно взглянула на меня. Было видно, что она хотела начать разговор, но никак не могла подобрать слов. Я решила ей помочь.