Никта

Катрин снова нервно вскочила, в ужасе уставившись на Поля. Затем в ее голове сложились дважды два, и она закричала на посетителя по-русски:

– Вон отсюда, шутник! Вон!

Поль спокойно ответил, что не понимает ее, и Катрин повторила те же слова по-французски, силой выталкивая визитера из комнаты. Как же она пожалела, что в их салоне нет дверей, а значит, нельзя захлопнуть их, чтобы шутник не смог вернуться.

Шанталь прибежала на ее крик, немного испуганная, еще бы – она ни разу не слышала, чтобы Катя кричала вот так. В голове у нее уже построилась своя картина произошедшего.

– Ты к ней приставал?! – скорее утвердительно, чем вопросительно, воскликнула хозяйка салона. – Ты перепутал, бордель дальше по улице! А ну пошел отсюда!

Поль, пробормотав что-то о том, что тупые бабы его уже достали с этим борделем, и что «скоро она узрит», стремительно удалился.

– Ну-ну, душечка, успокойся, я тебе сейчас чаю сделаю, – вдруг проговорила Шанталь совсем другим тоном. – Я тебя в обиду не дам. А лучше – иди домой, отдохни, если кто к тебе придет – пусть Люсиль примет.

Тут Катрин не выдержала и всхлипнула. В ее голове никак не укладывалось, что кто-то решит так жестоко подшутить над нею, и старуха… Катрин никак не ожидала такого от нее, а та приняла эти слезы за очередное подтверждение своим догадкам о произошедшем.

– Этот извращенец сюда больше ни ногой, ты не боись, – сказала Шанталь, доставая из кармана платок и протягивая его Катрин. – Потом постираешь – вернешь.

– Спасибо, не надо, – проговорила та. – Я лучше пойду.

Когда Катрин спустилась с крыльца на дождливую улицу, ее снова одолела злость. «Катючка-колючка» – так дразнила ее сестра в детстве. Об этом в Париже знал только ее муж. А значит, он нанял этого клоуна, чтобы напугать Катрин, и тем самым заставить ее бросить работу. Вот уж она ему сегодня выскажет, все, что о нем думала все эти месяцы, да держала в себе.

Выкурить еще сигарету ему назло. Пропахнуть крепким табачным дымом, пусть нюхает…

Ветер вырывал зонтик из рук, и ей еле удавалось удержать его. На следующей улице зонт и вовсе вывернуло в обратную сторону, превратив его в смешной, нелепый и бесполезный предмет – один в один с тем, как Катрин сама ощущала себя в этом городе, в этой стране.

Приводя зонтик в порядок, Катрин промокла насквозь. Вода хлюпала в сапогах, пробиралась за воротник. Надо было надеть куртку с капюшоном. Прогноз погоды снова ее подвел, принеся вместо небольшого дождя настоящий тайфун.

– Будет как в тысяча девятьсот десятом, – задорно поведал ей старичок на остановке. – На лодках по улицам кататься будем!

– Боюсь предположить, сколько вам лет, месье? – спросила Катрин. Тот расхохотался.

– Нет, мадмуазель, я сам его не застал, нет! Видел на картинках. Люди строили мосты прямо посреди улиц, из того, что под руку попадалось… А сейчас повсюду провода, замкнет чего, так полгорода без света и останется…

Подъехал автобус, маршрут которого годился для Катрин, но не для старика, и она не смогла дослушать его размышлений по поводу наводнения. Не такими уж они были интересными, чтобы ждать под дождем следующий рейс.

Пол в автобусе был покрыт грязной жижей, еще хуже, чем на улицах. Катрин прошагала по грязи к свободному месту и уставилась в окно, за которым колыхалась серая пелена с время от времени мерцающими огоньками. Если закрыть глаза, можно представить, что она находится в родном городе. А уши можно заткнуть наушниками. Play. Наугад.

«Вот не повезло. Ты упала в мир. До твоей звезды – миллионы миль…»

Следующая.

«Она жует свой оpбит без сахара, и вспоминает всех, о ком плакала…»

Следующая.

«Она не придет – ее разорвали собаки, арматурой забили скинхеды, надломился предательский лед…»

Следующая.

«Девушка по городу шагает босиком, девушке дорогу уступает светофор…»

Пойдет.

Автобус останавливается, не давая песне дойти до логического завершения. Два квартала и вот она, вывеска Cafе «Maxim». Почему бы не Cafе «Maxim et Catherine»?

Катрин обошла здание и поднялась в дом через черный вход, откуда прошла в подсобку, которая служила им с Максимом спальней, гостиной, библиотекой, рабочим кабинетом и тренажерным залом. Разве что туалетом не служила – они ходят в служебный собственного кафе. А ванной и вовсе нет, моются в раковине ночью, когда весь персонал уже уйдет.

Оказавшись наедине с собой, Катрин сбросила сапоги и одежду в угол, не в силах даже аккуратно разложить все это, не то что развесить, и, оставшись в одном нижнем белье, упала на матрас. Отсюда почти не было слышно дождя – шум, доносящийся с кухни и из кафе, все перекрывал. В голове ее наступила какая-то пустота без мыслей, принесшая уныловатое спокойствие и равнодушие.

Письмо, сожженное в 2006 году

«Оля,

Ты не поверишь, но я тебе завидую. Да-да, лучше бы это я наглоталась воды в свой легочный мешок и умерла в мучениях. Тут творится настоящая жесть.

Наш любимый папочка выпил туалетную воду, которую мне подарила тетя Лена. С запахом розы в таком длинном фиолетовом флаконе. Но хреново не то, что духов больше нет. Плевать на духи. Хреново то, что он отпирается. Говорит, я сама истратила.

Больше всего бесит, когда тебе смотрят прямо в глаза и врут. Ненавижу. На той неделе он унес книжки. Думаю, продал, чтобы купить себе еще бухла. Я спросила, где книжки, а он смотрит невинными глазками, вы только посмотрите на него! Как мне делать уроки без книжек? Дебил.

Короче, он бесит меня, а я бешу его. Вот это семейка, да? Ему не нравится моя одежда и вообще мой вид. Его дело. Каждый имеет свое право на мнение, даже если этот человек дебил. Но зачем лить свое дерьмо мне в уши каждый день? Как будто я за вчерашний день забыла, что ему не нравятся мои волосы и то, как я крашусь.

Хорошо, что пользованную косметику никто не купит, иначе он бы и ее унес и продал.

Ты знаешь, откуда я беру деньги? Собираю бутылки, как бомжи. И еще разношу газеты. Оказывается, бумага может быть капец какой тяжелой. И ради чего надрываюсь? Ладно бы за идею. Но эти газеты дерьмовые, их никто не читает. Восемь страниц одной рекламы и колонка анекдотов. Сейчас весь мир такой – девяносто пять процентов торгашни немножечко «ха-ха» сверху. Написала в звездочках, потому что ты еще мала для таких взрослых слов. Вы на том свете взрослеете, или как?

Если нет, как обидно тем, кто умер младенцем! Все летают с арфами, а ты лежишь и гадишь под себя, прямо на облако. Ведь если младенцам дать крылья, они будут летать и гадить сверху на других ангелов. Младенцы же не умеют управляться с кишечником. Поэтому, очевидно, что у младенцев-ангелов крыльев нет.

Он отвлек меня посреди письма. Знаешь, о чем мы сейчас говорили? Точнее, Его Величество говорило, а мне полагалось слушать. Я ведь челядь, чье мнение не учитывается. Говорит, если я не покрашусь в нормальный цвет, он меня ночью побреет налысо. Вот это номер. Я сказала ему, что мне так будет даже лучше, убегу к скинхедам и буду у них сразу как своя. Несерьезно, конечно, но он поверил, завел свою шарманку «с кем ты связалась», и т.д., и т.п.. У него бзик, он думает, что я в дурной компании. Если бы он хоть раз посмотрел на что-то, кроме бутылки «Трои» в витрине, он бы понял, что у меня не то что плохой, у меня вообще нет никакой компании! С кем мне водиться? В школе одни цивилы. Одна надежда, может, в универе будет нормальный народ.

Так вот, он говорит, чтоб я покрасила волосы в «нормальный цвет». Вот чем моя жизнь станет легче, если я покрашусь? Он все равно найдет, над чем зудеть. Но, уважаемые знатоки, где мне брать деньги на краску? Ради зеленого или голубого цвета я готова потаскать тыщщу килограммов газет на собственном горбу, ради отстойного русого или каштана – нет, пусть сам раскошеливается. Но я, блин, не то что копейки от него уже несколько лет не видела, так еще и свои заработанные деньги прячу, чтоб не спер. Мне постоянно чудится сквозь сон, будто бы он меня поднимает, чтоб достать бабло из-под матраса.

Вот такие веселые глюки, а нормальных снов как не было, так и нет. Пойду учиться на психолога, может сама себя вылечу, ха! На психиатра у меня ума выучиться не хватит, а психологом может всякий дурак быть. Сидишь в кресле, киваешь и делаешь вид, будто что-то пишешь в тетрадку, а сама рисуешь каракули. А уж слушатель из меня после батиных монологов по три часа просто офигенный.

В школе тоже полно придурков. Приклеили жевачку к волосам. Заметила только дома, пришлось отстричь целую прядь. Не папочка ли их надоумил? Про то, что мои вещи все время портят, я уже молчу. Изрисовали мой белый пенал с черепами. Единственная, кстати, светлая вещь, и, видимо, последняя. Еще стебут то, что я ношу в школу пенал. Это типа некруто. Да, конечно, куда удобнее вываливать все ручки и карандаши прямо в сумку, потом искать по полчаса, а потом стрелять эти карандаши у Кати, которая (вот неожиданность), не теряет карандаши как раз потому, что носит пенал.

Ты вот думаешь, что за мелочи – пенал, жевачка… Это все фигня. Прелюдия к главной трагедии. У наших мальчиков отросли писюнчики, и они думают, что созрели. Иду домой со второй смены, на улице уже темно. Эти кричат мне: «Пошли трахаться!» и гогочут, как кони. Выбила б все зубы, если могла. Они думают, что такой страшиле, как я, за счастье должно быть, если ей кто-то из жалости предложит. Видимо, я должна стать прожаренной солярием курицей с паклей убитых перекисью волос, чтобы это быдло меня начало уважать.

Я ничего им не ответила. Сделала вид, что ничего не слышу из-за музыки в наушниках. А как хотелось достать из сумки свечи, черепушки, зажечь прямо там, начать чертить пентаграмму и кричать по-латыни. Как бы я их напугала! Недалекие люди часто суеверны. Но в темноте они бы не разобрали, что я там такое делаю, да я и не решилась. И свечей и черепушек у меня с собой не было, если честно.

Но вот смотри, если что-то случится, у кого мне просить защиты? У алкаша, продающего мои учебники, а потом зудящего, что я стала хуже учиться?

Ты меня тоже бесишь вместе с ним. Нашла, на кого оставить сестру! Иди спроси у других ангелов про их божественное провидение. Какие там у них планы на меня, а? План Сталина, блин, с миллионом ссыльных. В роли всего миллиона – я.

Есть такой анекдот. При Сталине страна как в автобусе. Полстраны сидит, полстраны трясется. У меня с крышей похожая беда. Чувствую, как одна половина едет, а другая обваливается прямо внутрь моей башки. Хоронит там все, во что я могла бы верить. Особенно, в высшие силы.

А мне нравится Виссарионыч. Жаль, я не такой же суровый мужик с усами. Спорю, даже когда он был в моем возрасте, и еще не носил усов, никто не смел читать ему нотации? Запишу в число вещей, которые меня бесят: критика Сталина. Он вытащил страну из Ж! О! П! Ы! Эти развякались, стоило ему дать дуба. При жизни-то рот открыть боялись.

Так вот, дорогая Оленька, если вы, мертвые, можете приходить с того света, попроси Сталина, чтоб пришел к нашему папочке и вправил ему мозги. И придуркам из школы заодно. Тебя я уже не жду.