Зеленый свет

Я спрятался за диван в жилой комнате, занервничал.

Отец, не поднимая головы, продолжал есть.

– Глянь, какое пузо отрастил. Ну жри, жри, ЖИРДЯЙ, – приговаривала мама, наваливая в отцовскую тарелку невероятное количество пюре.

И понеслось. БАБАХ! Отец оттолкнул стол к потолку, встал и подступил к маме.

– Черт побери, Кэти, я целыми днями горбачусь, прихожу домой отдохнуть, дай хоть поесть спокойно.

Ну, дальше пошло-поехало.

Мои братья знали, что будет. И я знал. И мама знала, поэтому бросилась к телефону на дальней стене кухни, чтобы вызвать полицию.

– А тебе все неймется, да, Кэти? – процедил отец сквозь сжатые зубы и, тыча указательным пальцем, двинулся к ней через кухню.

Мама с размаху зафигачила ему по лицу телефонной трубкой.

Из разбитого носа хлынула кровь.

Мама подбежала к шкафчику, схватила двенадцатидюймовый поварской нож и пригрозила:

– Что, слабо тебе, ЖИРДЯЙ?! Вот я тебе сейчас все кишки выпущу!

Они кружили посреди кухни. Мама грозила ножом, отец с разбитым в кровь носом злобно скалился. Он сгреб початую четырнадцатиунциевую бутылку кетчупа «Хайнц», открыл крышку и стал размахивать бутылкой, как клинком.

– Давай-давай, ЖИРДЯЙ! Я тебе живо пузо пропорю!

Отец встал в позу матадора и начал прыскать на маму кетчупом.

– Ага! Попал! – с издевкой вопил он, прыгая из стороны в сторону.

Он ловко уворачивался от поварского ножа и поливал маму кетчупом, отчего она злилась все больше и больше.

– И снова попал! – язвил отец, когда маму пересекала очередная красная полоса.

Так продолжалось некоторое время, пока мама не обессилела от гнева. Перепачканная кетчупом, она швырнула нож на пол и выпрямилась, тяжело дыша и размазывая слезы по щекам.

Отец отбросил бутылку кетчупа, перестал изображать матадора и ткнул носом в предплечье, вытирая кровь.

С минуту они глядели друг на друга: на мамином лице слезы смешались с кетчупом, на отцовскую грудь стекала струйка крови. Внезапно родители сорвались с мест и стиснули друг друга в безумных объятьях, потом упали на колени, повалились на окровавленный, залитый кетчупом линолеум… и занялись любовью. Красный свет стал зеленым.

Потому что у моих родителей были вот такие отношения.

Поэтому мама, вручив отцу приглашение на их собственную свадьбу, заявила: «На обдумывание – сутки».

Поэтому мама с отцом трижды вступали в брак и дважды разводились – друг с другом.

Поэтому отец четыре раза ломал маме средний палец, чтобы она не тыкала ему в лицо.

Вот такая у них была любовь.

Покинув Ирландию, клан Макконахи расселился по миру – от Ливерпуля в Англии до Нового Орлеана и Литтл-Рока в Западной Виргинии. Среди моих предков нет благородных особ. Зато есть скотокрады, азартные игроки на прогулочных пароходах и телохранитель Аль Капоне.

Мой отец родился в Паттерсоне, штат Миссисипи, но вырос и считал родным домом Морган-Сити в Луизиане.

Мама родом из Алтуны, штат Пенсильвания, но всем говорила, что из Трентона, в Нью-Джерси, потому что «кому ж понравится быть родом из Алтуны».

У меня два брата. Старшего, Майкла, вот уже сорок лет зовут Рустером, потому что даже если он ложится спать за полночь, то все равно просыпается с петухами, на рассвете. Когда ему исполнилось десять, он заявил, что хочет в подарок братика, поэтому в 1963 году родители усыновили моего второго брата, Пэта, из методистского детского приюта в Далласе. Каждый год они предлагали Пэту устроить встречу с его настоящими родителями, но он упрямо отказывался, а когда ему исполнилось девятнадцать, вдруг согласился. В назначенную дату мама, отец и Пэт отправились в Даллас. Мама с отцом остались в машине, припаркованной на обочине у дома. Пэт подошел к двери, позвонил и вошел, а спустя пару минут вышел и уселся на заднее сиденье.

– В чем дело? – спросили родители.

– Да я хотел взглянуть, не облысел ли отец, потому что у меня начала редеть шевелюра.

Первая свадьба

22.12.1954

Вторая свадьба

18.12.1959

Мое появление на свет было случайностью. Родители много лет пытались завести еще одного ребенка, но безуспешно, поэтому до пятого месяца беременности мама считала, что у нее опухоль. Когда начались роды, отец отправился не в больницу, а в бар, так как подозревал, что я – не от него.

А все-таки я – от него.

В первый раз меня выпороли за то, что в детском саду я откликнулся на имя Мэтт («Ты же не щенок какой-нибудь!» – орала мама), второй – за то, что я сказал брату: «Я тебя ненавижу!», третий – за «не могу», а четвертый – за то, что солгал об украденной пицце.

За «дерьмо», «черт» и «твою мать» мне мыли рот мылом, но в общем ругали только за те слова, употребление которых было чревато большими неприятностями. Для меня самого. За оскорбительные слова. Вообще-то, слова сделали меня тем, кто я есть, потому что они были больше чем просто слова. Они выражали определенные ожидания, приводили к определенным последствиям. Они были ценностями.

От родителей я узнал, что имя мне дали не случайно.

Узнал, что нельзя ненавидеть.

Научился не говорить «не могу».

И никогда не лгать.

ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ

Родители не надеялись, что мы будем следовать установленным правилам, а ожидали этого. Несбывшиеся ожидания ранят больнее несбывшихся надежд, а сбывшиеся надежды доставляют больше счастья, чем сбывшиеся ожидания. У надежд бо?льшая отдача счастья и меньшие затраты на исполнение, но измерению они поддаются плохо. А мои родители предпочитали измерять.

Я ни в коем случае не пропагандирую телесные наказания как воспитательный метод, но знаю, что в детстве не делал того, что запрещалось, потому что не хотел порки. А еще я знаю, что делал то, что следовало, потому что хотел заслужить родительскую похвалу. Такие вот последствия.

Я родился в любящей семье. Мы всегда любили друг друга, даже когда в ком-то что-то и не нравилось. Мы до сих пор обнимаемся, целуемся, дурачимся и в шутку деремся. Мы не злопамятны.

Среди моих предков много тех, кто нарушал правила. Много свободомыслящих вольнодумцев, которые всегда голосовали за республиканцев, веря, что это не позволит другим вольнодумцам вторгаться на нашу территорию.

В нашей семье придерживались строгости и требовали соблюдать правила, до тех пор, пока у тебя не хватит смелости их нарушить. Мы вели себя так, как велели мать с отцом, потому что «так сказано», а непослушание наказывалось не запрещением гулять, а ремнем или оплеухами, потому что «так доходчивее и отнимает меньше драгоценного времени». Часто сразу после порки родители вели нас в нашу любимую кафешку, на чизбургеры и молочный коктейль, отмечая затверженный урок. Нас могли отругать за нарушение правил, но если уж попался с поличным, то порки было не избежать. Такое обращение на первый взгляд кажется жестоким, и то, что для нас привычно, часто задевает других, но мы с этим вполне справляемся и ни на что не жалуемся.