С закрытыми глазами, или Неповиновение

Защита: Отсутствие соучастия продолжается, так же и утром, когда навестили обвиняемого, он отказался говорить с нами. В таком случае, когда мы не знаем версии обвиняемого об обвинении, мы не можем согласиться с рекомендацией психиатра. Если суд решит осуществить рекомендацию психиатра, то не делать это с условиями госпитализации.

Суд: На вопрос суда, если есть у него мнение, обвиняемый не отвечает.

Решение

Так как обвиняемый не соучаствует, рекомендовал заместитель областного психиатра дать постановление о наблюдении в рамках психиатрического отдела с целью завершения рекомендации. Обвиняемый не соучаствует с судом и с защитой и не выражает мнения в этом деле и в других делах. Мне видится, что надо принять рекомендацию специалиста с целью выяснить состояние обвиняемого, потому что не ведётся суд таким образом, когда обвиняемый ничего не говорит, так же и его представитель. Поэтому, я указываю, чтобы обвиняемый находился под наблюдением в психиатрическом отделе с целью дачи рекомендации. Поскольку из опыта нет другой возможности обещать его присутствие, останется обвиняемый в заключении до завтра, 18.1.06, самое позднее в 11:00, и будет переведён с помощью сил сопровождения в психиатрическую больницу с целью наблюдения. Прокуратура объявит суду и силам сопровождения, после того как выяснит это с доктором <>, в какую больницу надо доставить обвиняемого. Назначается продолжить заседание 21.2.06 в 13:00. Секретариат переправит копию этого протокола областному психиатру. Дано сегодня 17.1.2006 в присутствии сторон. Судья <>.

(Так!)

В предбаннике меня продержали до его закрытия, вывели последним и отправили в камеру. Снова машина, потом коридоры. Завели в камеру, первую по дороге. А в ней ещё двое. Было время конца ужина. Мы начали кричать, что ещё не ели. Повели в столовую.

После ужина собрался в столовой миньян, попросились в синагогу. Люди вошли, и их закрыли на ключ. Молитва не кончилась, вошёл один вертухай и громко торопил закончить её. Бритую голову вобрал в плечи, натянул на неё полицейскую куртку. Так делают евреи без кипы, уважая святость места. Но сейчас было бы смешно, если бы не его неприятные глаза. Встречал его и раньше, но не мог понять, что в них неприятно. Он торопил и меня, тянул сзади за куртку. Я оглянулся, а он смотрел на меня своими страшными глазами. Говорился кадиш, и я противился вытолкать меня из синагоги, не хотел, чтобы распался миньян. Еврей, который как-то прикрывает голову, обязательно говорит «амен» и другим не мешает сказать, а этот только дёргал меня. Потом молившихся повели по камерам, а он что-то угрожающее проворчал мне и стрельнул отвратительными глазами.

Я ещё раньше обратил внимание, не пугает ли яркая белизна глазных белков, как у кафельных плиток. Другой раз рассматривал его голубой зрачок, похожий на колючую звёздочку на погоне. Но и у моей мамы-красавицы голубые зрачки. В ответ он спросил, из какой я камеры. Угрожающий намёк я понял.

Конечно, глаза самое важное, но вместе с жестами, движениями тела и интонацией голоса, и обязательно, чтобы рядом был еврей, – вот тогда видно, что это двуногое, которое работает на уничтожение еврея, – нацист.

Когда дверь за мной и ещё одним сокамерником захлопнулась, увидел необычное. В камерах постели двухэтажные. Нижняя – каменное возвышение над полом – начинается узкой стороной от стены; верхняя – тоже каменная и тоже начинается от стены, а второй конец опирается на две трубы, торчащие из нижней постели.

Третий сокамерник, Аси, сидел на нижней постели спиной к трубе, руки вывернуты за спину и наручниками пристёгнуты к трубе. Измученные тело и голова клонятся к протянутым ногам, подобно лебедям из балета Чайковского, которые, присев, вытягивают одну ножку вперёд, тонкие ручки отводят за спину и склоняют головку на длинной шейке к коленке, срывая бурные овации.

Аси стонал. Я дал ему высосать вкусной сладкой воды из стакана, приставив к вытянутым губам; второй стакан он так же жадно высосал. Он искал облегчения, клонясь к ногам, но тело тянуло руки, в которые врезались наручники. На одной кисти были два кровавых следа, на другой – два вспухших бугра.

Превозмогая боль, он рассказал, что нацист и ещё трое, взятые им в помощь, скрутили его за то, что он стоял возле синагоги, не успев войти, и хотел вместе с нашим миньяном молиться рядом у двери, и не подчинился, когда нацист потащил его оттуда.

Мы тоже устроили Аси бурную овацию: стучали в дверь и кричали, чтобы его освободили. Пришёл нацист, и ему сказали и показали, что несчастный не разгибается. Нацист ответил, что пусть разогнётся. И ушёл. А мы продолжили стучать в дверь и кричать.

Пришли вертухаи и один из них перестегнул несчастного. Теперь он лежал лицом к трубе, обняв её руками, как родную. Попросил положить одеяло под лицо, чтобы было повыше, и закрыл глаза.

Неожиданно пришло избавление: эту камеру от нас освободили и нами уплотнили другую камеру, как обычно, с симпатичными людьми.

С ними читали мой протокол вслух, я комментировал, было весело.

Утром рано меня отправили в судебный предбанник. Долго ждал до того часа, когда «будет переведён с помощью сил сопровождения в психиатрическую больницу с целью наблюдения». Потом было далеко после этого часа, и меня вывели из предбанника, стоял возле лестницы в ожидании следующей команды.

А по лестнице величаво спускается подруга «защиты», одна рука выставлена вперёд, держит лист, повёрнутый в мою сторону, на листе несколько рукописных строк – заинтриговать меня. «Михаэль! – обращается ко мне, а я подался от неё, и она уже обращается к спине: – Ты не хочешь говорить со мной?» Несколько шагов от неё и ещё шаг за угол, здесь тоже можно ждать вертухая, они мне доверяют.

Что-то происходит за моей спиной, решают, пишут. И обходятся без меня. После шести часов в предбаннике меня вернули в камеру. Только вернули, зовут на выход. Объясняю человеку, который стоит в двери, что без бумаги, которую видел сейчас в суде, не выйду. Человек схватил меня за плечо куртки и вышвырнул из камеры в коридор. Там он громко крикнул:

– Он у меня не выйдет из камеры?!

– Кому кричишь? – спросил его.

– А вон тому, – махнул рукой вдоль пустого коридора. И пошёл. И мял другой рукой плечо руки, которой вышвырнул меня, крутил его и морщился.

Он был за главного в специальном рейсе в психушку.

Твой ход, товарищ кэгэбэ.

Рассказ 14

От Иерусалима по шоссе на Тель-Авив до Мэвасерет-Цион, там поворот налево.

И запрыгали с горки под горку, из-под горки на горку. Покатились по зеленым склонам.

Место красивое. Но что душевным до этого? В окна не смотрят. А двор для прогулок – колодец с высокими стенами, не видят даже плоского неба, вверх не смотрят.

Одна команда из трёх человек сдаёт меня. Многочисленная – принимает.

В первой комнате молодая за столом. Сжимает ладошку ладошкой, протягивает их в мою сторону и вся устремляется ко мне с улыбкой:

– Вы прибыли…

– Я не прибыл, – сожалею, что обрываю её, – первое и последнее моё вам слово – шалом.

– Он отказывается, – начинает она жаловаться кому-то из моей свиты.

А меня проводят дальше, в комнату, верхняя её часть из прозрачного пластика – наблюдательный пункт, просматривается налево и направо просторный коридор с входами в комнаты, а напротив – зала со столами и приделанными к ним стульями.

Мне предлагают сесть на стул, по его виду ясно, для кого предназначенный. Захотелось его опробовать, потому что интересно, но сидеть, полулёжа, неудобно.

Добродушная толстушка с ручкой в руке готова записывать, но я её обижаю:

– Единственное, что я вам скажу – шалом.

Она огорчённая встала, а её место быстренько захватил молодой хват в тюбетейке, заговорил:

– Я медбрат. Ваше имя, фамилия?

Я молчал.

– Может, хотите проверить давление, пульс? – спросил с восточной хитрецой.

Мне стало неприятно, почувствовалось, что приближаемся к укольчику. Но совладал с собой и заявил всем и никому:

– Я не участвую в ваших делах!

Почти вплотную ко мне встал толстопузый, наверное, надзиратель, тихо сказал:

– Вы находитесь в закрытом отделении. Надо вынуть всё из карманов.

В карманах было только то, что оставили после обыска в тюрьме.

Встал и сказал:

– Вынимайте.

Он вынимал из карманов, клал на стол, проводил руками по брючинам с двух сторон, шарил по спине. Вынутое из карманов сложил в пакет. После обыска сказал: