На танке через ад. Немецкий танкист на Восточном фронте

Время моей службы рекрутом было чудесным образом прервано первенством 5-го армейского корпуса по лыжным гонкам, проходившим в Фельдберге (Шварцвальд). Однажды главный фельдфебель спросил: кто умеет ходить на лыжах? Сразу же откликнулся мой друг по трудовой повинности, с которым до сих пор мы были неразлучны, и я. Когда нас отправили к командиру батальона, то мы почуяли, что нам представится шанс прервать надоевшую муштру, и сразу же заявили, что мы не только «старые шварцвальдские лыжники», но и члены известного лыжного общества. Нас действительно послали на соревнования, хотя на самом деле до сих пор мы участвовали только в школьных гонках.

При великолепной мартовской погоде восемь дней мы провели в пансионе в Медвежьей долине у подножия Фельдберга, катались на лыжах и загорали. К нам приехали наши подружки из Фрайбурга, и мы прекрасно провели это время. Мы участвовали и в соревнованиях. Это было что-то вроде гигантского слалома. Я стартовал под номером 42 и упал неподалеку от финиша. Из 128 участников я занял 72-е место. Я участвовал также с сослуживцами в эстафете четыре по пять километров.

За время обучения рекрутом я получил удостоверение механика-водителя танка до 10 тонн. Обучение проводилось на LAS I, как тогда сокращенно назывался сельскохозяйственный трактор. Условное название осталось со времен «подпольного рейхсвера». На самом деле речь шла о шасси танка I.

По завершении учебы в конце марта 1941 года большинство молодых солдат было направлено в боевые части 7-го или 8-го танковых полков в Африку. Я тогда написал матери об успехах немецких танковых войск в Африке и связывал с этим надежду на скорое завершение войны. Мы, молодые солдаты, тогда еще не знали, что нам еще предстоят четыре военных года, и не догадывались, что нас ждет.

На занятиях мы слышали, что Роммель во главе Африканского корпуса через Египет будет наступать в направлении Кавказа, а войска, которые позднее начнут наступать на Балканский полуостров, должны будут встретиться с ним на половине пути. И вся Европа оказалась бы в клещах немецких танковых войск. Тогда следовало лишь оценить эти гигантские расстояния на карте, и даже у оптимиста появились бы сомнения в правильности таких прогнозов. Впрочем, ход войны мы даже не обсуждали.

Поскольку я сдал экзамен на удостоверение водителя гусеничных транспортных средств весом до 10 тонн, в начале 1941 года меня направили в Путлос на Балтике, где я, как раз к 18 годам, после четырехнедельного обучения, получил удостоверение водителя гусеничных транспортных средств весом более 10 тонн. Теперь я мог водить танк III или IV.

1 июня 1941 г., после полугода службы солдатом, я был «произведен» в старшие стрелки, довольно жалкий воинский чин. Теперь на левом рукаве я носил звездочку, дававшую мне преимущество возвращаться из увольнения не до 22, а до 24 часов. Еще через полгода службы в Вермахте я стал ефрейтором, а через два с половиной года – обер-ефрейтором. Обер-ефрейтор был тоже солдатский чин, но с тем преимуществом, что имеющий его получал денежный оклад, который переводился на его счет в сберегательной кассе по месту жительства… Оклад составлял 98 рейхсмарок в месяц. Военнослужащие тоже должны были платить налоги, например подоходный, а зимой делать взносы в фонд «зимней помощи», поэтому «чистыми» обер-ефрейтор получал 70, а унтер-офицер – около 100 рейхсмарок в месяц.

22 июня 1941 года я, случайно оказавшись неподалеку от радиоприемника, узнал о том, что теперь немецкие войска двинулись и в Россию. Все и тогда думали о быстрой победе, хотя осмотрительные имели сомнения из-за огромных просторов этой страны, а выпускники гимназии помнили из уроков истории о походе Наполеона в Россию: «Пропали люди, кони и повозки – казалось, бил его сам Бог». То, что все может оказаться гораздо хуже, тогда едва ли кто мог себе представить.

Участие в транспортной операции

И вот я стал танкистом. 27 июня меня перевели в Заган (Силезия), маленький гарнизонный городишко на Бобере, притоке Одера, где располагался 15-й запасной танковый батальон. Задача этого батальона, наряду с учебным вождением танков типа III по песчаным почвам сосновых лесов вокруг Загана, заключалась в том, чтобы выгружать танки, направлявшиеся туда по железной дороге с завода-изготовителя, и перегонять их в военный городок, где они некоторое время хранились «на складе». В случае необходимости некоторое количество танков было необходимо снова грузить на железнодорожные платформы и отправлять в боевые части в Россию или в Италию для последующей переправы в Африку.

Сопровождающая команда на месте назначения могла выбирать, останется ли она в боевых частях или возвратится обратно в Заган. Я всегда предпочитал возвращаться в Заган. Когда я как-то сопровождал такой транспорт, шедший через Вязьму и разгружавшийся почти в 80 километрах от Москвы, я на себе ощутил русскую зиму с температурой ниже минус 40 градусов. Местами от снега и мороза дороги были настолько скользкими, что гусеницы на подъемах проскальзывали на месте. Танк останавливался и без вспомогательных средств дальше двигаться не мог.

Эшелон с танками III по дороге на фронт остановился на заснеженных путях недалеко от Вязьмы.

Только после того, как в гусеницы вставляли металлические шипы, удавалось снова обеспечить сцепление с дорогой, и танк по ледяной дороге мог одолеть подъем. Там я впервые увидел лежавшие по сторонам дороги замерзшие тела русских мужчин и женщин.

После того как я выбрал возвращение в Заган, в Брест-Литовске я имел сомнительное удовольствие подвергнуться санитарной обработке от вшей. В специальном бараке все военнослужащие должны были раздеваться и вешать обмундирование и белье на специальные вешалки. После этого одежду отправляли в газовую камеру для вытравливания вшей. Солдат направляли в душевую, где нас мыли мылом и горячей водой с головы до ног. Потом снова помывка. И все это после того, как во время поездки на фронт для того, чтобы помыться и побриться, приходилось бегать со столовой посудой к машинисту паровоза за кипятком. Потом надо было еще долго голым ждать, пока не возвратят обработанное обмундирование.

С другим транспортом я ездил из Загана в Бриндизи в Южной Италии. По-настоящему интересная поездка продолжалась четверо суток. Во время остановки поезда в Плауэне (Фогтланд) от сестры милосердия, дежурившей на вокзале, я получил переданный населением в подарок граммофон с пятьюдесятью пластинками. Из всех пластинок мне понравилась одна, в исполнении французского певца. Эта пластинка играла постоянно до тех пор, пока мы не приехали в Бриндизи. Там мы выгрузили танки и перегнали их в рощу фиговых деревьев.

После снегопада танки в Бриндизи снова погрузили на платформы, чтобы отправить в Неаполь.

На следующий день шел снег. После этого итальянцы – наши союзники – во время войны устроили забастовку и отказывались грузить наши танки на корабль. Поэтому мы вынуждены были снова погрузить их на поезд и ехать поперек Италии в Неаполь. Это нам пришлось по вкусу, потому что в результате поездки мы побывали в Неаполе, чтобы понять смысл выражения «увидеть Неаполь и умереть» (но желательно все же в глубокой старости).

В Неаполе мы жили в гостинице у вокзала. Наконец-то мы смогли поспать в настоящей постели. Так у нас очень быстро появилось чувство, что лучшего во время войны и желать нельзя. Поскольку в последующие дни нам было нечего делать, мы поехали на Везувий и побывали в Помпеях, где я в оригинале увидел голову Януса, о котором читал в своей латинской книжке «Ludus Latinus» (латинские шутки).

Особое впечатление осталось от фрески, на которой был изображен мужчина, взвешивавший свой член, имевший вид большой рыбы, на чаше весов, а на другой чаше было золото. Из любопытства мы доверились официальному экскурсоводу, обещавшему нам показать эротические сцены, поэтому нам удалось посмотреть ниши, где «женщина гасит свечу». Женщины и эротика всегда были самыми главными темами. Так, мы в Неаполе побывали в солдатском борделе, одном из тех, что командование Вермахта устраивало на перевалочных пунктах. Сначала мы подумали, что попали в кафе но потом быстро заметили разницу. Наш унтер-офицер пообещал нам особое шоу с проституткой. Одному из солдат оплатили номер, а мы могли подсматривать за актом. Но в таких условиях у парнишки ничего не получилось, поэтому унтер-офицер выгнал всех из комнаты и сам завершил дело. С любопытством нам удалось подсмотреть прелюдию, но не сам акт. Большинство солдат моего возраста были еще слишком молоды, чтобы получить что-то от посещения такого кафе. Такие посещения подразумевали определенную иерархию, отличную от военной. У рекрутов и молодых солдат, как правило, не было сексуального опыта. Поэтому более зрелый в нем их превосходил. Мы заслушивались, когда он рассказывал об отношениях с женщинами, сексуальных переживаниях и практиках. Непросвещенными мы покинули школу и родительский дом. Теперь мы ежедневно хотели слушать рассказы на «тему № 1» и собирать опыт. И не только участвовать в разговоре, но и наконец наверстать упущенное, заняться этим самим. С другой стороны, мы очень боялись заразиться и опозориться. За заражение триппером полагались 21 сутки ареста, и это очень пугало.

Сопровождающая команда из Загана слонялась по Неаполю 10 дней. Город нам очень понравился. Там же я сделал несколько фотографий, в том числе, несмотря на запрет, в порту. Конечно же, счастливые деньки быстро подошли к концу. Мы получили африканскую форму, чтобы сопровождать танки в Африку, и, как говорили нам сначала, остаться в боевых частях. Но потом последовал вопрос: действительно ли мы хотим в Африку или нам лучше вернуться в Заган? Офицер должен был его задать! Один из нас поехал в Африку, остальные отправились обратно в Заган. Позже я повстречался с солдатом, захотевшим отправиться в Африку. Он рассказал, что их пароход, груженный танками, еще в Неаполитанском заливе был потоплен торпедой. И хотя мой знакомый смог выплыть, у него было сильно обожжено лицо.

В обратный путь в Заган каждый из нас вез по громоздкому деревянному ящику всяких покупок. В моем ящике были две шелковые рубахи, которые я купил в специализированном магазине товаров для мужчин. Там, несмотря на войну, были представлены коллекции вполне мирного времени. Мы ехали на скором поезде для отпускников (SF 568), который отправлялся из Неаполя ежедневно в 7.54, а на следующий день, в 16.58, прибывал на Ангальтский вокзал в Берлин. Поезд шел через Рим, но выходить там было запрещено, потому что он был закрытым городом для проезжающих военнослужащих. Затем был Мюнхен. А потом с многочисленными пересадками мы с нашими ящиками добрались до Загана, где от вокзала прошли, как обычно, сорок пять минут пешком до Дахбергской казармы. Ящики мы везли на тележке.

В свободное время я мог в Заганском теннисном клубе играть в теннис с солдатами и офицерами, и прежде всего с членами этого клуба. Таким образом, я познакомился с некоторыми уважаемыми людьми этого города. И почти как в мирное время, последовали приглашения. 12–13 сентября 1942 года даже состоялось соревнование Заганского и Котбусского теннисных клубов. Смешанная команда отправилась в Котбус, причем под смешанной понимались не смешанные двойки (дамы и господа), а мужская команда: она состояла из офицеров, унтер-офицеров, танкистов и гражданских. Я был влюблен в свою партнершу по теннису. Однако я вынужден был признать, что «маленький ефрейтор» на размер меньше. Когда я в 1944 году на короткое время оказался в Загане, повстречаться мне с ней так и не удалось. Хорошенькая

Анита работала в фотомагазине и снабжала меня черно-белыми и цветными (обратимыми) пленками.

У одного из членов клуба была очень большая коллекция грампластинок, и у меня была возможность слушать музыку. И после войны много говорили о том, что некоторые музыканты и дирижеры, как, например, Фуртвенглер, пошли на службу к нацистам и что они виновны в том, что роковым образом вдохновляли многих немцев на войну. В то время не так много народа могло присутствовать на концертах, телевидения не было, да и радиоприемники были у немногих. Проигрыватели и пластинки были редкостью. Тем, кто воевал на фронте, невозможно было и представить, что можно было черпать вдохновение на подвиг в Бетховене Фуртвенглера или монументальной пластике Брекера («Товарищи, или Возмездие»). Не говоря уже о том, что они шли в бой под влиянием музыки или искусства. Во время боя мысль была только об одном – выжить. Редко кто из солдат, которых я знал, интересовался классической музыкой. По-другому дело обстояло с прусскими военными маршами. С военной музыкой было связано нечто военное, бравурное, победное и праздничное. И у среднего немца она пробуждала воспоминания о кайзеровских временах, эпохе блеска. Когда я был солдатом, то с удовольствием под звуки марша шел за военным оркестром по городку. Что было, то было.

Интересы солдата были прикованы к еде – у всех было постоянное чувство голода – и, по возможности к женщинам. Он хотел отдохнуть и как можно чаще ездить в отпуск. В целом все подчинялось инстинктам: нажраться, напиться и овладеть женщиной. Заботы о воспитании в Вермахте не было. Хотя за счет Вермахта и приобретались книги, которые должны были служить воспитанию и образованию, их никто не читал. Совсем другие мотивы всегда имели влияние на поведение каждого в бою: участие в нем с одной целью – получить орден или другую награду. С орденом на груди можно было любому зримо доказать, что ты храбро дрался. У меня были командиры, которые глаз не могли сомкнуть до того, пока не подобьют определенное количество вражеских танков, которые обеспечат им Железный крест, а потом они стремились к Рыцарскому кресту.

Но вернемся к главному интересу солдат – к еде. В письме матери от 1.10.1941 года из Загана я писал: «По утрам я съедаю только два кусочка хлеба, так как больше нет. В день полагается 500 граммов хлеба. В обед я съедаю столько, сколько в меня влезает, то есть 10–15 картофелин. И, несмотря на это, уже через десять минут я голоден и мне хочется съесть еще кусок хлеба. Но в таком городе, как Заган, где столько военных, едва ли можно достать еду без карточек. По воскресеньям в кафе можно увидеть меню с двумя-тремя вычеркнутыми блюдами. А когда хочешь съесть что-нибудь особенное, то в 10.15 надо уже сидеть на месте». Такие заботы были лейтмотивом моих писем. Вместе с этим я часто просил прислать мне денег, чтобы в кафе я мог заказать себе что-нибудь съестное. И наоборот, не было никакого дефицита сигарет, особенно марок NL, JUNO, и предметов туалета, например одеколона или зубной пасты.

Пока я служил в Загане, хлебный паек для солдат сократили. Чтобы меня не сильно мучил голод, мать постоянно высылала мне хлебные карточки.

Дорога в теннисный клуб проходила мимо булочной. Я каждый раз флиртовал с продавщицей и пристально заглядывал ей в глаза. Это оказало свое действие: всякий раз она продавала мне хлеб без карточек. Но, к несчастью, несколькими неделями позже, как назло, она выглянула из противоположного окна и заметила, как я у теннисных кортов горячо целовал одну красавицу. В следующие разы она со мной уже почти не здоровалась, и время хлеба и пирожков без карточек для меня прошло.

В октябре 1942 года часть моей роты была отправлена в Ротенбург (Силезия) на уборку картошки. По огромному картофельному полю трактор с навесным оборудованием для выкапывания картофеля нарезал круги. Каждые десять минут он проходил мимо нас, и за это время мы должны были собрать вывернутые из земли картофелины. Мы выполняли эту работу в определенной мере как подневольные рабочие вместе с итальянскими крестьянами и крестьянками и французскими военнопленными. Вместе с нашими солдатами ту же работу выполняла группа из 30 евреев, которые отличались по желтой звезде, нашитой с левой стороны груди. Это были преимущественно женщины, по которым было видно, что раньше они знавали лучшие времена, потому что многие носили безупречные лыжные костюмы.

Работа была тяжелая, особенно из-за очень плохой погоды. При снежной крупе, на дожде и морозе при выкапывании картофеля с 7.00 до 12.00 и с 13.00 до 18.30 особенно страдали пальцы. Непривычный тяжелый труд компенсировался в некоторой мере очень хорошей едой. Как-то раз мы получали даже жаркое из косули с капустой и соусом и, естественно, картошкой. Вместе с тем у нас была возможность воровать яблоки, и вскоре их у нас было так много, что их отправляли посылками домой.

В ноябре того же года нас отправили на уборку свеклы. Там тоже работа была непривычная и неприятная, особенно из-за холодной ноябрьской погоды. Однако мы сознавали, что лучше дергать свеклу, чем воевать в России, где наряду с боями после остановившегося наступления уже установились жуткие холода, такие, которые я испытал на себе во время сопровождения танкового транспорта за Вязьму и о которых нам рассказывал недавно вернувшийся оттуда фельдфебель.

Несмотря на то что я служил в танковых войсках, в январе 1943 года у нас в Загане проводилась лыжная подготовка. Командование, конечно же, было не уверено в том, что на всех всегда будет хватать танков, поэтому считало, что танкисты, как пехотинцы, должны уметь воевать в снегу. Мы учились бегать на лыжах, атаковать и вести огонь. Будучи в увольнительных по субботам и воскресеньям, мне удалось съездить через Круммхюбель в Ризенгебирге, чтобы покататься на горных лыжах. Поездка была несколько затянутой: чтобы добраться из Загана до Круммхюбеля приходилось четыре раза пересаживаться – в Зорау, Кольфурте, Лаубане и Хиршберге.

Со своим другом-фельдфебелем, который через некоторое время был откомандирован в офицерскую школу, где при чистке оружия прострелил себе руку и тем не менее был выпущен лейтенантом, я жил в отеле «Бергхайль», где еду продавали без карточек. Мы поднимались до маленького озера через Хампельбауде и с удовольствием по несколько раз спускались на лыжах.

В начале 1943 года мне приказали прибыть к командиру роты якобы для того, чтобы меня перевели к другому месту службы. Но речь пошла о том, чтобы направить меня на курс лыжной подготовки в Кронштадте (силезский Глатцер-Бергланд). Новинкой там было применявшееся лыжное крепление (для равнинной войсковой лыжной подготовки). В принципе оно соответствовало современному лыжному креплению для беговых лыж. На обычные ботинки надевался верхний сапог из кожи, который на двух осях крепился к лыжным креплениям. Такое крепление позволяло хорошо бегать на лыжах, но для спусков с гор оно, естественно, не подходило.

18 февраля 1943 года Геббельс на огромном митинге в берлинском дворце спорта выступил со знаменитой речью о десяти так называемых «вопросах судьбы немецкого народа». В этом сборище принимали участие раненные на Восточном фронте, кавалеры Рыцарского креста, дубовых листьев, солдаты, врачи, ученые, деятели искусства, инженеры, архитекторы, учителя, партийные функционеры, чиновники, служащие и огромное количество немецких женщин.

Сначала Геббельс объявил: «Итак, я могу с полным правом сказать, что все собравшиеся здесь являются срезом всего немецкого народа на фронте и в тылу. Не так ли?» В момент этого вопроса дворец спорта переживал одну из самых сильных демонстраций воодушевления, которое это старое место собраний национал-социалистов когда-либо переживало за свою историю. Людская масса вскочила, словно наэлектризованная, со своих мест. Ураганом пронесся по огромному помещению многотысячный крик «Да!»

To, что переживали участники этого митинга, должно было производить впечатление всенародного волеизъявления.

Можно привести еще одну цитату из этой речи: «Значит, вы, мои слушатели, в данный момент представляете нацию, и я могу задать вам десять вопросов, на которые вы должны мне ответить с немецким народом перед всем миром, и особенно перед нашими врагами, которые тоже слышат нас по радио». После этого он задал 10 вопросов, на которые толпа, вскакивая с мест, единым возгласом выражала свое одобрение. Самый знаменитый из этих вопросов был таким: «Хотите ли вы тотальной войны?» Этот вопрос был тоже встречен многотысячным ликованием и одобрением. На следующий день газеты вышли с подзаголовками: «Пробил час, вставай, народ! Нация решилась на тотальную войну!»

Теперь пришло время, когда стало погибать все больше солдат, в том числе и из моего ближайшего окружения. Война угрожающим образом подкралась совсем близко. Одним из первых был известный фрайбургский лыжник Руди Кранц. Потом стали приходить известия о смерти многочисленных товарищей из моей школы и из гитлерюгенда.

Во время моей службы в Загане я получил отпуск на родину. Поездка по железной дороге с многочисленными пересадками была очень долгой, но она проходила с отпускным билетом в кармане – символом наивысшего солдатского счастья. Котбус, Франкфурт на Одере, Галле были городами, через которые шли поезда. Как правило, это были скорые поезда для отпускников (SF) или пассажирские поезда с отделениями для военнослужащих (DmW, EmW, PmW). Если везло, то можно было у коменданта вокзала получить билет на обычный скорый.

Во время поездки на поезде и на вокзалах отпускников везде и всюду проверяла полевая жандармерия. Мы, солдаты, называли полевых жандармов цепными псами из-за того, что они на шее на цепи носили металлический горжет с орлом. Они проверяли отпускные документы и железнодорожные билеты, иногда требовали открыть крышку противогазной коробки, чтобы убедиться в том, что в ней – противогаз, а не спрятанные бутерброды.

Во время отпуска я смог во время остановки в Лейпциге побывать у моего дяди Альберта Бётгера. В Лейпциге 14 апреля 1924 года он создал интернат для профессионального образования. Здесь неспособные к обучению и социально неблагополучные молодые люди изучали садоводство, деревообработку, малярные работы, коммунальное хозяйство. Несмотря на большие успехи, во времена нацистов моего дядю уволили. Жизненный уровень слабоумных должен был теперь снизиться до уровня первобытных людей. После 1945 года мой дядя вновь возглавил школу, которая сегодня носит его имя.

В заганской Дахбергской казарме некоторое время находился танкист, который был моим соседом во Фрайбурге. От природы он был склонен к эскападам. Высокого роста, хорошо сложенный блондин, в городке его хорошо знали многие парни и все девушки. Я часто видел его с моим братом, и во времена юнг-фолька мы работали в одном отряде. В Загане из приказа я услышал о нем и его истории, как он неудачным способом хотел пережить войну. История его разыгрывалась в три акта.

Сначала он отбывал наказание за какой-то проступок на гауптвахте в казармах. Это ему не понравилось. Он бежал с гауптвахты, спрятался, потом ночью пробрался в канцелярию и в комнату фельдфебеля. А потом бежал с тем, что ему попало под руку: пистолетом, документами и служебной печатью. Сначала ему удалось скрыться.

Второй акт разыгрался посреди Лейпцига. По улице прогуливался щеголеватый молодой офицер люфтваффе с наградами и большой повязкой на голове. Всякий, кто видел его, считал, что видит идеального героя-летчика. Оказавшийся вдруг там фельдфебель из Фрайбурга и служивший с ним в одной части окликнул его:

– Привет Д.! Вот так встреча! Что это ты тут делаешь?

И тут летчик допустил самую большую ошибку в своей жизни, когда отчитал фельдфебеля:

– Кто вы такой, что обращаетесь ко мне на «ты»? Я вас не знаю. Идите куда шли!

Фельдфебель пошел дальше, но подумал, что здесь что-то не так, потому что точно узнал известного в части парня, и заметил, что тот его тоже узнал. Естественно, он решил этим делом заняться, доложил в полевую жандармерию, которая сразу же установила слежку за «летчиком». В отделении полевой жандармерии его документы были признаны фальшивыми, а повязка на голове – маскировкой. Очень быстро дезертировавший танкист был разоблачен. Ночью в камере ему удалось вырыть большую дыру, но для побега она оказалась не очень глубокой.

Третий акт разыгрался в Загане. На утреннем осмотре фельдфебель зачитал приказ: «Танкист Д. за дезертирство приговорен к смертной казни через расстрел». Приведение приговора в исполнение должно было состояться во второй половине дня в сосновом бору поблизости от Загана. После этого главный фельдфебель зачитал список расстрельной команды.