– Ты что, Марк Сидорович, в своём уме? Убери! – запротестовал Житников, увидев поставленную перед собой миску товарища. – Не буду я объедать тебя, мне в горло не полезет твоя каша!
– Сам погибай, а товарища выручай, – печально произнёс Мироненко. – Слышал такую заповедь?
– Ты же не воевал за красных, откуда тебе известно такое наставление? – вяло усмехнулся Житников. – Так ведь только красноармейцам вдалбливали в головы отцы-командиры.
– Коммунисты много чего позаимствовали из Библии, поверь мне на слово, Святое Писание я знаю почти наизусть. К тому же делаю это я вовсе не безвозмездно.
– И чего ты потребуешь взамен? – поинтересовался Житников.
– Сегодня я спасаю тебя от неминуемой гибели, а завтра ты меня. Иначе в таких условиях в одиночку нам не выжить.
Кузьма Дмитриевич внимательно посмотрел в лицо Марка, будто убеждаясь в отсутствии подвоха и принялся хлебать баланду.
Так повторялось на протяжении недели. Житников немного окреп, передвигался без посторонней помощи и вскоре взял в руки кирку. Всё это время он по распоряжению Марка ощипывал пихтовые ветки, складывал иголки в ведро. Потом добавлял туда снег, ставил на огонь, долго кипятил. Получался отвар. Горькое варево пили перед приёмом пищи все желающие.
И, всё-таки, какой-то злопыхатель не удержался, доложил об укрывательстве лагерному начальству. Марк Мироненко попал в ШИЗО.
Недоедание и лютый холод штрафного изолятора моментально надломили здоровье Марка Мироненко. Уже через несколько дней, обессиленный, он, взмахнув киркой в начале рабочего дня, рухнул вместе с ней в траншее на мёрзлую землю и не смог подняться самостоятельно.
Житников сделал несколько безуспешных попыток поставить друга на ноги, но Марк всем телом висел у него на плече. Ноги политического узника подкашивались и уже не слушались.
Подошёл бригадир-черкес. Бросив на лежащего Марка ястребиный взгляд, с гортанными звуками в голосе, злорадно протянул:
– Э-э, дарагой, надо было не Бога слушать, а мэна. Зачем спасал друга, а? Зачем морил сабэ голодом? Тэперь табе никто не поможет, будэшь сдыхать, да!
К концу дня немощных, свалившихся в траншее от истощения, как Марк Мироненко, набралось пять человек. Их погрузили на сани, как дрова, и лошадь, фыркнув недовольно, потащила безжизненные тела в лагерь.
Уже перед воротами зоны дровни остановил начальник лагеря. Он был верхом на лошади, направлялся в сторону трассы, чтобы лично оценить ход строительства железной дороги. Так он поступал два раза в неделю, не доверяя докладам подчинённых.
– Куда путь держишь? – спросил он ездового строгим голосом.
Солдат срочной службы с белесыми бровями и множеством веснушек на лице натянул вожжи, остановил кобылу.
– Так это… доходяг мне загрузили, в барак везу, товарищ начальник лагеря. Грят, отошшали шибко, бахнулись в траншее прямо с кайлом в руках ишо утром, а подняться ужо не смогли. Так и лежали на снегу, пока я кобылу не подогнал. Мертвяки, одним словом.
– Ты уверен, что среди них нет симулянтов? – с раздражением спросил начальник и подумал: «Мрут, как мухи, чёрт подери! При таких делах и план завалить можно. Товарищ Берия строго спросит с руководства СевДвинЛага, а оно на мне отыграется. Завтра же надо будет поинтересоваться о новом пополнении».
– Хто их знает, товарищ начальник лагеря, – с неуверенностью ответил ездовой. – Волоком к саням ташшили, идтить самим у них силов не осталось.
– Может, прикидываются, чтоб отлежаться в бараке? – попытал Кожевников ездового, буравя рязанское лицо острым взглядом.
– Дык, по требованию Абрека загружали, с него и спрос чинить, ежели што…
– А ну, дай посмотрю, что за фрукты везёшь? – Кожевников спрыгнул с коня, передал поводья солдату, подошёл вплотную к саням.
Заключённые лежали на спине, устремив неподвижный взор в небо. Один из них с трудом повернул голову в его сторону, и вымученно, но, как показалось Кожевникову, с ноткой нескрываемой радости, вдруг произнёс:
– Вот уж не ожидал, гражданин начальник, что Всевышний ниспошлёт мне ещё одну встречу с тобой.
Голос заключённого угас, он умолк и тяжело задышал, будто выполнил тяжёлую работу, после которой требовалась срочная передышка. И хотя этот голос был слабым и хриплым, Кожевников безошибочно определил, кому он принадлежит. Брови начальника лагеря от удивления взлетели вверх, кожа на скулах натянулась до предела.
– По глазам вижу: узнал, – глухо проговорил заключённый с каким-то внутренним воодушевлением. – Значит, запал я тебе в душу со своими проповедями, значит, терзается она сомнениями.
Глядя на безжизненное тело в санях, Кожевников не сразу нашёлся, что ответить. Он стоял и молчал с полминуты под этим ожившим вдруг дерзким взглядом, выражающим независимость и превосходство над ним даже сейчас, находясь одной ногой в могиле. Наконец, произнёс задумчиво:
– Да-а, не зря говорят: гора с горой не сходится, а человек с человеком даже у чёрта на куличках способен столкнуться нос к носу. Вот и мы с тобой, Марк Сидорович, свиделись в очередной раз.
– Можешь возрадоваться, Афанасий Никифорович, – усмехнулся Мироненко. – Это последняя наша встреча. Ты добился своей цели.
– Какой цели?
– Неужели запамятовал?
– Да разве упомнишь всего? – небрежно ответил Кожевников, пытаясь припомнить все свои слова, обронённые им на допросе Мироненко в тридцать седьмом году, однако они не всплыли в его памяти.
– Ты обещал сгноить меня в лагерях, ещё во время раскулачивания, – насмешливо проговорил Марк, – через десять с половиной лет это у тебя получилось.
– Что-то не припомню я таких слов, – морщась, как от зубной боли, пробурчал Кожевников, открещиваясь от обвинения. Потом, будто оправдываясь, добавил:
– Ты сам себя наказал, Марк Мироненко. Всё могло сложиться иначе, если бы…
– Если бы что?
– Если бы ты не противился завоеваниям революции, – как-то неуверенно закончил свою мысль Кожевников.
– Революция принесла жестокость и насилие, разве мог я принять такие завоевания? – Марк нашёл в себе силы и приподнял голову. – Я был бы рад принять любые преобразования большевиков, в которых свобода, равенство и справедливость стояли бы у власти на первом месте.
Ездовой стоял поодаль, удерживая за поводья нервного коня, и с удивлением слушал разговор доходяги с начальником лагеря. Он никак не мог понять, почему всесильный «кум» уделяет столько внимания одному из доходяг.
«Неужели родственником приходится начальнику лагеря? – подумал солдат. – Или знакомого случайно встретил?»
Его чрезмерное любопытство не ускользнуло от опытного глаза Кожевникова. Он тут же прикрикнул на него:
– Не видишь, что ли, конь разволновался?! Отведи подальше от кобылы! Вон к тому дереву!
Ездовой с недоумением посмотрел сначала на коня, потом на мирно стоящую кобылу. Не посмев ослушаться начальника лагеря, потянул за уздцы хозяйского жеребца в сторону, отвёл к дереву метрах в двадцати.
– Скажи, Марк Сидорович, ты по-прежнему веришь в существование Бога? – понизив голос, спросил Кожевников, будто стыдясь ездового за свой крамольный вопрос.
– Моя душа туманом не окуталась, чтобы отречься от Господа. Вера в него здесь только укрепилась.
– Тогда чего же он не уберёг тебя от погибели? – ухмыльнулся Кожевников. – Не дошли молитвы до него? Будь я на твоём месте – давно бы уже выматерил этого бога-призрака и забыл о нём навсегда. Зачем поклоняться ему, если он не помог тебе ни разу в жизни?
– Господь воспитывает душу человека, не ограждая его от зла. Я благодарен ему за избавление от дальнейших мучений, но тебе этого не понять, Афанасий Никифорович.
– Это почему же мне не понять?
– Потому что ты находишься на другом уровне бытия. Цель твоей жизни – злоба и коварство. Ты ведь, по сути своей, и не человек вовсе.