– Правда? – обрадовалась Нинка.
– Правда. Хладнокровный убийца не мучается совестью. Думаешь, этот подлец Максим, если бы убил тебя, стал казнить себя, как делаешь это ты, поруганная им?
– Нет, конечно.
– Ну, вот, и не переживай больше. Рассказала мне об этом, облегчила свою душу и будет с тебя. Утри слезы и постарайся забыть.
– Спасибо, Васска, – хлюпнула носом Нинка. – А насчёт казни ты права. Мучилась я все эти годы, ой как мучилась. Снился мне этот гад постоянно, думала с ума сойду. Один раз собралась даже явиться в милицию с повинной, да Захар Егорович запретил. Приснился он мне и приказал молчать. Я так и поступила. Когда становилось особенно невмоготу – доставала иконку и молилась. Я ведь не перестала верить в бога.
– Скажи, а следователь допрашивал тебя? – поинтересовалась Василиса, будто пропустив мимо ушей признание Нинки о приверженности к религии.
– А как же! Только он наведался в тайгу спустя две недели, когда этот подонок не появился в лесничестве в обозначенную дату. Его потеряли, стали искать. Сначала пришёл ко мне человек из лесничества, спросил, куда подевался лесник, и только после него заявился следователь. Тот же самый, который расследовал убийство Захара Егоровича.
– И что ты ему рассказала?
– Сказала, что ничего не знаю. Ушёл Максим Елисеевич в лес и не вернулся. Думала, в городе остался, мало ли что? У него там квартира сохранилась. Он мне не отец, я ему не дочь, особо не общались. В общем, наговорила следователю с три короба. Сама поразилась, откуда слова брались и с языка слетали. Следователь смотрел на меня очень пристально, будто факелом водил перед лицом – меня аж в жар бросало. Я врала впервые в жизни, и боялась, что он догадается. Но ничего, обошлось. В тот день, когда я… когда это произошло, поднялась пурга и все следы замело. Потом ещё мело несколько дней. Тропу к проруби замело, она потом замёрзла, я прорубила её в другом месте.
– Перезимовала одна, или нового лесника прислали?
– Следователь сказал, чтобы я не испытывала свою судьбу и отправлялась немедленно в город.
– Двух лесников не стало. Одного убили, и второго, похоже, тоже, – сказал следователь. – Не хочу, чтобы и ты вслед за ними отправилась на тот свет.
Он на лошади приехал. Посадил меня в сани и увёз в город, устроил в бригаду путейцев ученицей. Так вот я здесь и тружусь по сей день.
Нинка умолкла надолго и смотрела в чёрную пустоту окна. На улице уже давно стояла темень, а они вдвоём продолжали сидеть за столом, прижавшись друг к дружке, не шевелясь, и не зажигая огня. Свет сочился из коридора узкой полоской под дверью и разбавлял комнатные сумерки. Этого было достаточно, чтобы различать лицо друг друга.
– О чём ты сейчас думаешь? – спросила Нинка.
– Не поверишь, – отозвалась Василиса. – Размышляю о месте человека в жизни.
– Во как! – удивилась Кувалдина. – А мне показалось, коришь меня за убийство.
– Кори, не кори – что от того? Жизнь вспять не вернётся, чтобы вновь предоставить тебе право выбора.
– Это точно, – с сожалением вздохнула Нинка. – Бог всё продумал за каждого человека, когда даровал ему жизнь. И дорога у этой жизни только в одном направлении. К младенчеству возврата уже нет.
– Только вот дорога эта у всех людей, почему-то, разная, – с грустью заметила Василиса. – У кого-то она прямая и широкая, а кто-то до конца своих дней должен идти по узкой тропинке и с колдобинами. Вот я и размышляю: если Бог подарил жизнь, определил в ней для каждого человека своё место, то почему он не вложил ему в разум смысл этой жизни? Почему человек должен шарахаться из стороны в сторону, чтобы постичь хотя бы маленькую долю этого смысла?
– Ой, Васска, неужели и ты стала верить в существование Бога?
– Не знаю, – неопределённо высказалась Василиса. – Церковь не посещаю, дома не молюсь, икон святых не имею, религиозные праздники не соблюдаю, Библию в руках не держала. Но в судьбу с некоторых пор стала верить.
Василиса задумалась на несколько секунд, затем проговорила медленно:
– Мой отец верующий. Он часто говорил, что судьбу для каждого из нас определил Бог, и поменять в ней что-либо коренным образом невозможно. Можно лишь сгладить кое-какие шероховатости, сдвинуть сроки в ту или иную сторону.
– Как это понять?
– Ну, например, суждено человеку попасть в тюрьму, значит, рано или поздно он всё равно окажется там. Повлиять можно только на дату и срок заключения. Остальное от человека не зависит.
– Даже если он никаких преступлений не совершит? – не поверила Нинка.
– Да, представь себе. Обстоятельства появятся ниоткуда, как по щучьему веленью. Я раньше смеялась над утверждениями отца, а сейчас стала всерьёз задумываться над его словами.
– Почему вдруг?
– Ты сегодня исповедалась передо мной и считаешь, что теперь настала моя очередь? – рассмеялась Василиса.
– Не хочешь – не говори, я ничуть не обижусь, – ответила Нинка.
– Отчего же – расскажу, раз у нас с тобой сегодня день откровений. – Василиса повернула голову к подруге, посмотрела на неё в полумраке внимательно.
– Мой отец осужден на десять лет по политической статье, – проговорила она, помедлив. – Наверно, слышала уже от кого-нибудь, что я дочь врага народа? Скрывай, не скрывай, а шила в мешке не утаить, болтливость людская не искоренима.
– Слышала, но без подробностей, – призналась Нинка.
– Так вот, политическая статья всего лишь предлог, а по сути, отец пострадал за свою веру в Бога. Его могли осудить ещё раньше. Тогда ему чудом удалось избежать ареста. И вот, спустя столько лет, он встретился с чекистом, который преследовал его во время коллективизации. Тот и завершил старое дело, пусть и под другим предлогом. Вот и думай теперь: случайность это или судьба?
– Да-а, – протянула Нинка, – дела-а. А ведь у нас с тобой судьбы немного похожи. Отцы верующие, с обоими расправились чекисты, обе семьи вынуждены были покинуть родные места.
– И судьба свела нас в одном городе, – продолжила Василиса с усмешкой.
– И в одной комнате, – подхватила Нинка.
На несколько минут воцарилась тишина. В полумраке были видны две пары неподвижных глаз, устремлённых куда-то в угол. Всё было высказано, теперь подруги размышляли каждая о своём.
– Чего это мы сидим, как две затворницы в келье? – нарушила тишину Нинка, встала, прошла к выключателю, включила свет. – Сейчас гулёны наши заявятся, а мы в темноте сидим. Подумают, что мы с чертями общаемся. Прилипнут с вопросами, особенно Дылдиха эта. Чрезмерно любопытная девица, скажу я тебе.
– Она тебе не нравится? – спросила Василиса с удивлением. Раньше ей и в голову не приходило, что у Надюхи имеется такой недостаток, за который Нинка её недолюбливает.
– Не то слово, – выговорила Нинка недовольно. – Порой мне хочется пристукнуть её за паскудные деяния, или нос оборвать, который вечно суёт, куда не надо.
– Так строго?
– Воровка и сплетница, наша Дылда, а может и в НКВД стучит. Это она нашептала мне про тебя. А год назад часы наручные увела у меня, – сообщила Нинка. – Так что, подруга, держи ухо востро с ней.
– А про часы – это точно?
– Точнее не бывает, – уверенно проговорила Кувалдина. – Попросила однажды поносить – с парнем она встречалась в то время, козырнуть хотелось, – ну, я и сняла их со своей руки, отдала на месяц. Прошло полтора месяца, я ей напомнила о возврате. Она и бровью не повела, сообщив, что утеряла. Сказала об этом таким обыденным тоном, будто бы ничего особенного не произошло. Даже не извинилась, зараза, не говоря уж о какой-нибудь компенсации. А потом я случайно увидела свои часы на руке у одной проводницы. Спросила, откуда они у неё? А сама смотрю на знакомую царапину с правой стороны циферблата. Ответ был простой: купила на рынке у одной женщины. И сумму назвала.
– Ты не спросила фамилию женщины?
– Язык как-то не повернулся, ведь проводница приобрела часы на законном основании.
– Чем закончился разговор с Надюхой? – поинтересовалась Василиса, уверенная в том, что Нинка так просто дело не оставила, попытала Дылдину с пристрастием.
– Ничем. Разговора не было.