Задолго до победы

– Лежать! – скомандовал Удалов. – Мы ему ничем не поможем.

– Как? Бросить раненого товарища? – возмутился Григорий. – Ты что говоришь, Сано?

– Лежать говорю! – рыкнул Александр. – Не двигайся!

Прошла ещё минута, раненый вновь застонал.

– Надо хоть взглянуть, кто это, и куда его ранило, – не соглашался Дымов и стал медленно, по сантиметру, начал поворачивать голову в направлении доносившегося стона. Пулемётчик не стрелял. Дымов подождал немного и приподнял голову.

– Это Кречетов, – оповестил Дымов. – Ранен в голову и в живот, весь в крови.

Раненый сибиряк очнулся и начал подниматься на колени.

– Кречетов, лежи! – успел крикнуть Григорий. В этот момент из дзота полоснула пулемётная очередь и сделала смертельный росчерк на теле Кречетова. Одна шальная пуля на исходе очереди попала Дымову в лоб.

Всё это увидел Удалов собственными глазами, успев до выстрелов повернуть голову вместе с Дымовым.

– Гриша!!! – вне себя дико закричал Александр.

– Бежим! – крикнул Узков.

Оставшаяся в живых троица в едином порыве вскочила с земли и помчалась к реке. Удалов рванулся вправо, Узков – влево, Гамзулин мчался посредине.

До кромки воды оставалось метров двадцать, бег измерялся секундами, и, все-таки, очередь японского смертника смогла догнать Гилязова. Он не добежал до реки несколько шагов и был убит. Узков и Удалов успели сигануть в воду.

Александр погрузился под воду до самого дна и плыл на такой глубине до помутнения в голове. Потом вынырнул на мгновенье, хватанул в лёгкие воздуха до отказа и опять ушёл под воду, для страховки изменив угол движения.

Они вынырнули с Узковым одновременно у самого берега. Судорожно глотая воздух, вцепились глазами друг в друга, не веря в своё спасение. Или они оказались уже вне зоны прицельного огня, или самурай просто махнул на них рукой, или ещё была какая-то неизвестная причина, но стрельбы из дзота больше не последовало.

На западном берегу их уже ждали. Удалов увидел сгрудившихся однополчан, на метр впереди от толпы стоял комвзвода Хорошенин с биноклем.

Узков и Удалов со страдальческими лицами вышли из воды и остановились в нерешительности, стыдливо прикрывая причинное место руками. Вид их был глупым, жалким и беспомощным.

– Где остальные? – зловещим голосом спросил Хорошенин, переводя взгляд с одного на другого.

– Там… полегли все… – срывающимся голосом, хрипло выдавил из себя Узков.

– Разрешите одеться, товарищ командир? – вяло спросил Удалов, и, не дожидаясь ответа, поплёлся к разбросанной на берегу одежде, отыскивая свой комплект. Сейчас ему было всё равно, что скажет командир взвода, как он с ними поступит. Александр находился в подавленном состоянии после всего произошедшего. Безгранично угнетала гибель единственного друга. В смерть Гриши Дымова не хотелось верить. В этот момент он был готов принять любую кару ради того, чтобы свершилось чудо, чтобы эта нелепая смерть друга оказалась всего лишь кошмарным сном, дурным видением.

Дождавшись, когда Удалов и Узков оденутся, Хорошенин скомандовал:

– Следуйте за мной.

Толпа красноармейцев расступилась, командир взвода, а вслед за ним и Александр с Тимофеем, прошествовали через образовавшийся коридор. Толпа сомкнулась и в тревожном молчании последовала за ними на небольшом удалении.

Хорошенин остановился у штабной палатки, хмуро произнёс:

– Заходите.

С понурой головой двое спасшихся красноармейцев шагнули внутрь. За столом сидели командир роты Климов и командир полка Слотин.

– Вот, привёл, товарищ подполковник, – не выдерживая уставных требований, виноватым голосом произнёс Хорошенин и замер.

Некоторое время Слотин неотрывно смотрел на Удалова и Узкова, будто размышлял, какой же первый вопрос задать этим людям. Лицо его выглядело усталым и злым.

– Пловцы, мать вашу! – выругался командир полка вместо ожидаемого вопроса. – Наплавались?! Охладили пыл-жар?

В душе Слотин понимал, что стоящие перед ним красноармейцы ни в чём не виноваты, но не мог смириться с тем, что по нелепой случайности в его полку произошла ужасная трагедия. Её могло бы и не быть, окажись он на берегу в тот момент, когда эти красноармейцы затеяли соревнование по плаванию. Он, просто-напросто, урезонил бы зачинщиков заплыва, посадил бы их на гаупвахту за самовольный уход из расположения военного городка.

– Кто организатор заплыва? – спросил командир роты Климов, обратившись к Удалову. – Ты? Отвечай!

– Не было никакого организатора, – насупившись, ответил Александр. – Всё произошло само по себе.

– Мы узнали, что войне конец, пошли на радостях к Халхин-Голу, – дополнил Узков. – Погода жаркая, вот и решили искупаться.

– Ладно, искупались, но какого чёрта вас понесло на противоположный берег? Кто предложил переправиться?

Удалов и Узков стояли и молчали. Они знали, кто затеял спор, спровоцировав состязание, слышали, как этот человек утверждал, что обгонит всех и первым вступит на восточный берег монгольской реки. Знали, но признаваться не собирались. Зачинщика спора уже не было в живых, и возлагать всю вину на мёртвого было бы непростительным кощунством.

Александр поднял голову и посмотрел на Хорошенина. Ему вдруг захотелось заглянуть в глаза командиру взвода, ведь тот стоял неподалёку, когда солдаты плескались в реке, и наблюдал за происходящим. Ведь это с его молчаливого согласия красноармейцы пустились вплавь на противоположный берег. Почему же он сейчас набрал воды в рот? Почему не пояснит Слотину, как всё произошло? Испугался, что комполка всю вину возложит на него и тогда придётся отвечать за гибель подчинённых? Неужели струсил бесстрашный командир, который неоднократно водил взвод в атаку и даже рубился с самураями в рукопашном бою? Почему он вдруг испугался? Или смелость бывает разной? Бесстрашно сражаться с неприятелем – это одно, и совсем другое – брать ответственность на себя, снимая вину с простого красноармейца?

Хорошенин не выдержал взгляда, потупился.

«Значит, так оно и есть. Испугался лейтенант военного трибунала, боится испортить свою карьеру, – сделал вывод Удалов и усмехнулся.

– Чего ухмыляешься? – спросил Климов. – Твои товарищи погибли, а тебе смешно?

– Непонятно мне, в чём нас обвиняют? Мы ведь не могли знать, что за рекой обосновался смертник? Войне конец, японцы капитулировали.

– Если бы вы не отправились на другую сторону – трагедии бы не произошло! – с заметным раздражением сказал Климов. Судя по всему, ему хотелось быстрее выдавить из красноармейцев признание вины, составить рапорт и постараться забыть о случившемся.

– Самурай мог расстрелять других людей, которые оказались бы в том месте, – не соглашался Удалов. – И жертв могло быть больше.

– Не надо строить прогнозы, что могло быть, а чего не могло, – всё больше раздражаясь, проговорил Климов. – В том районе не планировалось передвижение наших войск. Смертник сдох бы от голода, прежде чем увидел перед собой цель для поражения.

Предчувствие подсказывало Александру, что наказание последует в любом случае. Будет ли он запираться, или признается, что участвовал в разрешении спора в реке – итог подведён уже заранее, командованию требовался конкретный виновник и наглядная порка в оправдание трагедии. Это усматривалось и в поведении собравшихся командиров. Может быть, Хорошенин в своём докладе успел уже назвать фамилии спорщиков. И, конечно же, сказал при этом, что знает об участниках спора с чьих-то слов, а сам он ничего не видел, подчинённые ушли из расположения городка самовольно.

Пока стояла пауза, Александр подумал, что в обвинении Климова есть, наверно, доля правды. Ведь была же возможность отговорить Кречетова и Рыжика от состязания. Была, чего уж кривить душой. Если бы только знать, что на противоположном берегу их дожидается смертник! Стоило лишь на Пашку-Рыжика цыкнуть, макнуть головой в воду на минуту, и тот бы умолк. И не состоялось бы никакого заплыва, и все ребята остались бы живыми. И закадычный друг Гриша в их числе. А, раз так, он, Удалов, должен понести наказание за смерть друга.

Александр обвёл взглядом собравшихся и неожиданно для всех заявил:

– Это я предложил сделать заплыв наперегонки и готов понести наказание.

Он видел, как вскинул от удивления брови лейтенант Хорошенин, не веря собственным ушам, видел, как приоткрылся рот у комроты Климова, как уставился на него в непонимании земляк Узков. Александр смотрел на всё это и неожиданно почувствовал в себе некоторое облегчение. Даже усмехнулся от зрелища.

Теперь ему стало безразлично, что ждёт его за такое признание. Он корил себя за гибель Гриши Дымова, и посчитал, что должен понести за это наказание.

На лицах Климова и Хорошенина проступило облегчение, в ожидании решающего слова они уставились на Слотина. Командир полка, наоборот, нахмурился ещё сильнее, затем негромко выдавил: