Чёрная стезя. Часть 2

От жгучих глаз девушки тот опустил голову ещё ниже, сжался в комок, будто готовясь к тому, что после обличительных слов она возьмёт в руки увесистый дрын и начнёт им обхаживать по спине.

– На новогодний праздник я побывала дома, повстречала сестру. Она работает на металлургическом заводе. Вы знаете, как там сейчас трудится народ? Нет? Так я вам скажу: рабочие вкалывают во имя победы, не жалея себя. Выполняют по две – две с половиной нормы ежедневно. Их теперь так и называют – «двухсотники», потому что норму они выполняют на двести процентов. Стали появляться и «трёхсотники». Такие рабочие объединяются в бригады, их называют, «фронтовыми». Подростки встают за станок и работают наравне со взрослыми. И никто из этих людей не ноет и не требует ничего взамен! – Василиса замолчала, полоснула гневным взглядом по лицам мужиков, хотела ещё что-то добавить, но, махнув с презрением в их сторону рукой, села.

– Смотрю я на всё происходящее здесь и диву даюсь, – не вставая из-за стола, вступила в разговор Тамара – степенная бледнолицая женщина с короткой стрижкой и бледным лицом. Фамилия у неё была трудновыговариваемая и никто из женщин даже не пытался её запомнить. Эта женщина была беженкой, приехала в Кусью к дальней родственнице, по дороге под бомбёжкой потеряла пятнадцатилетнего сына.              – Как можно в такое страшное время думать о собственной выгоде? Мы что здесь, голодаем? У нас нет куска хлеба? Нет крыши над головой? Мы спим на снегу? Нас истязают? Слышали бы этот разговор люди, которые остались под немцем! Или те, кто оказался в блокаде! Они бы не поверили своим ушам, окажись среди нас! Правильно сказал Тарас Михеевич: живём, как на курорте, а некоторые при этом ещё умудряются ныть, пытаются урвать для себя лишний кусок. Стыд и срам, товарищи. Предлагаю немедленно прекратить всякие рассуждения на эту тему. Есть Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1941года, в нём всё оговорено: какая продолжительность сверхурочных работ, как производится оплата, и кому что положено. Северьян и все, кто поддерживает его, вероятно забыли о его существовании. А если знакомы с этим указом, но давят на представителя власти публично, значит они самые настоящие саботажники, и спрос с таких людей в условиях военного времени должен быть очень строгим.

Тарас во все глаза с удивлением смотрел на женщин и не верил в происходящее. Он думал, что они поддержат Северьяна Плотникова, ожидал услышать от них злые высказывания в свой адрес, и, когда повисла тревожная тишина, готовился к отражению атаки.

Вышло всё наоборот. Теперь ему предстояло защищать мужиков от ястребиных нападок женщин. Они загалдели вразнобой, начались взаимные упрёки и обвинения. Заводная с пол-оборота Феня несколько раз назвала мужиков «выворотнями». Те, в свою очередь, объявили её провокатором, талдычили ей в лицо, что, если бы она не брякнула про похоронную команду, Северьян бы молчал и не заводил Тараса.

Один из мужиков, что сидел по правую сторону от Плотникова, не переставал оправдывать Северьяна, доказывая, что тот действовал прежде всего в интересах женщин, а им, мужикам, теперь всё равно, им уже здесь не работать, а на новом месте у них будут другие виды работ и другие условия.

Царёв понял, что наступает критический момент, когда разгорающаяся перепалка может запросто перерасти в потасовку. Он взял табурет, и, перевернув его вверх ножками, грозно постучал по краю столешницы несколько раз.

– Тихо, бабоньки, – произнёс он властным голосом. – Чего вы раскаркались, как вороньё на скотобойне? И вы, мужики, успокойтесь, не то бабы выцарапают вам на физиономиях свои имена. Впервой я надумал свести вас ликами друг с дружкой, думал миловаться станете напоследок, а теперь, понял, что допустил ошибку. Словом, ставлю точку в вашем жарком споре.

Поставив табурет на пол, Царёв продолжил уже другим, глухим голосом:

– Не всем нашим мужикам предстоит робить на новом месте, половина из них отправляется на фронт бить фашиста. Это последнее моё сообщение вам.

Тарас Михеевич перевернул свой листок, зачитал фамилии. В списке вызываемых в военкомат значилась и фамилия Северьяна Плотникова. В который раз за столь непродолжительное время вновь воцарилась тишина.

Когда Плотников услышал свою фамилию, его руки, лежащие на бороде, дрогнули, он отнял их от лица и с осторожностью покосился на Тамару. Словно убедившись, что опасность миновала, поднял голову и повернулся к Царёву. На его щеках раз за разом перекатились желваки, будто судорога прошлась по лицу. Раздуваясь, шевельнулись ноздри, как у встревоженного мерина.

– Михеич, – обратился он к Царёву, – Коль такое дело, позволь мне высказаться напоследок?

– Говори, – буркнул тот сердито.

– Я знаю, слово – не птаха, туда-сюда не летает, в рот не возвернётся и на язык обратно не сядет. Что мною сказано, то сказано, отрицать не стану. Покоробил я всех своими словами. Но, поверь, Михеич, поверьте и вы, бабы, не за себя я говорил, за коллектив беспокоюсь. Видел я, как даются новичкам эти четыре куба, наблюдал, как бабы надрываются. Что будет с месячным планом нашего лесопункта, если завтра все мужики уедут, а им взамен привезут сюда неумех? Ни кнутом, ни уговорами нужный штабель не сложить. И когда заерепенилась Феня, на меня что-то вдруг нашло, будто прорвало изнутри. Вот и наговорил лишнего, – Северьян повернулся в сторону Тамары, посмотрел ей в лицо многозначительно. – И про Указ я вспомнил сразу, когда услышал про пять кубов с носа. В нём ведь сказано, что обязательные сверхурочные работы длятся от одного до трёх часов в день, и оплата производится в полуторном размере. А вы сейчас как трудитесь? Обычную норму выдаёте не за восемь, а за двенадцать часов. Где ж вам взять дополнительное время? Ночью? Тогда на ходу засыпать будете, сонных и деревом может придавить ненароком.

«Сладко стелешь, – подумала Василиса о Плотникове. – Грамотно и убедительно, ничего не скажешь. Только вот неискренно как-то, по глазам видно. И известия об отправке на фронт испугался, руки сразу задрожали, когда Тарас Михеевич зачитал твою фамилию. Интересно, как ты поведёшь себя там, на фронте»?

– Ладно, будем считать, что я не кипятился, а ты не отзывался плохо о принятых мерах товарища Балдина и партийного комитета леспромхоза, – примирительно сказал Царёв. – Только в следующий раз не руби лапшу на навозной доске, когда тебя начнёт рвать изнутри. Грязные слова, что гнус в жару, шибко раздражают обчество, и сеют смуту в душах. Понятно тебе?

– Угу, – с облегчением выдавил из себя Плотников и немного повеселел.

– Отвертелся, выворотень, – наклонившись к уху Василисы, прошептала Феня. – Всё сошло с рук хитрому староверу. Думает, поверили мы его вранью, обвёл всех вокруг пальца и сидит радёшенек. Видела я его глаза, когда он потешался над Тарасом. Злые они были, враждебные.

– Ничего, на фронте его сразу раскусят, – также тихо ответила Василиса.

– Может и так. А может, он от страха к немцам переметнётся? – не отступалась Феня. – Говорят, его отец в гражданскую с беляками заодно был и до сей поры, якобы, где-то в тайге хоронится.

– Да ну его к чёрту, – отмахнулась Василиса. – Послушай-ка, лучше, о чём Царёв говорит.

Тарас Михеевич в этот момент стоял у стола и, помогая себе жестами, произносил длинную напутственную речь отъезжающим мужикам. Шпаргалки из парткома у него не было, говорил своими словами о том, что думал.

– Так вот, дорогие товарищи мужики, будущие бойцы Красной Армии! Громите с бесстрашием фашистскую банду и возвращайтесь живыми героями! – закончил он путаную речь и без промедления скомандовал:

– Наливайте по этому поводу Пелагеиного напитку. Выпьем за всё, что я вам сказал и пожелал.

– Спасибо тебе, Михеич, за добрые слова, – ответил за всех Северьян, и его рука потянулась к четверти с самогоном. Разливая мутную жидкость по кружкам и стаканам, он на мгновенье остановил свой взгляд на Василисе. Зрачки его чёрных глаз на секунду сошлись в маленькие точки, словно перед прыжком, потом опять расширились. Взгляд был таким же холодным и недобрым, каким его уловила Василиса, когда Северьян, говоря о стимуле, смотрел на Царёва.

«Может, на Дальнем Тырыме и неплохой народ собрался, работящий, но держать ухо востро никогда не лишне. В любом коллективе всегда отыщется какой-нибудь урод, который не хочет жить по общепринятым правилам», – вспомнились Василисе слова брата.

«Как прав оказался Иван, и какой умница, – подумала она в следующий момент. – Разбирается в жизни, как умудрённый опытом человек. Ему всего-то семнадцать, а он знает уже что-то такое, чего мне ещё недоступно».

Она покосилась с опаской на свой стакан, задержала его на секунду перед плотно сжатыми губами, затем, прикрыв для чего глаза, нерешительно отпила два глотка скверно пахнущего самогона. Прижав ладонью рот, поморщилась, потом закусила солёным рыжиком. Феня, сидевшая рядом с ней, взглянула на подругу с сочувствием и озорно подмигнула. Запрокинув голову, одним глотком осушила стакан до конца.

– Вот так пьют настоящие лесорубы, подруга! Учись! – залихватским тоном проговорила Феня, стукнув донышком стакана о стол.

– Лихо у тебя получается, – одобрительно пробасил Плотников. – Где обучилась такому мастерству?

– Были добрые учителя, вроде тебя, – на выдохе ответила Феня.

Четверть с самогоном прошлась по столу по второму кругу. Потом по третьему. Веселье разгоралось. Еще совсем недавно враждующие между собой стороны вдруг словно оттаяли и потеплели душой. Посыпались шутки, вскипал смех, кто-то пробовал запеть частушки. Повеселевший Царёв несколько раз с кружкой в руке подсаживался к женщинам, хвалил за работу и говорил комплименты. В этой шумихе Василиса не сразу заметила исчезновение Фени. Не оказалось за столом и Северьяна Плотникова.

– Зинуль, – обратилась она к подруге. – Ты не знаешь, куда запропастилась наша красавица?

– Фенька, что ли?

– Ну, да.

– Кто ж её знает? – пьяным голосом ответила Зина. – По-моему, за патефоном пошли куда-то с Северьяном. Танцы решили устроить.

– Какой патефон, какие ещё танцы? – встревожилась Василиса. – Давно ушли?

– Я, что, засекала? Нужны они мне оба…

– Тьфу, ты, бестолковая баба, – ругнулась Василиса, – за патефоном вдвоём не ходят.

Она отыскала на вешалке свою телогрейку и выскочила на улицу. Мужское общежитие располагалось в одном бараке с женским, только вход в него был прорублен в стене отдельно, а коридор изолирован дощатой перегородкой.

Василиса сразу догадалась, где следует искать Феню. И действительно, в подтверждение её догадки, в одной из мужских комнат в окне горел свет. Когда она очутилась в коридоре, за дверями предполагаемой комнаты слышалась какая-то возня, сдавленные крики и рыдания.

Дверь в комнату оказалась не запертой. По всей вероятности, её хозяин даже не предполагал, что в разгар вечеринки кто-то может сюда наведаться.

Перед глазами Василисы предстала мерзкая картина. Феня, с распластанным до пояса платьем, зажавшись в угол нар, как загнанный зверёк, сидела, закрыв ладошками свои маленькие сухие груди. Но оголённом плече виднелась большая кровоточащая царапина, волосы были взъерошены, из одной ноздри сочилась кровь.

– Не подходи ко мне, ублюдок, – не в силах уже больше кричать, шипела Феня, будто потревоженная змея, готовая в любой момент броситься на обидчика, вцепиться в него зубами и рвать на куски. – Не смей… если только ты это сделаешь – я убью тебя, выворотень, и сама удавлюсь…

– Вот дура. Я же предлагал тебе по-хорошему, даже денег давал, но ты сама не согласилась, – бормотал Северьян, расстёгивая ремень на брюках. – Ладно бы, недотрогой была, вроде этой комиссарши Ярошенко, я бы ещё мог понять. Но, ты-то, не она, насквозь вижу, что стерва ты прожжённая, чего ломаешься? Завтра я уеду, мы больше никогда не встретимся. На фронте меня могут убить, так хоть память о себе оставлю.

Василиса не знала, как поступить. Озираясь по сторонам, она увидела кочергу. Толстый железный прут с загнутым расплющенным концом стоял в углу при входе. Не раздумывая, Василиса схватила её и, вскинув над собой, решительно шагнула к Северьяну. В этот момент тот обернулся, придерживая руками уже спущенные до колен штаны, вскрикнул с изумлением:

– Ты?! Чего удумала, сука неподкупная?! Брось кочергу!

– Это я хочу тебя спросить: чего ты удумал, женский защитник? Вот, как, оказывается, ты печёшься о бабах?

Северьян замер на мгновенье, соображая, как ему выпутаться из сложившейся ситуации. Потом высвободил одну руку, молниеносным движением схватил со стола нож и ринулся на Василису.