Козерог и Шурочка

И стали те слова цыганской девушки про ожидавшее Белоуса счастье больной занозой в его сердце. Нечаянно ли были они сказаны в угоду разжалобить незнакомых людей, искренне ли, но теперь не проходило дня, чтобы он об этом не думал. К концу третьей недели Белоус пришёл к неутешительному выводу: всё это время он жил не так, как того требовала совесть. Ладно, по мужской части он не способный, и жены у него нет, и не предвидеться, но ведь и от него должна же быть какая-то польза людям. Зря, что ли его мать родила? Та нежданная встреча с цыганкой и подтолкнула Белоуса к действию, на которое сам он никогда бы не решился.

Работала у них в «Жилкомхозе» разнорабочей таджичка Мадина, молодая женщина, в одиночку растившая двух мальчишек, пяти и шести лет. Сейчас так у многих складывается нелёгкая жизнь: уезжать с насиженных мест на заработки в Россию.

Как все восточные женщины, она была очень уважительной, скромной. При разговоре всегда стеснительно опускала свои тёмные большие глаза; иногда быстро взглянет на собеседника и тотчас вновь испуганно их опустит. А ещё почему-то Мадина привыкла заискивающе улыбаться, словно заранее извиняясь за свою плохую русскую речь, или в душе переживая, что её обидят. А обидеть таджичку было довольно легко, стоило лишь сказать, что она не так сделала порученную ей работу и будет за это оштрафована, как у неё мигом начинали жалко дрожать красиво очерченные губы, и выступали на покрасневших глазах слёзы. Но Мадина терпеливо сносила обиды: а куда податься, если у тебя нет ни прописки, ни постоянного угла, а на руках двое малолетних детей? А здесь хоть какую никакую зарплату, а платят.

Недавно на Мадину свалилась очередная беда: при разгрузке с поддона упал шлакоблок, да так неудачно, что женщина получила перелом запястья. Теперь она трудилась дворником во дворе хозяйства, прижимая черенок подмышкой пострадавшей руки, забранной до локтя в гипс.

В тот же день Белоус подошёл к Мадине. Чувствуя себя в непривычной ситуации довольно неловко, он долго мялся, с особой тщательностью вытирая руки ветошью, прежде чем предложить ей переехать жить к нему.

– Ты не подумай чего, – сказал он и скупо улыбнулся на её быстрый удивлённый взгляд из-под ресниц, – мы живём с матерью вдвоём. В доме у нас тебя никто не обидит. Пацанов надо поднимать, а из тебя какой работник со сломанной рукой. А у меня кое-какие деньги имеются, я ведь не курю и почти не выпиваю. Так по праздникам иногда. Мать тоже не против, будет на старости лет с мальчишками возиться. А там, если встретишь мужика достойного, переедешь к нему, я что ж не понимаю, ты ещё молодая, у тебя вся жизнь впереди.

Мадина не сразу, но согласилась, понимая своим женским скудным умом, что одной ей действительно не справиться, не вытянуть подрастающих детей. Хотя было видно, что решение ей далось непросто.

Вечером Белоус её перевёз из крошечной комнатёнки общежития, где она два года ютилась со своими мальчишками. На работе Мадина всё время ходила в облезлой мешковатой спецовке, а тут он впервые увидел её в платье с национальным орнаментом, в тюбетейке, из-под которой на грудь спадали две чёрные косички, и у него сладостно заныло сердце.

Мать обрадовалась новым жильцам до того, что даже уступила им свою кровать, а сама перебралась на кухню, где стоял старенький, но исправный диван. На нём она обычно на скорую руку отдыхала после работы в огороде, когда уж совсем старушку припирало давно уж пошалившее давление.

Белоус, который до этого относился к жизни не то чтобы наплевательски, но довольно хладнокровно, вдруг почувствовал ответственность за большое семейство, и на радостях приобрёл у знакомого из соседней деревни видавший виды подержанный «Москвич-412»: ездить в выходные в город, с пацанами на рыбалку, в лес по грибы. Да и мать неожиданно воспрянула духом, словно скинула десяток лет, – ребятишки хоть и чужие, но уважительные и такие занятные, что возиться с ними одно удовольствие. А уж про саму таджичку и говорить нечего, она хоть и «басурманка», как распускали слухи ненавистные соседи, оказалась дюже хозяйственной, рукодельной, только и делает, что по дому хлопочет с раннего утра и до позднего вечера, как сказочная Золушка.

Как-то в декабре, когда они вместе прожили уже два месяца, Мадина, уложив детей спать, пришла к нему. Он хорошо запомнил ту светлую лунную ночь, когда жиличка, затаив дыхание, тихо кралась к его кровати, старясь ступать босыми ногами бесшумно, чтобы случайным скрипом полов не разбудить мать.

– Подвинься, – шёпотом попросила она и осторожно легла в его тёплую постель. – Всё равно люди говорят, что мы с тобой спим, пускай уж это будет настоящей правдой.

Белоус не смог ей отказать, потому что уже успел забыть это ни с чем несравнимое чувство, когда рядом лежит любимая женщина и от её явственно доносится пряный чуть сладковатый запах распаренного тела и волос. Почувствовав у себя на груди её горячую руку, Белоус, опережая дальнейшее развитие событий, поспешно признался, ей о своей несостоятельности, как будто ухнул с крутого обрыва головой в омут.

Рука Мадины дрогнула, она приподнялась на локте, заглядывая в его лицо, и недолго помолчав, всё тем же прерывающимся шёпотом сказала:

– От добра, добра не ищут. Поживём, увидим.

В середине апреля, когда солнце стало пригревать по-настоящему, и сосульки разом заплакали звонкой капелью, а по дороге побежали весёлые ручьи, ему уже кое в чём призналась сама Мадина.

– Олеженька, – стеснительно сказала она, и осторожно положила его шершавую трудовую ладонь на свой живот, пока ещё ничем особо не приметный под её национальным платьем, – я беременна от тебя.

Вот и не верь после этого цыганам! Кто-кто, а они уж точно в любви разбираются, иначе не имели бы столько детей!

БЕССТЫЖАЯ

Галюха в саду-огороде пропалывала сорняки и вдруг услышала за зелёной стеной изгороди смех соседки Нинки и приглушённый мужской говорок. Галюха как стояла, согнувшись над грядкой, так и замерла с оттопыренным толстым задом, не веря своим ушам. Где-то с полгода назад Нинка похоронила своего мужа, белугой ревела на её груди и вот уже завела себе любовника. Недолго же она горевала.

Одолеваемая любопытством, Галюха по-быстрому вытерла испачканные руки о рабочий халат, взяла в охапку тяжёлый пенёк и, стараясь громко не пыхтеть, поднесла его к забору. Там она стала на пенёк, потом на цыпочки, пытаясь заглянуть через забор. Единственное, что она успела заметить краешком глаз, так это мужскую облезлую шляпу, которую в своё время носил покойный. Тут кривобокий пенёк неожиданно подвернулся и упитанная Галюха приземлилась на свой мясистый зад.

Неудачная попытка раззадорила ещё больше. Она торопливо отряхнула прилипший к халату куриный помёт, которым удобряла бахчи и дрожащими от любопытства руками осторожно раздвинула цветущий мелкими голубенькими цветочками плющ, увивающий ограду. В образовавшуюся щёлочку Галюха разглядела невзрачного мужичка с весёлыми глазами, одетого в семейные трусы и Нинку, бесстыдно форсившую перед ним в разноцветном купальнике. Они жарко, со вкусом, словно одновременно жевали сочную грушу, целовались.

– Тфу, – плюнула в сердцах Галюха, застав любовников за столь пикантным занятием. – Совсем стыд потеряли.

Нинка была не местная и на чужбину попала случайно, после залета от Кости, который служил в тех краях в армии и привёз забрюхатевшую девку с собой. Она была лет на десять младше Галюхи, но выглядела как нескладный подросток: худая, с тонкими, в камышинку, руками и длинными жилистыми ногами, с заметно выпирающими коленками. Поглядеть не на что. А вот лицо у неё было симпатичное, этакое ангельское беспорочное личико в обрамлении светлых волос, которые позже она стала красить почему-то в каштановый цвет. Она и сейчас такой осталась, разве только повзрослела и в уголках тонких губ образовались скорбные складки.

Большая разница в возрасте, очевидно, сказалась и на их с Галюхой отношениях, которые за двадцать с лишним лет между ними близко так и не сложились. Знались они чисто по-соседски, изредка одалживая друг у друга какую-нибудь незначительную домашнюю вещь. А после того как её Костя скоропостижно умер, она как-то быстро ушла в себя, замкнулась и даже эти зыбкие отношения сошли на нет. И вдруг скромница Нинка её удивила, да как удивила, что хоть стой, хоть падай.

Умом Галюха понимала, что подглядывать не хорошо, но побороть бабье любопытство была не в силах и не сдвинулась с места. А даже наоборот напрягла слух, чтобы послушать, о чём они говорят.

– Нинок, – ворковал мужик, словно мартовский кот, топорща чёрные усики, – а ты оказывается горячая штучка. Как же мне с тобой повезло.

– Ну, так оставайся ещё на ночь, – бесстыже отвечала соседка, игриво шевеля тонкими, как нитка, бровями. – Одной-то скучно ночевать, а дочь редко навещает.

– Я бы с радостью, – с видимым сожалением вздохнул мужик и порывисто прижал любовницу к своей волосатой груди, целуя её за ушком, – но не могу. Вдруг моя мегера Нюрка что-то заподозрит. А так вернулся я из командировки и всё шито-крыто.

– Ну, Му-у-усик! – продолжала настырничать Нинка, вытягивая влажные губки куриной гузкой, как видно, желая продлить ночное удовольствие. – Мы так мало бываем вместе.

– Что ж теперь поделать, – опять вздохнул любовник, – сейчас я развестись никак не могу. У меня дети вот где сидят, – он доходчиво постучал себя по загривку ладонью. – Сын доучивается в институте, а дочь собирается замуж. Нет, Нинок, – категорично заявил её Мусик, – не время ещё нам с тобой вести совместную жизнь. Наберись терпения. Через недельку увидимся, – он чмокнул её в плаксиво скривившиеся губы и пошёл в дом, а Нинка побежала следом, словно собачка.

– Ну, прям бесплатный концерт, – пробормотала Галюха и, приподняв длинные полы халата, подхватилась в палисадник, чтобы опередить мужичка. Интересно всё ж поглазеть, как молодые будут расставаться.

В палисаднике запыхавшаяся Галюха подбежала к самой ограде, и торопливо нагнулась, сделав вид, что ковыряется в земле, неудобно вывернув голову и скосив глаза в сторону соседнего дома, где стояла подержанная иномарка. Скоро объявились и сами молодые: Нинка, жеманно покачивая узкими плечами и тощим задом, шла в объятиях Мусика.

«Вот ведь бесстыжая, – с досадой подумала Галюха, увидев как ненасытная соседка потянулась опять целоваться к мужику, и брезгливо вытерла свои губы грязной ладонью. – Кто бы мог подумать».

Мусик на прощанье посигналил и уехал, а Нинка задержалась, с чувством помахивая в след автомобилю ручкой.

Галюха проворно выпрямилась и, облокотившись на ограду, громко сказала:

– Делом я занималась, а тут смотрю, у тебя гости. Это кто ж был-то?

– Кто надо тот и был, – грубо ответила Нинка, тая в уголках губ самодовольную улыбку, и всё же не смогла удержаться, чтоб не похвастаться перед соседкой простым бабским счастьем, тщеславно заявила: – Муж будущий.

– Небось, женатый, мужик-то? – как бы, между прочим, спросила Галюха, хитро прищурив заплывшие глазки.

– Да и шут с ним, – беззаботно засмеялась обнаглевшая Нинка. – Жена не стена, подвинется. Главное, мужик стоящий, прорабом на стройке в Москве трудится. Обещал с ремонтом помочь, если надумаю. А что? И надумаю, я женщина ещё молодая. Да и для здоровья такие встречи только на пользу.