Козерог и Шурочка

Козерог и Шурочка
Михаил Анатольевич Гришин

В книгу тамбовского писателя Михаила Гришина вошли рассказы, написанные в последние годы. Герои произведений – жители сёл и небольших городов России – каждый со своей неповторимой судьбой, запоминающимся характером, чьи заботы и радости вмещают и сегодняшний день, и прошлое.

Михаил Гришин

Козерог и Шурочка

КОЗЕРОГ и ШУРОЧКА

Жила у нас в деревне семейная пара, Николай и Шурочка. Был Николай личностью знаменитой: широкоплечий, под два метра ростом с грубыми чертами лица, с ручищами больше похожими на две дубовые тёмные коряги. Однажды на спор он легко разогнул подкову, скрутил её в виде пропеллера и с ухмылкой вернул мужикам. А надо сказать, что по тем временам хорошие подковы ценились особенно дорого, потому как в свободном доступе отсутствовали. Больше с подобными глупостями к нему мужики не обращались. Разве только на потеху ребятишкам он время от времени сгибал пальцами пятаки.

В деревне испокон веков принято давать всем прозвища. Не обошла древняя традиция своим вниманием и Николая, по-уличному звали его почему-то Козерог. Не думаю, что это связано с созвездием Козерога, под знаком которого он мог родиться. Астрологией ни тогда, ни сейчас в деревне особо никто не интересовался. Тогда такого и понятия-то не было. А вот колдовством и всякими приворотами, этим наши деревенские жители страдали. Даже точно знали, кто превращается в полнолуние в свинью и бродит по окрестностям, чтобы напасть на припозднившегося одинокого путника и укатать до смерти. Но как говорится, не пойман не вор. Скорее всего, от того, что Николаю как-то довелось один сезон пасти общественных коз, вот и прикипело прозвище.

Жена Шурочка была полная противоположность своему мужу. Во-первых, её все звали обыкновенно – Шурочка. Если хотели, чтобы слушателю было более понятно о ком идёт речь, добавляли – Козерогова. Во-вторых, Шурочка была росточка довольно скромного, даже привстав на носки, не дотягивала мужу до подмышек. Но зато на язык баба острая, в поступках стремительная, с быстрыми резкими жестами. Спуску никому не давала, если что не по ней, сразу вступала в перепалку, отстаивая свою правду. Тогда её пронзительный голос можно было услышать на другом краю деревни. Столь не простой характер Шурочка по всему видно приобрела ещё в раннем детстве, давая отпор своим обидчикам из числа более развитых сверстников, которые так и норовили заклевать миниатюрную, словно Дюймовочка, девчонку из-за её малого роста. Но об истинной причине теперь можно лишь догадываться. Кстати, очень странно, что прозвище Дюймовочка к Шурочке Козероговой так и не приклеилось. Наверное, всё из-за этого самого характера, который у Дюймовочки из сказки был более покладистый. Как бы там ни было, но Козерог с Шурочкой между собой ладили.

Как и все деревенские они держали небольшое необременительное хозяйство: коровку, телочка, поросёночка, и ещё кое-какую мелкую живность. Без этого в сельской местности никак. В общем, по деревенским понятиям жили не лучше и не хуже других. Правда водилась за Шурочкой одна странность: при работе на огороде ли, в саду ли она вдруг непредсказуемо оставляла работу, порывисто обнимала своего «благоверного» и одаривала долгим и горячим поцелуем.

– Шур, люди смотрят, – смущённо басил Козерог, пытаясь отстраниться.

После чего томно потягивалась и, хитро поглядывая по сторонам своими зелёными глазами, вновь принималась за работу, как ни в чём не бывало. Что на неё находило в такие моменты – непонятно.

– Вот, сучка, вертлявая! – на чём свет ругались бабы, глядя на всю эту срамоту и отчаянно плевались: – Тьфу, тьфу!

Прилюдно целоваться нашими бабами не поощрялось и осуждалось чуть ли не как первородный грех. Но, думаю, что втайне бабы ей завидовали, которые, чего уж там говорить, грубы были со своими мужьями. Хотя детей клепали бессчётно.

Конечно, и у Козерога с Шурочкой не обходилось совсем уж без скандалов, всё-таки были они люди простые. Но если в других семьях драки и скандалы происходили с пугающей регулярностью, то здесь достаточно редко, и, как правило, в день выдачи зарплаты. Но зато в этот день разыгрывалось целое представление. Начиналось всё довольно обыденно, вначале Козерог выпивал с мужиками в складчину, потом удалялся в неизвестном направлении. Подглядывать за ним один случай отвадил навсегда.

– Я тебе не жена, чтобы за мной следить, – грубо сказал Козерог и слегка смазал соглядатаю по пьяной физиономии.

– Кофелог, пафла, удафлю паскуфу! – распаляясь, кричал мужик, ужасно шепелявя из-за неожиданно свалившегося на него несчастья в виде двух отсутствующих зубов и сломанного носа. Но как водится, обиды не затаил, потому, как сам был виноват. Да особо и не стремился, осознавая всю тщетность своей вендетты. А так хоть жив остался.

На деревне все люди на виду, поэтому тайна скоро стала достоянием даже самых не любопытных. Да и тайна, если признаться, оказалась до обидного простой: Бог своих детей Козерогу и Шурочке не дал, вот его по-пьяному делу ноги сами и приводили туда, где играли ребятишки. На трезвую голову рослый Козерог стеснялся проявлять нереализованные отцовские чувства, чтобы не выставить себя на посмешище. Всё-таки взрослый семейный мужик, а не ветреный мальчишка. Козерог без разбору садился хоть в траву, хоть в придорожную пыль, по-пьяному широко разбросав ноги, и принимался щедро одаривать малышню гостинцами. Специально для этого случая Козерог покупал в магазине кулёк конфет «подушечки». Чтобы собутыльники не узнали о его слабости и не осмеяли, предприимчивый Козерог кулёк прятал в карман обширных брюк. Естественно, что в таких условиях сладости долго находиться не могли и начинали заметно подтаивать. Козерог аккуратно извлекал из кармана слипшийся ком, бережно отколупывал «подушечки» и с чувством вкладывал их в испачканную ладошку очередного счастливчика. По тому времени родители не часто баловали своих детей разнообразными «вкусняшками», поэтому ребятишки были несказанно рады любому гостинцу. Даже от тех последних нескольких конфет, которые Козерог выуживал со дна кармана вместе с крошками табака, никто не думал отказаться, побрезговав. Когда заканчивались конфеты, добрый дядя Коля Козерог начинал оделять всех мелочью. После мелочи наступал черёд купюр.

– На тебе, Петька, на лисапед, – войдя в раж, басил огромный Козерог и совал замусоленные рубли соседскому мальчишке за пазуху. Потом с умилением гладил белобрысую макушку девчонки с лицом конопатым, как перепелиное яйцо: – А это тебе, Маришка, на новую куклу!

Шурочку в деревне хоть и недолюбливали, но всегда находился доброжелатель, который доносил о местонахождении мужа и его пьяных проделках. Вот в такие минуты умиротворения и блаженства и появлялась разъярённая Шурочка с толстой хворостиной. Хворостина в своё время была специально подобрана для выгона на выпас своенравной, как сама хозяйка, коровы. Ну и, наверное, ещё вот для таких случаев…

– Паразит! – нервно голосила миниатюрная Шурочка, – Связался с несмышлёной ребятнёй! Барин, какой выискался, деньгами сорить!

Ребятишки знали, как тяжело достаются деньги родителям, и охотно возвращали чужую зарплату. Ну, может быть, кто-нибудь по рассеянности и оставлял себе копеек пять на кино. Не думаю.

Тем временем Козерог упирался руками в землю, тяжело поднимал зад, чтобы принять вертикальное положение. Выбрав удобный момент, Шурочка с наслаждением лупила по натянутым ягодицам, приговаривая:

– Идол, дубина стоеросовая! Я из тебя дурь-то выбью!

Ругаться она умела. Козерог с трудом выпрямлялся, и скорбная процессия в сопровождении галдящих ребятишек, начинала движение по улице. Впереди, покачиваясь из стороны в сторону, двигался сам виновник торжества, следом Шурочка, не забывая время от времени охаживать по его широкой спине хворостиной.

– Окаянный! – специально шумела на всю улицу Шурочка, как бы приглашая односельчан посочувствовать её тяжёлой доли. – Медведь-шатун!

Когда Козерог с Шурочкой скрывались за калиткой своей усадьбы, расклад менялся: Козерог оборачивался и, набычившись, шёл на Шурочку. По пути он прихватывал прислонённую к стене сарая слегу, которой угрожающе размахивал перед собой, круша всё подряд.

– Зашибу! – страшно хрипел он, бешено вращая налитыми кровью глазами. – Ведьма!

Только привычная ко всему Шурочка не пугалась его угроз, оборачивалась задом, задирала юбку и звонко хлопала по своим ягодицам ладонью

– Попробуй, достань! – злорадно выкрикивала вёрткая Шурочка. – Пень дремучий!

Через полчаса бесперспективного занятия догнать жену, запыхавшийся Козерог отбрасывал слегу и тяжело плюхался на порог.

– Что ж ты, сука, со мной делаешь?! – стонал он и скрипел зубами, пьяно мотая головой. – Ты же из меня кровь сосёшь… клоп вонючий! Да я, может, жить без тебя не могу! – Он глухо ударял себя в грудь кулаком. – А ты, курва, даже забер… заберем… заберенем… не можешь!

Шурочка присаживалась на порог рядом, обнимала за шею и теребила его разбойничий чуб, часто смаргивая обильно текущие слёзы.

– Ничего, Коля, – слабо утешала она, – может и нам Бог даст счастье иметь ребёночка.

Они сидели в тёплых вечерних сумерках, здоровый, словно бугай Козерог и льнувшая к нему маленьким воробышком Шурочка. Она ласково гладила его по голове, потом глядя куда-то вдаль тоненьким голоском заводила:

– Степь да степь кругом, путь далёк лежит…

– В той степи глухой умирал ямщик, – басом подхватывал Козерог.

А ещё Козерог с Шурочкой были большими любителями походов за земляникой. Они спозаранку выгоняли корову в стадо, брали туески и уходили в дальний Мажарский лес, где водилась особенно душистая и крупная земляника. Возвращались Козерог с Шурочкой поздно вечером с полными туесками ягод, сверху прикрытых листьями папоротника. Но однажды Козерог вернулся из леса в полдень, деревенские улицы, томимые июльской духотой, были пугающе безлюдны. На руках Козерог бережно держал Шурочку, лицо которой заметно осунулось и посерело. Она тяжело дышала, в груди хрипело, а за белыми, как мелкий жемчуг зубами, шевелился распухший язык.

– Коль, – спёкшимися губами через силу едва слышно шептала Шурочка, – а ведь я всё-таки понесла… ребёночка.

– Шур, ты молчи, – страшно кривил лицо Козерог, чтобы вслух не разрыдаться, – не трать силы.

Ещё не было случая, чтобы в нашем лесу кого-либо ужалила змея со смертельным исходом. Одиннадцать километров по жаре, которое пришлось выдержать миниатюрной Шурочке на руках у мужа, довершили тёмное дело, нога распухла до невероятных размеров и почернела. Пока сонный сосед запрягал лошадь, да гнал во весь опор на станцию, где находилась больница, Шурочка скончалась.

Гроб неутешительный Козерог смастерил сам, безжалостно разгородив ларь, в котором хранилась пшеница. Выдержанные годами сухие дубовые доски были самым подходящим материалом, чтобы не дать скоро превратиться в труху мёртвому, но всё ещё прекрасному телу. Фотографию на крест Козерог прикрепил свадебную, чем поразил многих деревенских. В рамке под стеклом они с Шурочкой сидели голова к голове: Шурочка в венке из искусственных листьев, а он в жениховской фуражке с цветком и с торчащим из-под козырька чубом. И не потому, что другой фотографии в доме у Козерога не нашлось, а потому что так ему захотелось. В оградке посадил молодую рябинку, выкопав из своего сада, чтобы над могилкой всегда сохранялась лёгкая прохлада.

Как-то после похорон мы с ребятами ночью шли в соседнее село на танцы. Единственная дорога пролегала мимо кладбища. Мы уже привычно миновали кладбище, как вдруг услышали странное приглушённое подвывание, которое доносилось из гущи зарослей. Голос был до того жуткий, что не только у меня одного по коже пробежали мурашки. Хорохорясь друг перед другом, мы тихо подкрались к тому месту, готовые, если честно, в любой момент убежать. Скоро мы увидели чёрную фигуру, которая стояла на коленях перед могилой, раскачиваясь взад и вперёд. В свете ущербного месяца мы узнали Козерога.

– Что ж ты наделала, милая, зачем меня оставила? – убивался Козерог. – Обещала ребёночка, а сама забрала его с собой. Как же я теперь здесь один на этом свете жить буду? Мне и свет без тебя не мил.

Даже из кустов наблюдать было страшно, а подходить тем более. В гневе Козерог был безумен, а уж после этого случая с ним вообще боялись разговаривать и при встрече старались обойти стороной. У кого-то из нас под ногой хрупнула ветка, и мы в ужасе застыли.

– Кто тут? – спросил Козерог. – Шур, ты?

Ломая кусты, мы рванули с кладбища, перепрыгивая через могилы и оградки, в один миг, очутившись на дороге. Идти на танцы нам расхотелось, и мы вернулись в деревню, где всё рассказали родителям.

На это древняя старуха Федулиха знающе заметила:

– Уж поверьте мне, бабоньки, не жилец он на белом свете, раз зачастил на кладбище. Зовёт она его к себе. Уж такая у них видно крепкая любовь была.

Прозорливой оказалась Федулиха, как в воду глядела старая. Козерога нашли под вечер на «сороковины» на кладбище. Он лежал, обняв могилу, плотно прижавшись щекой к холодной земле. Рядом на расстеленной газете находился немудрёный помин: огурец, лук, хлеб, стакан и початая бутылка водки. Козерог был мёртв. На застывшем лице подсохшие дорожки от слёз, в скрюченных пальцах комья земли, как будто он пытался выкопать покойную из могилы. Не выдержало сердце разлуку. Жить без своей Шурочки, своенравной, но дорогой и ещё не родившегося долгожданного ребёночка, Козерог не захотел.

ВАРВАРА И ЧУНЯ