Темный разум

И я поднес к её лицу зеркало. В нем отразилась лицо, испуганные глаза, и довольно неряшливо покрашенные волосы…

Я никогда ничего не делал дважды в одном и том же городе. Жертв я не искал. Они меня сами находили: мне постоянно попадались девушки, как две капли воды похожие на мою мать. Я за ними следил. Времени у меня было предостаточно. Для своих… хм… общений с ними я всегда снимал на неделю дешёвую квартиру на сутки. Благо их полно по городам нашей необъятной родины. Наркоту я выменял у одного санитара в Подмосковье. Я ему подогнал свой мотоцикл, а он мне десять ампул «Фентанила».

При моей комплекции глушить девушку ударом по голове дело нехитрое. А дальше – все как в пьесе. На квартире я им вожу на глаз дозу внутривенной наркоты. Потом уже стригу и крашу. А потом я хочу… чтобы они со мной поговорили. Чтобы попросили прощения. Но нет! Они все одинаковые. Все гордые и все меня не любят!

Из туалета донесся запах гари. Это разгорались одноразовые простыни.

– Пора, – произнес я решительно.

Плеснув водки на живот девушке, я протер лужицу салфеткой. Из мешочка вынул монетку. Их мне сделал знакомый покойничек–кузнец из чистого свинца. На ободе монеты красовалась надпись: «Огромное спасибо за любовь». Её, как большую драгоценность, я бережно положил на девушку, и взял скальпель.

Сделал короткий надрез поперёк живота глубиной около трети лезвия. Потом одной рукой оттянул кожу, а другой, скальпелем, рассек плоть внутри таким образом, чтобы получился карман. Туда, так же бережно, я вложил монетку. Потом из мешочка достал кривую иглу и нейлоновые нитки. И очень крепко зашил.

– Ты прости, мне пора. Я не знаю, что случится раньше, – я снял медицинские перчатки и убрал их во внутренний карман куртки, – или придут пожарные, или кончится действие наркотика. А, может быть, тебя отравит свинец… Ах, да, это… – я похлопал по зашитой монетке, – это тебе на карманные расходы.

Когда я медленно закрывал за собой дверь, я думал над тем, что у меня осталось ещё три ампулы. Интересно, какой город следующий?

Июль 2019 г.

Бабочка

Я сидел на почти неудобном железном стуле и тупо смотрел перед собой. Ощущение было крайне странное: будто бы кто-то сзади вдарил по черепу с размаху совковой лопатой. Немеющие и слегка подрагивающие пальцы левой руки сжимали внушительной снимок, отпечатанный на толстой плёнке.

В голове по кругу, как заевшая карусель, крутилась фраза врача-нейрохирурга:

– Опухоль в затылочной доле. Опухоль… Опухоль…

Прицепом к этой фразе шла целая когорта выражений о том, что эта скотина неоперабельная. Что её корни уже и в мозжечке, и вестибулярном аппарате, и где-то там ещё. И даже, если повезет, хотя в лотерею я никогда не выигрывал, и опухоль окажется вовсе даже не раковой… Врач «обнадежил»: она меня по любому «задушит» через месяц. Самый максимум – через полтора.

Всё, memento mori. А ведь, блин, жизнь только начала налаживаться. Я успел более-менее закончить ВУЗ, устроиться на хорошую работу, жениться. У меня даже скоро будет ребёнок. Хотя, нет. Я не успею. У моей жены будет ребёнок.

Вот как ей сказать? А что сказать родителям? Мама, поди, разрыдается. А бабушке? Нет, им-то точно нельзя. Иначе, не дай Бог, их инфаркт будет на моей совести.

За этими размышлениями меня застал врач.

– Значит, смотри, – начал он по-свойски, – если будет голова болеть, вот эти витаминьчики попей.

Доктор подчеркнул строчку на бумаге.

– Если будет плохо. Прям, туши свет, на скорую, и к нам.

Я, молча, кивнул. Сомневаюсь, что я его слышал.

– Ну, а через год, – он слегка запнулся, – если всё будет хорошо: приедешь, сделаем ещё один снимочек.

– Как может всё быть хорошо? – я был на грани истерики.

Пальцы сами набрали номер отца. Гудок, второй, третий…

– Алло…

– Пап, привет, – как я ни старался, мой голос оставался взволнованным.

– Что-то случилось, Мишкин?

– Да чего-то на душе тяжко, – соврал я.

– Сходи к батюшке.

– Думаешь?

– Уверен.

– Ладно, спасибо, пап.

– Давай, будь здоров.

Отец был, по привычке, лаконичен.

***

– Отче, я, – начал было я, когда храм опустел.

– Не волнуйся. – Глаза священника лучились уверенностью и желанием помочь.

– В общем, я умираю. Мне жить месяц-полтора.

– Ну, какой быстрый. Это, поди, не нам с тобой решать, – улыбнулся батюшка.

– Вы думаете, врач ошибся? Или соврал? – я ухватился за его слова, как за спасительную соломинку.

– Нет. Просто, не решай за Него, – батюшка поднял палец в потолок храма. – Всё может кончиться, или продолжится далеко не так, как ты себе напридумывал.

– Но, мне страшно, – я не стал лукавить и юлить.

– Твой страх понятен.

– А что же мне делать? – голос невольно дрогнул.

– Для начала, давай-ка ты придёшь на исповедь, как полагается. Три денька попостишься, почитаешь Каноны, в субботу вечером на службу, ну, а утром, естественно, не кушамши, на исповедь да на Литургию.

Я сидел и только кивал.

– Вот и славно. А там посмотрим. Ну, ступай. Ступай.

И священник благословил меня перед уходом.

Ни жене, ни отцу, ни, тем более, маме с бабушками я ничего не сказал. На расспросы домашних ссылался на проблемы на работе, которые были. Так что я не врал. Просто берёг их своим молчанием. Хотя в глубине души понимал, что будь я на их месте, то такие вещи про родного человека хотел бы знать.