Трещина

У Никодима Филипповича не было выбора. Он согласился. На четвертые сутки, голодный и обессиленный дорогой, он сидел в машине, которая ехала невесть куда. Ездой, это, можно было назвать чисто условно; только по тряске, и тычкам, продавленных пружин сидения, можно было предполагать, что машина все же движется, а так вполне можно подумать, что они стоят на месте. Отченашенко от чего – то припомнились детские компьютерные аттракционы типа «Езда на мотоцикле», которые создают полную иллюзию движения и ему подумалось; уж, не в такую ли ситуацию угодил он? Может быть, это один из тех кошмарных снов, которые так часто приходили к нему на голодный желудок? Последние четыре года он недоедал постоянно, поскольку не мог найти работу, а случайные заработки были настолько скудны, что хватало только на хлеб и чай. Когда-то он работал, старшим научным сотрудником в институте, но это было так давно, в той жизни, от которой остались только осколки. С этой, не веселой мыслью Никодим Филиппович и уснул. Проснулся он оттого что, кто-то потряс его за плечо.

– Ты что, спать сюда приехал, что ли?

Это был водитель «газика». Он повернулся лицом к Отченашенко с водительского сидения, и тот увидел впервые его лицо. Увидел потому, что в салоне горел свет, а машина стояла. Лицо было как лицо, кому-то оно могло показаться и простоватым, и добродушным, большое такое лицо с крупным прямым носом и щетинкой усов под ним. Женщины могли бы даже полюбить такое лицо, впрочем, женщины могут любить и не такие лица, это-то уж Никодим Филиппович знал точно! Да и нет такого лица в природе, которое бы не показалась женщине достойной внимания. Отченашенко, на собственной, что называется, шкуре испытал это. Его жена, Люся, видя не приспособленность мужа к рыночной стихии, ушла к толстому, колченогому выходцу из Средней Азии – Ибрагим-беку, владельцу крупнейшей гостиницы в городе.

Однако всякому терпению есть предел и Никодим Филиппович взорвался:

– Я попрошу Вас! Я буду жаловаться на Вашу грубость и бестактность самому господину Дурдынину!

– Ну?

– Что, ну? – Опешил от такого вопроса Отченашенко.

– Ну, я говорю, жалуйся.

– И пожалуюсь! – Дерзко ответил Никодим Филиппович.

– И пожалуюсь, хотя это не в моих правилах!

– Ну?

– Что Вы, все «ну», да «ну»? Издеваетесь что ли?

– От чего же издеваюсь? Жалуйся.

– Вот и пожалуюсь, как на место доставите!

– Зачем же на место? Жалуйтесь сейчас.

Не хорошее предчувствие холодком сжало сердце Никодима Филипповича и во рту от этого предчувствия высохло.

– Так я жду, Отченаш…

– Отченашенко, – поправил незнакомца, Никодим Филиппович и слегка заикаясь, продолжил:

– Вы, Вы господин Дурдынин?

– Сегодня, положим, Дурдынин, а завтра, глядишь и сам Кобелев!

Он как-то странно мотнул головой, подбородком от левого плеча и шипящим, свистящим голосом добавил:

– А может, и самим Собакиным стану!

И совсем не к месту, сказал странное:

– Судьба, знаете, роли, словом, театр жизни…

– Так, это Вы… с Вами я должен заключить контракт.

Враз осевшим голосом спросил Никодим Филиппович.

– Может и со мной, а может, и нет. С контрактом ты, погоди, ты жаловаться хотел. Это любопытно.

Он посмотрел в лицо Отченашенко и раздумчиво произнес, растягивая слоги:

– Давно не слышал, как жалуются.

– Ну, это я так, понимаете ли… Дорога, то да сё…

Начал оправдываться Никодим Филиппович, ужасаясь от мысли, что вот, снова попал в дурацкое положение.

– Значит, жаловаться не будем?

Незнакомец почесал лохматую, видимо ни когда не видевшую ножниц парикмахера голову, почесал аппетитно, запустив в неё обе руки, и чесал с каким-то остервенением, а потом выдохнул с явным облегчением:

– Блохи, будь они прокляты! Так, что? Жаловаться не хочешь?

И, выждав паузу, заметил:

– А жаль. Сегодня самое подходящее время для жалоб. Понимаешь ли, люди все время жалуются в неподходящее время! Вот ты, специалист, рассуди; от чего это людям приходит в голову жаловаться в неподходящее время, а когда нужно – хоть бы одна-единственная жалоба?!

Отченашенко молчал, не зная, что ответить и самое главное – как нужно ответить. Незнакомец нагнулся и вытащил из под сидения баул, и, обернувшись к Никодиму Филипповичу, сказал:

– Ну, коли жаловаться не хочешь и ответа не знаешь, то хоть пить-то можешь?

Неожиданно для Отченашенко, сидение, рядом с водителем, резко откинулось назад и ему еще раз зашибло руку. Откинутое сидение образовало нечто похожее на стол. Водитель, он же, как оказалось – Дурдынин, стал извлекать из баула снедь. Это были копченые колбасы, стеклянные баночки с красной икрой, резанный на ломти черный и сдобный хлеб, какие-то соления, шмат сала обильно нашпигованного чесноком и в довершении всего литровая бутылка водки.

Запах снеди перебил запах бензина и масла в салоне, и даже погребной запах, идущий от Дурдынина. Голова Никодима Филипповича пошла кругом. Он походил на рыбу только что выброшенную на росную траву, вот только трепыхаться негде было – сидел придавленный откидным столом с одной стороны, а с другой, коваными углами подпирал его отцовский чемодан.

Дурдынин достал два граненных стакана и наполнил их водкой под самый ободок, а затем, приподняв стакан, сказал, обращаясь к Отченашенко:

– Бери и давай вздрогнем по случаю.

Отченашенко механически потянулся к стакану и спросил:

– По какому случаю?

Дурдынин улыбнулся краешком губ и ответил:

– Случай он и есть случай, поскольку никакой! Ежели бы, был какой случай, то и имя бы, имел. Эх ты, голова!

Никодим Филиппович держал в одной руке стакан, а в другой ломоть копченой колбасы, истекающей соком, невиданной ранее толщины, похожей на масленый блин и не знал, что делать? То ли вначале откусить и проглотить колбасу, а потом выпить, то ли вначале выпить, а потом приняться за колбасу и прочую снедь, но рука державшая колбасу сама решила за его и он, не заметил, как весь ломоть оказался на языке и, почти не жёваный, скользнул в желудок.

Оказалось, что Дурдынин внимательно смотрел за ним:

– Вот, оно как! – Удивленным голосом сказал Дурдынин. Отченашенко не понял, то ли он, этим; «вот оно как!» одобряет, то ли осуждает его. Второй ломоть колбасы, так же, самостоятельно, без содействия мыслительного процесса Никодима Филипповича, оказался во рту, только теперь зубы и десна получили причитающую им часть наслаждения от сока и специй, этого чуда кулинарного искусства.

– Вот, оно как! – Еще более удивленным голосом произнес Дурдынин во второй раз и залпом осушил свой стакан и тут только Отченашенко понял, что и он держит в руках такой же стакан с водкой. Никодим Филиппович поднес его к губам с намерением так же, как Дурдынин опрокинуть его в себя. Водка была теплая и оттого пахла, и ему сделалось дурно от её запаха. Затошнило. Он схватился за ручку дверцы, едва успев поставить стакан на сидение, и кубарем выскочил из машины. В спазмах рвоты он не услышал, как взревел мотор, и машина ушла во всё ту же белесытую мглу, в которую рвало Отченашенко. Когда немного полегчало, и Никодим Филиппович стал способен воспринимать окружающее, он понял, что его бросили невесть где, посреди дороги. Обида захлестнула его.