Черные ангелы

Геккон перебрался на зеркало и рассматривал меня бездонным глазом. Я звал его Васькой. Но, кажется, это ему не нравилось. Смахнул языком ночную бабочку, нашедшую приют на стене, и переполз на дверь, где прятались тараканы. Муравьями он почему-то брезговал. Должно быть оттого, что они допивали содержимое моих бутылок.

Мыло долго не смывалось – вода стала слишком мягкой. По причине климата раз в месяц я брил голову и лицо. Потом долго обрастал, сохраняя вполне респектабельный вид, и это было очень удобно, потому, во-первых, бритье не требовало больших усилий, а во-вторых и третьих, не надо было расчесываться, тратиться на шампуни и средства от перхоти. Сегодня я как раз находился в середине фазы, то есть – «ежик» на голове и еще не совсем клокастая борода. К тому же я не утратил семейных привычек: вовремя гладил себе рубашки и чистил брюки или шорты – в зависимости от сезона. Поэтому я всегда выглядел опрятнее сослуживцев и был вхож в некоторые кабинеты городского правительства.

Телевизор на кухне вещал: «Новое нашествие людей в черном… обратная сторона Луны, тайные базы, брошенные города Марса, осколки былых цивилизаций…» Мне давно было смешно, ибо получался сплошной пикник на обочине, на который никто не обращал внимания. Заселили космос, но не удосужились даже изучить спутник Земли. Все новости устаревали еще до того, как диктор открывал рот. Все, кроме погоды: «…Если в Европе ливни, то в Африке – зной…» «Голландия сокращается до размеров княжества Монако». «Бельгия – родина сюрреализма, плещется в объятиях Северного моря». Потом: «Сенсация! В районе Севастополя сбита летающая «тарелка!» Найдены зеленые пассажиры…» Я не принадлежал к обществу «Юнариус» и не считал, что старушку Землю посещают инопланетяне. Тема имела длиннющую бороду.

Да и на это раз диктор, не развивая темы, перешел на слухи об американских штатах, причиной вымирания которых оказалась всего лишь трансгенная еда. Об истинной причине – «большой апрельской катастрофе 2028 года» уже все забыли, ибо это политически невыгодно.

«Почти двухвековое употребление искусственных продуктов питания привело к уменьшению населения США на треть… климат… пески… пустыня… все, кто мог, давно отбыл в лучшие края». Лучшими краями, разумеется, был Марс с его большими городами и искусственными морями. Правда, теперь мало кто помнил, что моря все-таки рукотворные, а города так молоды, что их пришлось стилизовать под старину. В результате вы могли жить в одном городе и на Невском, и на Пикардилли, не говоря уже о Патриарших прудах, вокруг которых селились исключительно одни москвичи. Лично меня устраивал пригород нового Питера, через который петляла даже своя Нева, которая вытекала, сами догадайтесь, откуда – конечно, из Ладоги. Я жил на Беговой. Из окна открывался вид на Нью-Васильевский, и казалось, что он стоит по колено в море. В марсианской Лахте у меня был двухэтажный дом. Я имел два аэромобиля, тейлацина по кличке Бес и счет в банке на сто тысяч марсианских рублей, к которому по решению суда теперь не имел доступа. Так что Полина, в отличие от меня, была обеспечена всеми благами цивилизации.

Не успел я выбраться из-под душа, как весь мир стал липким, и каждая пора моего тела кричала: «Вернись на Марс! Вернись на Марс, где сухо и тепло!..»

У меня еще оставался контрабандный кофе, и я варил его в медной турке, которую оставил Мирон Павличко – мой первый напарник по работе. О судьбе этого человека я давно уже ничего не знал, только однажды в коридоре за панелью обнаружил древний револьвер в прекрасном состоянии, коробку с патронами и какой-то металлический диск с дыркой в центре, отполированный до зеркального блеска. Кто-то подпилил у револьвера спусковой курок, из-за чего он получился «мягким» – каждый второй выстрел происходил дуплетом. Отдача была влево и вверх. Я очистил его от пыли и хранил, сам не зная зачем, в прикроватной тумбочке. Диск же я использовал как подставку под турку. И вот что удивительно, он совершенно не нагревался и на нем не оставалось никакой грязи и никаких царапин, хотя явно был сделан из какого-то металла. Эти странные его качества некоторое время меня забавляли, потом я забыл о нем, как забывают о ненужной вещице, хотя порой, когда было лень вставать, употреблял его в качестве зеркала.

Сегодня я надел полосатые шорты до колен и белую футболку, которая эффектно подчеркивала мою черную бороду.

* * *

Дождь перешел в ту стадию, когда не надо пользоваться зонтом, однако во дворе, усыпанном лепестками клематисов, я тут же промок от града тяжелых капель, упавших с плоской вершины ливанского кедра. В его ветках мелькнула рыжая белка. Земляничное дерево было усеяно встрепанной стаей рогоклювов. Я сорвал пару ягод и бросил в рот. Ягоды оказались водянистыми и безвкусными. Спешить было некуда. До десяти в редакции один главный – Алфен. Потом приходил Лука, а потом до вечера с заданий тянулись все остальные. И я в том числе. Можно было вообще не ходить, но дома было скучнее.

В арке, где пахло гнилыми фруктами и овощами, я столкнулся со знакомым полковником в отставке.

– Прекрасно выглядишь! – воскликнул он.

Я не знал, что надо отвечать в таких случаях. Он был слишком маленького роста, чтобы в моем представлении быть бравым военным, и, ей богу, я никак не мог понять, куда он всегда клонит.

На Галерной убогие хлысты жидким ручейком текли под сень церкви Святой Варвары. Над папертью одиноко мерцала лампада. Купола едва виднелись сквозь переплетения лиан. Гиацинтовые ара громко хлопали крыльями, ссорясь из-за сладких плодов авокадо. Чугунная решетка вокруг давно стала ветхой и поросла густым плющом.

Лес в городе поднимался быстрее, чем его успевали вырубать. У правительства не было средств для расчистки города, а рабочих бригад не хватало, и очищенной оставалась лишь узкая полоска города от Литейного до Большеохтинского моста. Над крышами Васильевского раскачивались зонтики саговых пальм, а в Летнем одиноко застыли статуи, покрытые желтоватыми лишайниками. Поговаривали, что недавно там видели безумного орангутанга, обнимающего одну из кровожадных бассарид. Упоминали также саблезубого тигра, муравьеда и гиппопотама. А какой-то умник выпустил в каналы крокодилов, и теперь они выползали перед Петропавловкой греться на песке. Почему-то об этом никто не писал.

На углу Крюковского подавали еще что-то мясное. Чтобы попасть в кафе, мне пришлось миновать площадь, поросшую большелистным дурманом и никлым рододендроном. Белые и желтые цветы источали в воздух нектарный запах – слишком приторный, чтобы им наслаждаться, и слишком неземной, чтобы к нему привыкнуть, а под ногами лопались огромные дождевики, на споры которых у меня была аллергия. Только через год пребывания здесь я привык к климату, перестал потеть и испытывать слабость от малейшего усилия.

Внутри тоже было влажно, как в бане. Кондиционеры испустили дух в начале сезона дождей, и их никто не ремонтировал. Я сразу стал мокрым, как слизняк. Бармен сделал знак, что помнит мои привычки, и я сел поближе к распахнутому окну в ожидании яичницы с жареными сосисками. Терраса была забита разношерстной публикой: туристами, чиновниками и местным праздным людом. Я услышал нервный разговор.

– Не хочу раздражаться, потому что это уже бесполезно… Понял меня?!

Судя по голосу, человек был настроен очень и очень агрессивно.

– Понять-то понял, дорогуша… – многозначительно ответил ему собеседник. – Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить…

– Чего-о-о?.. – протянул непонятливый собеседник.

– Я насчет кувшина…

– А-а-а… Ничего ты не понял!!! Десять лет… десять! я прослужил в полиции, и что у меня есть?! «Жигули» пятисотой модели с виниловыми сидениями, двухкомнатная квартира трехсотой серии с кухней-шкафом в самом паршивом районе – Горячее поле, бывшая жена, которая удрала в колонии, и старый телевизор, в котором пропал красный цвет. Меня даже в охранники не возьмут!..

– Не переживай, дорогуша, – успокаивал его все тот же голос. – По Ереме и колпак. Откроешь сыскное агентство…

– Чего-о-о?.. – на этот раз угрожающе протянул собеседник.

– Я и говорю, откроешь сыскное агентство, дорогуша.

Но уверенности в голосе не было. Должно быть, человек был или беспросветным пессимистом, или тайным идеалистом, а может быть, просто агентом астросов, как теперь любили шутить. Астросы же, на мой взгляд, были плодом дурного воображения желтой прессы. Я к ней не имел никакого отношения.

– Дим, кому это нужно?! Здесь даже правильно убивать перестали!

– Прекрасное поле деятельности… – однако очень серьезно заметил собеседник. – Займешься серийными убийцами. Они, надеюсь, не перевелись?

– Не перевелись! Единственное, чего в избытке! – воскликнул счастливый обладатель «жигулей» пятисотой модели.

Мне стало интересно, и я обернулся. Беседовали двое. Пили водку и закусывали малосольным ананасом. Одного я узнал. Это был комиссар Пионов по кличке Бык, с которым я имел честь познакомиться, когда меня этапировали на Землю. Тогда он зачитал мне постановление о досрочно-условном освобождении и самолично снял наручники. А еще я у них в отделении отмечался раз в месяц. За два года он постарел и стал грузнее: огромное лицо приобрело нездоровую рыхлость, живот еще больше оттягивал рубашку, воротник которой по-прежнему был усыпан перхотью, а в неухоженной медной бороде появились седые пряди. Такими действительно становятся неудачники и разведенные мужчины. Шрам поперек головы – от одного уха до другого – придавал ему зверский вид. Кто-то из поклонников отомстил ему, хватанув цепью, но он выжил и два года присылал мне отказы в просьбе о сокращении срока депортации, а теперь его собирались турнуть под зад, и я подумал, что надо бы снова подать прошение о пересмотре дела. Второго я не знал, но подумал, что это, должно быть, Акиндин – преемник Пионова, о котором не без злорадства писали, что он не раскрыл ни одного преступления, а «завалил все остальные», поэтому я рассмотрел его внимательнее. Мне рассказывал о нем мой нынешний напарник – Леха-фотограф. Акиндин был моложе своего шефа, но, как и все мы, загорелый, со следами неряшливости на лице из-за климата: вихрастый, синеватый от щетины, на верхней губе, в ямочке – словно «мышь» под носом – мазок торчащих волос, в контрабандной майке с надписью «Марсошорт», однако на руке блестели золотые часы марки «Брайтлинг», дужку солнцезащитных очков он сунул в рот, и они свисали у него, как слюна у боксера. Больше всего меня удивили очки. Зачем они там, где девять месяцев в году идет дождь? Потом я догадался. Да он с Марса и только начал приобретать шоколадный загар, но поры на носу у него от влажного климата уже стала походить на кожуру апельсина, а лицо и лоб блестели от сальных выделений. Так что очки, скорее всего, были ностальгией по тепленькому местечку на Марсе, откуда его перевели в провинцию, вот он и таскал их сдуру, засунув в рот, чтобы напоминать себе и окружающим, кто он такой. А может, он тоже проштрафился? – цинично предположил я.

В этот момент Пионов круто повернулся. Для этого ему пришлось вслед за головой переместить и туловище с животом.

– Иди-ка сюда! – поманил он кого-то пальцем, похожим на сосиску.

Я проследил за его взглядом и увидел Луку, который явно прятался за изгибом стойки бара.

Луку я знал давно. Его амплуа – без надобности ни с кем не ссориться – предопределило ему место замглавного. Однако в редакции не было более изворотливого и въедливого журналиста, когда дело касалось работы. Его можно было назвать ягд-терьером журналистского дела – если ухватит, то не отпустит, пока не отхватит кусок.

– Я? – с трепетом спросил Лука, и лицо его приняло еще более унылое выражение, словно от касторки. Он даже оглянулся по сторонам, будто рядом сидел еще кто-то.

– Ты, ты! – нетерпеливо произнес Пионов. – Червь бумажный!..

– Ни-ни… это не я… – заверил его Лука.

К тому же он был столь патологически бесчестен, что с ним было неинтересно общаться. Собственно, он был скучным человеком, а преображался только в деле. У него был особый нюх на нечистоты города. И он им виртуозно пользовался. Порой настолько виртуозно, что пачкал в них свои густые усы, что привносило в редакцию некоторый криминальный запашок.

– Не зли меня! – прошипел Пионов таким тоном, что подвешенные над головой бармена бокалы издали мелодичный звон.

Лука подошел, сжимая в руках смешную марсианскую шапочку под названием «карапуза», которая делала его похожим на унылого сверчка и которая в редакции часто становилась предметом беззлобных шуток, потому что ее вечно прятали, чтобы насладиться его беспомощным гневом. Одет он был, как и большинство посетителей кафе, в майку, джинсы и сандалии на босую ногу. Но все что было на нем, носило отпечаток неряшливости. Даже зонт у Луки горбатился от торчащих во все стороны спиц.

– Вы ко мне, господин… м-м-м… простите…

Верхняя губа у него была выпачкана в молочном коктейле, который он очень любил, а на усах висели крошки пирожного.

– Брось… – сказал басом Пионов. – Какой я тебе господин?!

– Я все понял. Я больше не буду…

– Чего ты понял? – удивился Пионов. – Ничего ты не понял. Кто тебе принес информацию о «риферах»?

Три недели назад где-то в районе Макаковки полиция обнаружила партию контрабандных сигарет, пропитанных слабым синтетическим наркотиком. Делом заинтересовались в Смольном. Но сделано это было с подачи Луки, вернее, после его статьи, в которой он намекнул на связь полиции с экипажами кораблей, возившими контрабанду. Разумеется, дело замяли. Однако Лука не успокоился. Он принялся разгребать навозную кучу под названием «коррупция в эшелонах власти». Наверное, он испытывал садистские чувства. Правда, в самом же Смольном ему вежливо дали понять, что он пользуется ненадежными источниками информации, и он утвердился в своем стремлении уличить власть еще сильнее. Теперь за него принялась полиция.

– Не помню… – почти твердо вымолвил Лука и вытер губы.

Несмотря на скверный нрав, в нем иногда просыпалось репортерское упрямство.

– Ладно… – Пионов, кряхтя, поднялся. Он был на две головы выше самого высокого человека в городе. Его огромный живот едва помещался в проходе между столиками. – Поговорим в другом месте.