Небеса в единственном числе

«Что, и Гришка-разбойник сражался? – чуть было не ляпнула я при ребёнке. – И подельник его Лёвка-псевдоинтеллигент?» Не при ребёнке – ляпала, не скрою. Да и скроешь ли?

Поцеловала Даню – мы с ним вышли из дома на соседнюю с галереей улицу. Солнце как раз медленно садилось за горы, так медленно, словно у него больная поясница и сесть поэтому – проблема. Пошли, никуда не спеша, мимо музея. Грин – не мой писатель, но музей писателя – это, как говорила Раиса Васильевна, в невольном переводе на русский, – нетривиальная идея. Поднялись к Главпочтамту.

Кому бы отправить телеграмму или лучше открытку? Телеграммы я люблю меньше: в них нет предлогов, а как обойтись без предлога?

Например, как без предлога зайдёшь в гости, пусть даже к друзьям? Ну, к Светке ещё куда ни шло, пятьдесят на пятьдесят. А Римка, если без повода, обязательно окажется занята личной жизнью. Да и я тоже: если ко мне когда без предлога, то мало ли.

Хотя к Светке сейчас более чем проблематично… Даже не успели выпустить с нею первый номер нашего журнала, как она слиняла. Хорошо хоть фамилию не сменила, а то была бы сейчас… никак не запомню альтернативу. Что-то розовое – то ли поле, то ли куст. Сашин, кстати, знакомый, только не историк, а программист. Судя по всему, в Бостоне с программистами напряжёнка. Они, правда, потом переехали в Канаду. Тамара Тимофеевна и у Ефим Ильич уехали раньше: всё-таки Тамара Тимофеевна на своём настояла.

– Мама, твоя любимая песня! – обрадовался Даня и дёрнул меня за ручку новой сумки, белой с чёрным узором. Он сам её выбрал, и я её себе купила как подарок от Дани.

Надо же – я сама не расслышала: человек возле Главпочтамта, лица не разобрать, пел «Миледи д’Арбанвиль». Я подошла, соблюдая дистанцию, и он специально для меня повторил первый куплет, с немного непонятным последним словом – на слух не всегда всё понятно. Впрочем, разве в том, что любишь, может быть понятно всё?.. Раиса Васильевна на это сказала бы: «Товарищ Южина, не ищите оправданий. Лучше используйте свои умственные способности». Я говорю «немного», потому что всё равно ведь понятно. Мой любимый непереводимый писатель сказал бы: «Самое непонятное – это то, что, кажется вполне понятным. Зато самое вроде бы непонятное на поверку оказывается проще пареной репы». Перевод несуществующего афоризма вольный, то есть мой.

Соверена в моей коллекции не нашлось, да и откуда у меня соверен? Зато был пенс – один пенни с портретом короля – кажется, Эдуарда – нет, Георга, вместо орла, и владычицей морей вместо решки. Я из чувства противоречия – Светкина школа! – бросила пенс в пустую картонную коробку, и он звякнул, как будто там было полно золотых монет с моей любимой королевой. Она была совсем молодой, ещё не располнела и улыбалась в меру свысока, словно вспомнила детство, когда как-то раз назидательно сказала единственной и потому лучшей подружке: «Я тебя могу называть «Джейн», а ты меня «Викторией» – нет».

Римка затянулась бы неизвестно откуда взявшимся «БТ» – мало ли что она расскажет нам со Светкой – и заметила бы, улыбнувшись в викторианском стиле:

«А для меня, Южина, ты как была Анькой, так Анькой и помрёшь. Не говоря уже о тебе, Гельфанд».

«Почему это обо мне – не говоря?» – уточнила бы Светка, нестандартно погасив окурок в стандартной пепельнице.

«Потому что о тебе нельзя всуе!» – поддержала бы я Светку. Кому как не нам поддержать её? Не комсомольскому же собранию факультета.

– Пойдём, Даня, тигры нас ждут! – поторопила я Даню, чтобы он оторвался от альбома со сражавшимися за Родину, поцеловала, как обычно, Сашу, и мы с Даней поехали в цирк. Чуть не опоздали: по воскресеньям наша четвёрка ходит на слабую «троечку».

Тигры были настоящими, Даня впал в восторг. Но если воспользоваться советом Раисы Васильевны, то перестаёшь видеть разницу между цирком и зоопарком: и там клетка и, в сущности, тут.

В клетке же главное не прутья, да в большинстве клеток – прутьев, собственно, и нет. И чем дольше смотришь на тигра, который подчиняется хлысту хозяина, тем больше чувствуешь себя тигром на арене, ожидающим хлыста и посматривающим искоса на зрительницу с ребёнком, не любящую животных вместо того, чтобы не любить дрессировщиков.

Это у Светки любимый рассказ, только там не тигр, а крохотная рыбёшка алкосотль, но какая, скажите на милость, разница?

Зато Даня был доволен, и мы с ним восхищённо проболтали всю обратную дорогу в уже пустой четвёрке. И всё выясняли, почему тигры не плавали, хотя, судя по «Полосатому рейсу», плавают они здорово.

А вот я в детстве любила цирк? Надо будет узнать у мамы.

8

Бар у нас, помнится, был один-единственный, не считая нескольких пивных заведений, отличавшихся от ирландских пабов тем, что пиво в них было, как потом рассказал Саша, разбавлено водой. Точнее, вода была разбавлена пивом. Интересно, когда он последний раз был в Ирландии? Или «Дублинцев» ему оказалось достаточно?

Туда ехать на изящном трамвае через площадь, названную в честь объединительницы женщин всего мира.

– Гендерные праздники, – заметила Римка, – не моя слабость.

– Твои слабости мне известны, – не преминула Светка.

– Но не за такие слабости праучитель рабочего класса любил свою Женни, – уточнила я.

Светка ухитрилась закинуть ногу на ногу: джинсы у неё были в жесточайшую обтяжку. Фирма – отдала полторы сотни на балке. Как она расколола родителей («предками» мы родителей не называли), уму непостижимо. Это была почти месячная получка Тамары Тимофеевны. Правда, у Ефима Ильича побольше – он ведь кандидат наук.

Римка, при всей её хипповости, этого не оценила. «Вместо штанов, – пожала она плечами, – за такие бабки лучше бы пару альбомов купила и дала людям переписать. Ну, или хотя бы один, если совсем классный».

Римка ходила в мужские компании с утончённо-тонким халатом и мягкой обувью, они как-то умещались в её кубической сумочке. Посещала она, конечно, только морально устойчивых людей, хотя морально устоять перед Римкой было, думаю, непросто. Переодевалась и могла после этого битый час слушать магнитофон, если было что слушать. Было, конечно, потому что туда, где не было, она не ходила. Однажды приятели включили ей Джимми Хендрикса и ушли по делам, а когда через час вернулись, оказалось, что Римка отрубилась и лежит без сознания.

Ну, так вот. Светка откушала нашего любимого «Театрального» и задалась вопросом:

– Ответьте, товарищ Южина, – ей было бы самое место в комсомольском бюро факультета, – на кой, так сказать, ляд, вам понадобился Политех? Почему вы бросили нас на целый год на произвол судьбы? Чем мы вам не угодили?

Хотелось закурить и ответить глубокомысленно, однако первое в баре не разрешалось, а второе без первого обычно не имеет смысла.

– А не тамбовский ли волк вам товарищ, товарищ Гельфанд? – ответила я вопросом на вопрос. – Не впервые поясняю: хотела быть не просто лингвистом, а ещё и инженером.

– Из тебя, Анюта, – сказала Римка, пригубив «Рыбацкого», который на поверку оказался как минимум не хуже «Театрального», хоть и не с таким красивым названием, – такой же инженер, как из меня – римская мама, хоть я и сто раз Римма.

– Так-то оно так, – согласилась я. – Но папа, когда был жив, хотел, чтобы из меня вышло что-нибудь путное.

– Выйдет, – заверила Светка. – Что ж поделаешь, если ты, хоть плачь, совершенно не физик.

– Тебя на сотню лириков хватит, – поддержала её Римка, – и ещё на сто первого останется. В смысле на сто первую.

– Мама рассказывала, – продолжала я, – что между физиками и лириками в 60-е годы шла интеллектуальная война. Особенно в «Юности». В смысле в журнале.

– Ну, и кто кого? – осведомилась Римка.

– Они нас – и тех, и других, – пояснила Светка. – Как сказал известный нам персонаж, там, где вы услышите «хайль» в чей-то персональный адрес, там мы нужны, оттуда начнётся наше великое возрождение.

– За это надо выпить! – предложила я.

– За персональный адрес? – уточнила Светка.

– За возрождение, – горделиво рявкнула я.

– Тогда и за Малую Землю, – кивнула Римка.

Я обвела ненавязчивым взглядом «Грот», забитый под завязку, и глубоко копнула:

– Дамы, вы бы предпочли входить в подавляющее большинство или в подавленное меньшинство?

Римка хмыкнула, а Светка заметила:

– Я ни то не люблю, ни другое.

Римка кивнула:

– Они оба – коллектив.

– Ну хорошо, а мы разве не коллектив?

Римка изящно поперхнулась. Так попёрхиваться из нас троих умела только она.