Pasternak

– Нож метаешь – без оружия себя оставляешь. Ладно, если один противник, а что против трёх делать будешь?

Но объяснил потом:

– В этом деле правильный хват важен. Для дальнего броска нож берут за рукоять остриём к себе. Если противник в метре, хватай за клинок. Бросай, да не захлёстывай кистью.

Конечно, за одно лето про охорон не поймёшь, только вот что Василёк заметил. Когда с ребятами в лесу в войну играл, пришлось ему через колючий кустарник бежать. Уже домой пришёл, обратил внимание: одежда об колючки вся изорвалась, а на теле – ни царапины. Может, это он и есть, охорон-то?

За всеми премудростями и лето кончается, в город уезжать надо. Ну да ничего, четыре месяца быстро пролетят, а на Новый год – опять к дедушке.

Василька родители чуть раньше из школы на зимние каникулы отпросили. Уж очень ему хотелось до двадцать четвертого декабря на Коляду успеть. Отмечают Коляду в зимние Святки до Велесова дня, что шестого января. Василёк на самом празднике ещё не был, только от дедушки слышал, а теперь сам увидел и поучаствовал.

Наряжаются парни и девки в разные костюмы, маски, ходят по дворам и колядки поют, а взамен съестных подарков себе требуют. Василёк тоже со старшими ходил, но больше смотрел да слушал – слов-то колядочных не знает.

Колядки – обрядные песни из такой древности, что дух захватывает; когда ещё попов и в помине не было, а только Крышень, Вышень, ну и Коляда, конечно, и Велес, Живень, Сварог, Перун, Лада и многие другие. Всех разве запомнишь.

Слова в колядках витиеватые, волшебные, с добрыми пожеланиями блага и достатка. Десять дворов обошли, Василёк тоже стал тихонько подтягивать. Заработал бублик и ещё какого-то зверька из теста – вкусно. Потом домой, к дедушке, мертвецкие костры жечь.

В ночь на двадцать шестое солнцеворот начинается, возрождение к весне, потому мороз особенно лютый, такой, что некоторые мертвецы от холода в могильниках пробуждаются. Жгут люди во дворах костры, чтобы те, которые от зимнего сна очнулись, приходили и грелись. Ведь хороший мертвец живёт по законам природы: с теплом просыпается, а зимой спит, как медведь, если только мороз наружу не выгонит – добрый дедушка Мороз. И совсем не дедушка он, и уж, конечно, не добрый. И зовут его Мор, что на первом человеческом языке означает смерть.

А дедушка Мокар – другое дело. Он хороший, самый лучший. Как Василёк с колядок пришёл, стали огонь разводить. Хворост загодя приготовили – особый. Из леса, и только веточки, что сами попа?дали. Деревьями запрещается топить, особенно срубленными на поповских кладбищах. Они из останков выросли, в них живут души чьи-то, которым, сам того не желая, в костре ад, попами наговоренный, устраиваешь.

Василёк уже мертвецов не боится. Мертвец не страшен. Он ведь скорее не плоть, а образ. Ночью человеческому глазу почти не заметен, так, одна тень чёрная на снегу. Труп только видно, но мертвец его в могильнике оставляет.

Василёк спросил, подумав:

– Труп – это обёртка мертвеца?

– Вроде того, – согласился дедушка.

– А бывают живые трупы?

– В принципе труп – он мертвее мёртвого, но есть жидовские колдовства, написанные на бумажках, способные жизнь, которая нежизнь, в трупе пробуждать. Тогда он может делать всё, что живые делают, – есть, спать, говорить, убивать. Или просто лежать и трупные мысли думать. Чур нас, чур! – дедушка сделал непонятные движения руками, словно отгонял кого-то. – А мертвецы пускай греются.

Родителям или школьным друзьям Василёк уже давно перестал рассказывать о деревне. Если спрашивали, как каникулы провёл, отвечал скучными, ничего не значащими словами. Летом – в речке купался, загорал, по грибы-ягоды ходил, зимой – на коньках катался, в лесу на лыжах бегал. И отстанут с вопросами.

Всё чаще Василёк задумывается, где же он настоящий – тот, которого дедушка воспитывает, или городской, родительский. В таких мыслях не один год проходит. Василёк взрослеет, на каникулы исправно в деревню к дедушке приезжает.

И что интересно, разговоры вроде об одном и том же велись, но сложнее они сделались, глубже. И сказочное не то чтобы убавилось, а будто отгадкой или ключом к древним природным тайнам стало.

Василёк шестой класс закончил. Вымахал за минувший год! Почти с дедушку ростом. Не нравится, если его Васильком назовут. Теперь он Вася или Васька – по-взрослому. Но это родителям и бабушке переучиваться надо, а дедушка его всегда Васей называл.

Как приехал, первый день по гостям ходил, с соседями здоровался, новости узнавал. Баба Катя умерла, могильник деда Стёпана наконец обвалился, соседский приятель Ярослав руку сломал – много чего за полгода случилось.

На следующее утро в лес пошли. Василёк очень хотел посмотреть дом говорящего мертвеца Тригория, о котором дедушка рассказывал. И озеро, где шестьдесят лет назад мостря выловили, тоже увидеть интересно. Идти не близко, километров пятнадцать только в одну сторону. Поэтому встали засветло, бабушка еды в дорогу собрала. Дедушка свою двустволку взял – старая, довоенная. Подумал и достал из охотничьего сундука для Василька ружьё. Бабушка запротестовала, а он ответил: “Пусть привыкает. Мужчина должен свою ношу знать и не замечать её в пути”, – и Васильку протянул.

Сундук этот Василёк хорошо помнил. Огромный, дубовый, светлым железом окованный. Там много различного охотничьего добра лежало. Одноствольные, двуствольные ружья, старые, новые. На дне та самая пищаль, из которой мострю голову разбили – семейная реликвия. Ствол у неё необычный, с затейливыми узорами, проступающими будто из самой глубины металла, – дамаск. Он прочнее любого железа. И пищаль эта, несмотря на трёхсотлетний возраст, если понадобится, не только мострю башку на куски разнесёт. Ну и топоры, конечно, у дедушки имеются.

Рассвет в лесу застали. Через пару часов бледно-розовое солнце уже начало припекать. Дедушка шагал широко и неторопливо, успевал охватить взглядом каждое дерево и травинку. Иногда останавливался, срывал какой-нибудь стебель, либо широким изогнутым ножом осторожно срезал с дерева похожий на камень нарост и в мешок заплечный прятал – лекарства, а Васильку название говорил, но по-другому они звучали, не как в учебнике или справочнике.

Подошли к небольшому озеру – прозрачное, чистое. Сели отдохнуть и перекусить. Неподалёку Василёк увидел след от давнего костра. Травы так и не решились границу чёрного круга переступить.

– На этом месте много лет назад, – дедушка сказал, – тушу того самого мостря сожгли. Земля до сих пор от скверны не оправилась. А вода в озере – ничего, ожила.

Дальше пошли. Лес загустел. Сумрачно в нём стало, и солнце почти не проглядывало сквозь плотно сомкнутые кроны. Потом донёсся шум спотыкающейся о камни воды, деревья расступились, и зелёное пространство будто рухнуло вниз. Внизу под обрывом текла река Устень.

Старик Тригорий, говорящий мертвец, в своё время негостеприимный себе облюбовал берег. Если с другой стороны реки посмотреть, покажется, что лес только чудом удерживается и в реку не падает. К реке не спуститься – почти отвесный склон, метров тридцать вышиной, кремниевый, прочный. Только если несколько километров вдоль пройти, обрыв сгладится и лес к реке сам подойдёт. А здесь и ветрено, и опасно, в непогоду особенно. На елях каждая иголка от ветра что-то высвистывает, каждый лист на дереве трепыхается, гудит, как майский жук.

С домом Тригория за годы ничего не случилось. Он всё так же стоял на своём месте, невысокий квадратный сруб, в моховой шубе, похожий на малахитовую шкатулку. Лишь стена, выходящая на обрыв, от постоянных ветров оставалась голой. Все четыре двери были закрыты. Дедушка толкнул одну, вошёл. На земляной пол сразу намело листвы.

Василёк ожидал, что будет пахнуть старой могилой. На удивление, запаха не было, впрочем, как и костей.

– В прах обратились, – объяснил дедушка, скидывая с плеча потёртый солдатский мешок на одной лямке. – Что принюхиваешься?

– Гнилью не пахнет, – пояснил Василёк.

– В таком доме запахи не держатся.

– Почему? – Василёк тоже скинул поклажу.

– А ты на потолок посмотри.

Василёк глянул наверх. Крыша не лежала плотно на стенах, а стояла на маленьких опорах-столбиках, образуя щели.

– Для чего это? – спросил Василёк. – Вентиляция?

– Нет. Говорильные дома всегда так строили. Верили, что душа через дверь не может войти, только через окно или такие лазейки.

– А если дождь? Вода в дом натечёт.

– Всё предусмотрено. У крыши длинные скаты.

– Дедушка, а почему звери Тригория не съели, когда он ещё говорил?

– К говорящему мертвецу зверь подойти не смеет.

Василёк поставил в угол ружьё и вдруг увидел окаменевшую кучку большой нужды. Прямо возле приклада. И присыпанные серой пылью бумажные комки, которые Василёк поначалу за высохшие листья принял. Стало неприятно и обидно даже. Столько лет ждал встречи с чудом, а тут кто-то неизвестный до тебя явился и ещё напакостил. Дедушке даже говорить о таком не хотелось.

Василёк поднялся, ногами пошаркал, вдруг что к подошвам пристало. Сдвинулся пласт древесной трухи – тетрадь! Под её прямоугольным трафаретом оказался ещё более древний слой пыли. Василёк отряхнул ветхие, покоробленные листы.

– Неужели сюда кто добраться сумел? – качая головой, дедушка подошёл, взял из рук Василька его находку, со всех сторон оглядел, перевернул несколько листиков. – Старая ещё. Лет двадцать здесь лежит.

– Откуда ты знаешь? – спросил Василёк. – А может, её недавно забыли.

– Тогда бы шариковой ручкой писали. А здесь мало того что чернилами, так ещё и стихами, – дедушка усмехнулся.

Василёк заглянул в тетрадку. По бумаге вниз сбегал узкий столбик, разбитый на кирпичики четверостиший. Записаны они были круглым, довольно отчётливым почерком без помарок, словно человек не сам сочинял, а аккуратно переписал из другой книги. После стихотворения шло несколько пустых страниц, остальные были с корнем выдраны.

Дедушка, орудуя тетрадкой, как совком, подцепил кучку и выбросил за дверь.