Солитариус. Книга первая

Солитариус. Книга первая
Михаил Евгеньевич Картышов

В оздоровительный центр «Солитариус» попадают только талантливые люди с неизвестной формой амнезии. Поэт, писатель, актёр, философ, учёный и другие – все они не помнят своего прошлого, а руководство «Солитариуса» практически ничего не рассказывает о нём, заставляя их придумывать друг другу имена и прозвища. В совокупности с другими странностями это порождает атмосферу всеобщего недоверия. Главный герой, которого все считают поэтом, намерен разобраться в происходящем. Сможет ли он выйти победителем из схватки с неизвестностью? И нужна ли ему эта победа? Содержит нецензурную брань.

Глава 1

Последнее, что я помнил – стремительное падение в темноту. Свет сознания разгорался мучительно медленно. Он выхватывал из темноты цветные картинки, образы, лица и тут же отбрасывал их. Это длилось то ли мгновение, то ли целую вечность – до тех пор, пока я не почувствовал сильную головную боль и не открыл глаза.

Но внешний мир вообще не имел никаких очертаний: это был какой-то расплывчато-серый туман, в котором что-то двигалось и издавало шипящие звуки. Боль резко усилилась, и я закричал. Из тумана вынырнула тонкая белая рука и ужалила меня в левое плечо. Я снова закрыл глаза. Внутри заструилось что-то жгуче-ледяное: мне казалось, будто я превращаюсь в статую. Вдруг боль начала стихать, и я услышал ласковый женский голос: «Потерпите немного, Есенин. Сейчас всё пройдёт».

Я хотел спросить, почему она назвала меня Есениным, но язык совсем одеревенел. Молочно-медовые волны затопили всё моё существо, лёд треснул и растворился в потоке тепла. Боль ушла, и я открыл глаза.

Я лежал на широкой кровати, застеленной белоснежной простынёй. Попробовал пошевелиться, но не смог, потому что руки и ноги были привязаны ремнями к кровати. Что это, сон? Рядом, на стуле, сидела молодая светловолосая девушка в белом платье. Её глаза лучились такой добротой и состраданием, что я забыл о своём положении и уставился на неё как идиот. Мы смотрели друг на друга и молчали. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы она наконец не нарушила наше проникновенное молчание.

– Вы вернулись, Есенин? Или всё ещё обитаете в своём прекрасном мире? – Голос её завораживал не меньше, чем её взгляд: он благоухал весенними цветами, солнцем и ещё чем-то таким, что словами и не выразишь.

– Приветствую вас, прекрасная леди! Позвольте узнать, почему вы называете меня Есениным? – как можно галантнее произнёс я, досадуя на свой неуместно хриплый голос.

– Вернулись, значит. – Она вздохнула и улыбнулась. – Это хорошо. Плохо, что снова всё забыли, стихотворец вы наш. Ничего, это поправимо. Может, вспомните хотя бы, где вы находитесь?

– Я, конечно, постараюсь, сударыня, но сперва нельзя ли отвязать меня? Не слишком комфортно вспоминать что-то в таком положении.

– Ах да, простите, совсем забыла, – она встала и принялась развязывать ремни, продолжая говорить. Видя, с какой ловкостью она это делает, я понял, что для неё это привычное дело. – Не беспокойтесь из-за ремней. Мы прибегаем к ним только в крайних случаях, когда вы не контролируете себя. Адекватным пациентам мы предоставляем полную свободу действий. Готово.

Она снова присела на стул. Я тоже сел, с наслаждением двигая руками и ногами, и осмотрелся. Довольно-таки просторная комната с одним широким окном, за которым зеленеет небольшая лужайка, обрамлённая высокими берёзами и соснами. У окна – светло-серое кресло. Такого же цвета небольшой пушистый ковёр на полу из паркетных досок. Рядом с креслом – прямоугольный деревянный стол с толстой столешницей и настольной лампой на ней. Стены тоже деревянные, но немного светлее пола. Справа от меня – дверь (вероятно, входная), возле неё – массивный тёмно-коричневый шкаф и несколько пар разнообразной обуви. И две двери прямо напротив меня.

– Пациентам? – я перевёл взгляд на девушку. – Значит, я в больнице? Не очень похоже на больничную палату…

– Это и не палата, это ваша комната. Вообще, конечно, я предпочла бы называть вас гостями, но всё-таки пациенты более подходящее слово. К сожалению, – печально улыбнулась она. – Вы находитесь в оздоровительном центре "Солитариус". Не припоминаете?

– Нет. А что я здесь делаю?

– Лечитесь. Мы пытаемся помочь людям с психическими проблемами.

– Но я не псих, я…

И тут до меня дошло… Кто я? Как меня зовут? И как я здесь оказался?

– Конечно, вы не псих. Психов в обычном понимании этого слова мы здесь не держим. Напротив, уверяю вас, у нас собрались исключительно умные люди. Мы не лечим безнадёжно больных и просто безнадёжных, если вы понимаете, о чём я.

– Не понимаю, но это меня сейчас не волнует. Я не могу вспомнить, кто я. Как меня зовут? Почему я здесь?

– Хорошо, давайте по порядку. Вы – поэт. Вот почему мы называем вас Есениным. Ваше настоящее имя знает только Гиппократ. Это…

– Кто? Какой ещё Гиппократ? Что за бред? – нахмурился я.

– Пожалуйста, не перебивайте, я сейчас всё объясню. Договорились? – слегка раздражённо сказала она.

Я кивнул.

– Гиппократ – это создатель и руководитель нашего центра. Его настоящего имени никто не знает. Здесь никто не пользуется настоящими именами – такова идея Гиппократа. Каждый сам придумывает имена окружающим или пользуется уже придуманными. Как вы понимаете, это означает, что у каждого из нас не одно имя. Меня, к примеру, некоторые злые языки окрестили Змеёй, Горгоной, Бестией и всё в таком же роде, – девушка звонко рассмеялась, и я почувствовал, как моя симпатия к ней берёт верх над моей растерянностью. – Но я не обижаюсь. Мы не посягаем на свободу мыслей и мнений.

– Действительно, злые. Мне бы и в голову не пришло, что кто-то может вас так не любить. Но зачем всё это нужно? Почему я не могу узнать своё настоящее имя?

– На это есть причины, но о них вам расскажет Гиппократ, а не я.

– Ну хорошо, – не стал я настаивать. – А как я называю вас?

– Этого я вам не скажу, Есенин. Мне важно знать, изменилось ли ваше мышление после приступа.

Я посмотрел на её волосы, льющиеся золотистыми завитками на грудь, заглянул в ясные голубые глаза и сказал:

– Я бы назвал вас Светланой, если бы это имя не было насквозь пропитано духом обыденности. Злата. Златовласка.

Она улыбнулась.

– Именно так вы меня и называли. Мне нравится это имя, по крайней мере, оно звучит лучше, чем Змея или Бестия. Но позвольте мне продолжить.

– Да, конечно.

– Итак, с именами мы разобрались. Теперь о причинах вашего пребывания здесь. Дело в том, что временами вы впадаете в состояние последовательного солипсизма. Проще говоря, вы убеждены, что окружающий мир существует только в вашем сознании, и поступаете соответственно. Понимаете?

– Не совсем. Что значит "поступаете соответственно"?

Она вздохнула и нахмурилась.

– Это значит, что вы становитесь опасны для себя и для других. На вашем счету несколько покушений на убийство и на самоубийство.

Златовласка замолчала. Я опустил голову и задумался.

– Если это правда, почему я не в тюрьме или не в дурке для преступников?

– Вы избежали этой тяжкой участи, потому что вовремя обратились за помощью к нам.

– Значит, я сам к вам пришёл? Давно я здесь?

– Да. Около девяти месяцев. Вы оказались у нас сразу после того, как пытались убить свою жену. Кстати, на днях она должна навестить вас. Подробности узнаете у Гиппократа – сегодня в шесть вечера вам необходимо прийти к нему. Он живёт неподалёку.

Я поднял голову и внимательно посмотрел на Златовласку: абсолютно спокойное лицо, добрые глаза, идеальная фигура, но что-то с ней было не так. Что именно, понять я так и не смог. Несмотря на это или, возможно, благодаря этому, моя симпатия к ней только росла.

– Не знал, что у меня есть жена. С ней всё в порядке? Я хочу сказать: я её не покалечил, когда пытался…кхм?

– Честно говоря, не знаю, но я её видела и даже говорила с ней пару раз – по-моему, у неё всё хорошо.

Несколько секунд мы молчали, а потом я спросил:

– Какая она? Как её зовут? Сколько ей лет?

– Красивая. Имени не знаю. Кажется, вы – ровесники.